Гарантия на счастье
Шрифт:
— Вы живете вчерашним днем, пани Наталия! У нас ничего не получится!
Это именно то, чего ты хочешь. Это твоя программа. Слушай нас, потому что мы — это ты. Ты мечтал об этой микроволновке. Если ты купишь наш кофе, он будет будить тебя по утрам. Самое главное — это любовь. Прими таблетки от усталости, скуки, запора, для утешения, для радости. Прими драже против грусти, сироп от одиночества, помоги себе сам.
Когда она первый раз вернулась домой под утро, когда ее переполняли не только сомнения, но и радость от того, что она стала женщиной, а образ Кшиштофа,
— Помни, ты можешь рассчитывать только на себя, не поддавайся, будь твердой. Не позволь причинить себе боль.
— Мама…
— Этот мужчина не стоит тебя, поверь мне.
Скрываемый с тех пор от матери роман с Кшиштофом довольно быстро разочаровал ее. Этот мужчина не стоил ее. Лучше было порвать с ним сразу, пока не поздно, пока однажды он не встанет перед ней и их дочуркой и не скажет: «Я ухожу». Лучше никогда больше не встречаться с ним.
— Но почему? Почему? — спрашивал он.
— Потому что я тебя не люблю, — отвечала она.
— Ты не знаешь, что такое любить.
Эти слова очень ее задели, но она не хотела признаться в этом даже самой себе. Неужели она действительно не знает, что значит любить?
Знает.
Просто она не любит этот мир.
Мелатонин не подействовал. На работу завтра идти не надо. Уже два часа ночи, а она сидит в пустой кухне, и впереди эти чертовы праздники. И как назло пошел снег. Утром будет необыкновенно красиво.
Снег пошел около двух часов ночи. От больших и мягких снежинок, которые спешили растаять, вскоре не осталось и следа. Теперь с неба сыпалась мелкая крупа, которая замерзала еще в воздухе: верный признак наступивших морозов.
Он проснулся от холода, всепроникающего, пробирающего насквозь. Может, если бы вчера он хоть что-нибудь съел, то не мерз бы теперь так сильно. Но с позавчерашнего дня у него во рту маковой росинки не было.
Потянулся и задрожал от холода. Такая погода не обещала ничего хорошего. Обычно морозы наступали после Рождества, но в этом году и на святую Варвару был мороз. А по народной примете, если на Варвару мороз, то на Рождество вода.
Два часа ночи — не лучшее время, чтобы отправляться в путь. Ему хотелось только спать, спать до тех пор, пока изнуренные долгой дорогой мышцы не отдохнут настолько, чтобы можно было идти дальше. Хотя зачем все это ему нужно?
Он закрыл глаза и поджал ноги. Так немного теплее. Ни о чем не думать, ни о чем не размышлять. Не вспоминать о праздниках, о запахе леса в доме, об аппетитно пахнущей еде, о радостном настроении. Не вспоминать о прошлом, потому что его уже нет.
Но прежде чем он заснул недолгим, прерываемым дрожью сном, перед ним снова появился образ женщины, которую он любил и по которой тосковал. Он знал, что больше никогда ее не увидит, и покорно поддался мечте, благодаря которой оставался в живых.
Утро было снежным, с неба продолжал сыпаться белый пух. Она взглянула на градусник. Минус двенадцать. Оделась потеплее, натянула шерстяные полосатые носки и набросила на плечи пушистую шаль. Теперь она была похожа не на директора, а скорее на деревенскую женщину.
Тост с треском выскочил на кухонный стол. Ну и пусть — какое значение имеет еда? Она положила на хлеб сыр с тмином и включила отопление. С тарелкой и чашкой горячего чая прошла в комнату, где после смерти матери стоял компьютер.
Тихо шумел дисковод. «Word 2000» был не особенно хорош, зависал уже столько раз, что это начинало ее раздражать. В сочельник не работают. Как встретишь сочельник, так и весь год проведешь.
Первый сочельник без матери. Без ее безучастного, почти неощутимого присутствия, без слез и бессвязных воспоминаний — разве можно так сильно зависеть от прошлого! Мать в последние годы вызывала у нее только жалость. Чем сильнее было это чувство, тем с большей добротой старалась она относиться к матери. Жалость ставила под сомнение ее представления о себе как о хорошем человеке. Жалость — это превосходство, физический недостаток, неспособность сочувствовать и сопереживать, но, к сожалению, именно жалость переполняла все ее существо, когда мать дрожащей рукой подавала облатку, а ее глаза становились красными, опухшими от невыплаканных слез.
— Никому не позволяй поступить с тобой так, как поступил со мной твой отец, никогда, — просила она, — обещай мне.
Обещание ничего не стоило и, что самое важное, ни к чему ее не обязывало. Она была уверена, что не смогла бы так, как мать, заклиниться на одном человеке. Зациклиться на нем вместо того, чтобы жить.
— Уничтожь, обязательно уничтожь все бумаги, пусть ничего не останется, — встревоженно просила мать, когда она сидела у ее кровати в больнице. — Обещай мне это. Прости меня, я думала, так будет лучше для тебя…
О каких бумагах шла речь, она не успела спросить. Мать умерла на следующий день, прямо перед ее приходом. Воспаление легких оказалось смертельным для истощенного организма.
Она просмотрела все бумаги в столе, принадлежавшем когда-то отцу. Документы, подтверждающие право собственности на дом, ее документы, начиная от начальной школы и заканчивая аттестатом, свидетельство о браке родителей — никому не нужное доказательство законности ее появления на свет, медицинское свидетельство о состоянии здоровья матери после перенесенного в молодости туберкулеза, в общем, ничего, что нужно было бы уничтожить.
Просмотром бумаг она и ограничилась, больше ничего сделать не успела. Вещи матери продолжали висеть в шкафу, ожидая, что их приведут в порядок.
НОВЫЙ ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЙ ПРОДУКТ!
Новый — избитое слово. Сейчас едва ли не все — новость. А может, вернуться к традициям? Не к новому, а, наоборот, к старому, надежному, испытанному?
Попробовать? Нет, люди больше не хотят пробовать, проверять, они устали от бесконечного потока новых вещей — еще более совершенных, еще более необходимых, по еще более доступным ценам.