Гарем Ивана Грозного
Шрифт:
– Ешьте! Пейте! Чего буркалы на нового государя выпялили? Успеете, наглядитесь еще! И ты, Федька, иди к столу, сиди там, пока не кликну.
Все преувеличенно старательно принялись есть. На место Федорова, между своим отцом и Вяземским, присел молодой Басманов: рассеянно крошил хлеб, а сам не сводил глаз с государя, словно боялся упустить миг, когда тому захочется испить вина. С другой стороны стола, заметил Федоров, на них так же пристально смотрел проклятущий и опаснейший человек – Малюта Скуратов.
Федоров отворотил лицо. Дело, впрочем, было не в Скуратове – с ним рядом помещался Михаил Темрюкович, а с некоторых пор…
– И какова хороша показалась тебе государыня? – внезапно спросил Иван Васильевич.
Федоров вздрогнул. Вопрос был из одного ряда с предыдущим: хотелось бы ему поцарствовать или нет. Ну уж небось за ради смеху не потащит его государь в опочивальню свою, не уложит рядом с супругою, как на свой трон посадил!
Испугавшись собственных мыслей и бесовской проницательности стоящего рядом человека – а ну как прочтет в его голове эту охальщину?! – Федоров опять суетливо заерзал:
– То царский кус, не наш. Я на государыню и взора не поднял, ехал в своем возке позади, для охраны.
Это была чистая правда. Федоров присоединился к царицыну поезду лишь за московской заставою. Марья Темрюковна сидела в парадной повозке, окруженная своими постельницами, прикрыв лицо фатою. Они с Федоровым лишь беглым словом перемолвились. Голос ее, правда, звучал дивно приветливо, ну так и что?
Иван Васильевич облокотился на перильца трона, усмехнулся:
– Тут ко мне шурин из Москвы наезжал, в ножки кланялся, благодарил, что я тебя уломал в жены ему дочку отдать. Сказывал, свадьба совсем скоро.
Федоров закусил губу, метнул на Темрюковича острый взгляд. Да, скоро… Приданое Грушенькино давно было готово, да боярину показалось, что бывший Салтанкул взял бы его дочь и бесприданницею. Видно, крепко зацепила она черкеса за сердце, потому что, лишь посулив ему в жены Грушеньку, удалось Федорову выполнить странный царев наказ и проникнуть к загадочной блудной девке.
Ночь, проведенную с таинственной черкешенкой, он вспоминал часто – если уж совсем честно, ни на миг не забывал. Такое и в самом грешном сне не привидится, что с ним вытворяла соромница, и ушел от нее боярин почти с ужасом, ибо понял, что прежде не знал он женщин, хоть и прожил в законном супружестве четверть века, да и вообще брал баб, где и когда вздумается. Нет, не знал! Оказывается, это не покорные подстилки, как мыслил он ранее, а истинно бесово орудие искусительное. Сказывали пленные татары, что в восточных странах иные люди приохочиваются к особенному дурманному зелью, которое навевает им разные блаженные картины. Вроде бы зелье вдыхают в себя дымом, и доходит до того, что человек без дыма жизни себе не мыслит. Не из-за вкуса его или запаха, а потому, что благодаря этому дыму он чувствует себя совсем иным: молодым, счастливым и всесильным. Ночь с той девкой стала чем-то вроде пресловутого дыма. Первое время Федоров вообще ходил как чумной; небось, будь помоложе, пошел бы в слуги верные к князю Черкасскому, чтобы хоть изредка, как награду, получать от него власть над этим телом.
Потом поуспокоился, пригасил жар в крови и начал размышлять: а зачем нужно было государю сводничать? Федоров ждал благодарности за то, что, по его повелению, валялся с той блудней, шарил под ее титьками, нащупывая третий сосочек. Ну, нащупал, доложил об том царю – и что с того? Тишина… Небось и это задание, и обещание дать ему власть над земщиной, сместив Мстиславского, – такая же насмешка над ним, как шутовское сидение на троне в наползающей на глаза царевой скуфейке. Ну почему же он был так глуп и труслив, почему сразу не разгадал, что над ним всего лишь насмехались? Небось Иван Васильевич вместе со своим шурином измыслили эту каверзу, чтобы вырвать у Федорова согласие на свадьбу Темрюковича и Грушеньки.
Нет, вырвать – это не то слово. Он просто-таки Христом-Богом умолял поганого черкесца взять за себя дочь, в ногах у него, можно сказать, валялся! И ради чего? Чтобы опоганить плоть свою с распутной бабою… да еще и грезить потом о ней, лежа рядом с богоданною женою! Почему же он не разгадал издевки сразу? Почему надо было дойти до последней степени унижения?
Дурак, право слово – дурак. Мнил Мстиславского ниже себя, а тот, старый лис, никогда в жизни никому не позволил бы так над собой надсмеяться. Ну хорошо… ну хорошо же!
Федоров подавил кривую ухмылку. Никто из тех, кто регочет сейчас над ним, не знает, какую фигу он держит в кармане. Никому не известно о письмах, полученных Федоровым-Челядниным из Польши, от Сигизмунда-Августа: о письмах, зовущих к измене жестокосердному государю, который не чтит своих верных шляхтичей, меняя их на какую-то песью кровь, на лайдаков, [71] от коих нет и не будет проку. Уж неведомо, что там сулил велеречивый ляшский круль [72] другим боярам (не одному же Федорову он писал, конечно!), однако бывшего главу боярской думы он недвусмысленно пообещал сделать своим наместником в Московии.
71
Бездельников (польск.).
72
Король (польск.).
Наместником короля! То есть властителем московским! Как бы царем!
Федоров, прочитав сие, почувствовал себя как медведь, справа от которого сот медовый, а слева – медовый сот. Что выбрать? Чьи посулы? Короля или царя? Сделаться наместником или главою земщины? Рассудив, что лучше синица в руке, чем журавль в небе, он медлил с ответом в Польшу: ждал царской милости. А теперь все жданки съел, даже объелся ими! Нынче же даст ответ с верным человеком… нет, завтра: нынче не поспеть небось в Москву воротиться.
– Ты небось думаешь, что царь у тебя неблагодарный, да? – послышался рядом вкрадчивый голос, и Федоров вздрогнул так, что чуть не выронил чарку и посох. – Ты мне, дескать, верную услугу оказал, а я молчком молчу? Нет, Иван Петрович, я добро помню. Вишь, на трон тебя посадил. Ты небось и не мнил о такой чести, а? Или мнил? Только ты ожидал сего от Сигизмунда, короля польского? Ну какой же разумный человек возьмется поверить ляхам? На языке у них, конечно, мед, зато под языком – лед! Наместником тебя сделает, держи карман шире! Между нами: то же самое он князю Владимиру Андреевичу обещал. И, уверен, обманул бы и тебя, и его. Только я могу человека на трон посадить! Только я! И не тебя одного – но и царицу твою.
– Ка… – тихо, сдавленно каркнул Федоров, хотевший спросить: «Какую царицу?!» – и голос его пресекся, когда он увидел входившую в трапезную Марью Темрюковну.
Вся в белом, мерцая многочисленными жемчугами, она была так ослепительно хороша, что у мужчин, редко видевших государыню, захватило дух. Держась необычайно прямо, нисколько не дичась восторженных взглядов, направленных на нее со всех сторон, она подошла к трону – и несколько оторопела, увидав на царевом месте, в царевом облачении не своего мужа, а другого человека.