Гаран вечный: Кристалл с грифоном. Год единорога. Гаран вечный
Шрифт:
Я мог разорвать договор, но сделать это — значило опозорить девушку. Это было все равно, что оскорбить ее публично, а этого я допустить не мог. Возможно, когда мы встретимся лицом к лицу, она почувствует ко мне отвращение, и тогда все кончится в обоюдном согласии. Но теперь я смотрел на это лицо в утреннем свете и испытывал противоречивые чувства — с одной стороны я стремился увидеть свою невесту и в то же время боялся встречи, не желая, чтобы она расторгла наш договор о браке. Почему я послал ей своего грифона в шаре? За это время я почти забыл об этом, но прерванное путешествие к Ривалу заставило вспомнить. Что же заставило меня послать ей такой подарок, когда в этом не было никакой необходимости? Я попытался мысленно нарисовать его — шар, в нем грифон, одна лапа поднята в предупреждении…
Вдруг…
Я смотрел уже не на долину перед собой. Я больше не видел пасущуюся лошадь. Я увидел… ее!
Она была передо мной, и видел я ее очень ясно — я мог бы коснуться рукой ее плаща. Ее прекрасные волосы были беспорядочно распущены по плечам и под ними угадывался блеск кольчуги. На груди ее светился грифон. Лицо Джойсан было исцарапано, в глазах стоял страх. На ее коленях покоилась голова молодого мужчины. Глаза его были закрыты, а изо рта пузырилась кровь, что означало наличие раны, которую невозможно вылечить. Рука её нежно касалась его лба, и она с таким вниманием глядела на него, что мне стало ясно — ей вовсе не безразлично, умрет он или нет.
Возможно, это было ясновидением, но этот дар, или проклятие, до сих пор являлся ко мне только раз. Я видел, что лицо умирающего не мое, и значит её горе направлено не на меня. Может быть, в этой картине заключался ответ на мои вопросы. Но я не мог ни в чем ее обвинить — мы ничего не знали друг о друге, кроме наших имен. Я даже не послал ей своего портрета, хотя она просила меня об этом.
Свечение грифона удивило меня, в шар словно вдохнули жизнь. Только теперь мне стало ясно, почему что-то заставило меня послать ей в подарок шар с грифоном, хотя я чрезвычайно дорожил этим шаром. Он был предназначен не мне, его место было у той, на чьей груди он теперь покоился.
Однако, смерть юноши говорила о том, что мне теперь не найти пристанища и в Икринте. Одеть кольчугу для наших девушек было не самым обычным делом, но и жили мы в необычное время. Она была в кольчуге, а её товарищ умирал — этому могло быть только одно объяснение: Икринт был осажден или уже пал. Но то, что я узнал, не привело меня в смятение, напротив, это вдохнуло в меня новые силы — у меня был долг и перед Джойсан, независимо от того, рада она меня будет видеть или нет. Если она находилась в опасности, я должен был идти спасать ее.
Ульмсдейл, когда-то принадлежавший отцу, а теперь находившийся в руках тех, кто замыслил недоброе; Икринт, возможно находившийся в руках врагов — я шел от одной опасности к другой. Смерть буквально преследовала меня по пятам, готовая вонзить свои когти мне в спину. Но это была моя дорога, и я не мог идти по другой.
Видение исчезло, и на меня нахлынули слабость и головокружение, преодолеть которые я не смог. Весь день я проспал в своем убежище, и когда проснулся, уже наступили сумерки. Лошадь стояла надо мной, как охранник.
Сумерки… Нет, что-то иное… На небе собирались зловещие тучи. Я ещё не видел таких тяжелых черных туч, совершенно скрывших из виду Кулак Великана. Когда я поднялся на ноги, лошадь прижалась ко мне. Запах пота ударил мне в ноздри. Она положила голову мне на плечо и попыталась лизнуть лицо. Я успокаивающе погладил ее по шее. Это был страх, настоящий страх. Чувство передавалось от лошади ко мне, иссушающее душу ожидание чего-то страшного, как будто собирались сверхъестественные силы, враждебные всему человечеству, силы, которые могли сдуть человека, как пылинку в пустыне.
Я прижался к каменной стене, удерживая руками лошадь. Мы чего-то ждали… Не знаю почему, но я боялся; боялся так, как не боялся никогда в жизни… Ни ветерка, ни звука… Жуткое спокойствие лишь увеличивало страх. Долина, горы, весь мир — всё съежилось и ждало…
На востоке вспыхнула молния. Не обычная молния, а ослепительно яркая трещина, разверзшаяся в небесах. На востоке… над морем. Ветер и волны, о которых говорили они… Выходит они все же решились? Что же случилось в порту?
Лошадь издала странный, почти человеческий звук. Еще никогда я не слышал подобных звуков от животных. Давление воздуха все повышалось. Казалось, что воздух выдавливался из легких, и дышать стало невыносимо трудно. Воздух был абсолютно неподвижным, молнии рассекали небо. Но вот послышался гул, как будто тысячи боевых барабанов забили одновременно.
Из-за туч стало так темно, что я видел не больше слепого. Во всяком случае, за всю свою жизнь я ни разу не видел такой бури. Где-то в глубинах моей памяти что-то шевельнулось. Конечно, это была не память, я вспоминал не свою жизнь, а чужую…
Но это же глупость! Не может человек иметь несколько жизней, и помнит он только об одной, о своей жизни…
Там, где кожа моя не была прикрыта одеждой, её жгло и щипало, как будто сам воздух был отравлен. Затем появился свет, но не в небе — сами камни стали испускать сияние и превратились в бледные фонарики.
И в третий раз молния вспыхнула на востоке, а затем раздался гром. Тут же поднялся ветер…
Ветер, какого, я мог в том поклясться, наши долины никогда ещё не видели. Я упал между камнями, спрятал свое лицо в лошадиную гриву, и запах пота вновь вонзился в мои ноздри. Дикий вой ветра оглушил меня, и не было защиты ни от этого воя, ни от самого ветра. Я испугался, что ветер вырвет нас из нашего жалкого убежища и потащит по камням, разобьет насмерть. Я вонзил копыта в землю, изо всех сил вжался в камни спиной и боком, и замер. Лошадь сделала то же самое. Если она и ржала от страха, то я не слышал её, так как был полностью оглушен. Бой барабанов слился в сплошной грохот, которому не было видно конца.
Я не мог ни о чём думать, я лишь съеживался и вжимался в камни, надеясь, что нам удастся избежать ярости этой дикой бури. Но она все продолжалась, и постепенно я стал привыкать к ней, как привыкают к постоянной опасности. Я уже понял, что ветер дует с востока на запад, и что вся его сила направлена с моря на порт.
Я даже не пытался представить себе, что такая буря может сотворить с побережьем. Оно наверняка будет полностью опустошено могучими волнами. Если вражеский флот находился в это время возле побережья, он будет полностью уничтожен, но вместе с врагами пострадают и невинные жители. Какова участь порта и его населения? Если эта буря была создана, вернее, вызвана теми, кто сидит в Ульме, значит они не смогли взять под контроль могущественные силы. Буря оказалась гораздо сильнее, чем они предполагали.