Гарем
Шрифт:
— Скажи, как далеко простираются границы твоего невиданного гостеприимства, брат Селим? Может быть, ты пришлешь одну из этих жемчужин сегодня ночью ко мне, чтобы согреть мое ложе?
На лице госпожи Рефет отразились смятение и шок. Жены Селима также были потрясены наглостью этой просьбы. При атом от внимания Сайры не укрылось, как на лице ее господина промелькнула на мгновение темная недобрая тень. Но он тут же взял себя в руки и, улыбнувшись, проговорил:
— Ты, конечно, шутишь, брат Ахмед. Как будущий султан, ты не можешь не знать, что по законам Ислама подобное невозможно. Однако я позаботился о том, чтобы ты хорошо провел
— Ты так предусмотрителен, брат Селим! У меня просто нет слов! Тот криво усмехнулся.
— Но прежде чем мы удалимся на покой, брат, я хотел бы, чтобы ты познакомился со своими племянниками и племянницами.
С этими словами принц Селим подал знак старшему евнуху, который удалился из зала через боковую дверь и уже через минуту вернулся, ведя за собой восьмерых детей.
Приблизившись к возвышению, они низко поклонились отцу и своим матерям. Мальчики были одеты в длинные желтые халаты принцев, а на девочках были маленькие зеленые кафтанчики. Они выстроились перед Селимом в ряд по старшинству.
— Старший сын моей бас-кадины Сулейман, ему семь лет.
— Ага… — буркнул Ахмед. — Мой наследник. Тебе известно, племянник, что однажды ты будешь султаном?
— На все воля Аллаха, мой господин, да продлятся твои славные дни тысячу лет!
Ахмед с любопытством уставился на мальчика. Сулейман не моргнув глазом выдержал взгляд.
— Мой второй сын, Мухаммед. Он от Фирузи. Ему шесть с половиной. — Мальчик поклонился. — Сын Зулейки Омар, ему пять. А эта маленькая вертлявая обезьянка — сын Сайры Казим, ему четыре года. Второй сын Зулейки, трехлетний Абдула, и, наконец, мой самый младший, Мурад, третий сын Сайры, ему всего два годика.
— Твой выводок произвел на меня глубокое впечатление, брат Селим. У тебя очень красивые сыновья, и я рад сознавать, что славная династия Османов не прервется. — Ахмед повернулся к девочкам-двойняшкам. — А это что за красавицы?
— Дочери Фирузи Хале и Гузель.
— Хале значит «нимб вокруг Луны», а Гузель — «красивая». Прелестно… — пробормотал Ахмед. — Подите сюда, малышки. Посидите у своего дяди на коленях.
Хале топнула маленькой ножкой и крикнула:
— Нет!
К счастью, Ахмед не обиделся. После сытного обеда он находился в прекрасном расположении духа.
— Меня отвергли, брат Селим! Твоя маленькая дочурка ранила меня в самое сердце. Что ж, удаляюсь с позором. — С этими словами он тяжело поднялся со своего места, поклонился госпоже Рефет, гарему своего брата и в сопровождении личных рабов покинул зал.
Хале взобралась к отцу на колени и устроилась поудобнее.
— Мне не нравится дядя Ахмед, — объявила она. — Он про-
Глава 23
К тайной радости Селима и всего его семейства, визит принца Ахмеда во дворец Лунного света был непродолжителен. Уже через несколько дней из Константинополя прибыл гонец с известием, что покои, отведенные для султанского наследника в Эски-серале, готовы, и Ахмед уехал. После этого еще примерно год обитатели крымского дворца жили в относительном спокойствии: столичные придворные интриги не касались их. К сожалению, это длилось недолго.
Покои, отданные принцу Ахмеду в Эски-серале, быстро утратили свой блеск и вскоре превратились в настоящий свинарник. Султанский наследник еще не имел сыновей. Мертворожденные младенцы, выкидыши и хилые девочки — таков был удел его икбал. Из-за этого Ахмед никак не мог взять себе жену-кадину, и поэтому в гареме все женщины были между собой относительно равны. Фаворитки менялись едва ли не еженощно, в зависимости от его настроения, а это, в свою очередь, порождало конфликты. Икбал Ахмеда только тем и занимались, что беспрестанно строили друг против друга козни за право распоряжаться рабами, служившими у Ахмеда. Сам же принц, стремясь выйти из-под влияния матери, не разрешал Бесме командовать своими слугами. В результате последние окончательно разленились, не имея над собой фактически никакого начальства. В покоях наследника все пребывало в беспорядке, здесь перестали убираться.
Хаджи-бею ситуация была хорошо известна, но он помалкивал о ней перед султаном. Зато активно распространял слухи о неряшливости наследника по всей империи. Порой ага кизляру даже приходила в голову мысль, что при удачном стечении обстоятельств не исключено, что его протеже Селиму, преданному мусульманину и счастливому отцу шестерых крепких сыновей, удастся заступить на трон Баязета без войны и большого кровопролития.
Осознавая, что с каждым днем сравнение между двумя принцами становится все больше не в пользу развращенного Ахмеда и что на его фоне красивый сын ненавистной соперницы выглядит в глазах народа все лучше и лучше, Бесма решила наконец нанести визит в покои своего отпрыска.
Войдя в них, она с гримасой отвращения увидела на полу мусор, разбросанную одежду, гниющие надкусанные фрукты в вазах и вдобавок учуяла стойкий запах мочи. Прямо на полу храпел один из рабов. Приблизившись, Бесма сильно пнула его ногой, тот вскочил.
— Где твой господин?
Раб дрожащим пальцем показал в сад, залитый ярким солнцем. Бесма твердым шагом направилась туда. Задержавшись на минуту в тени колонны и ничем не обнаруживая своего присутствия, она принялась внимательно наблюдать за открывшейся ей сценой.
Голый по пояс сын развалился на диване у кромки бассейна, в котором плескались несколько обнаженных девушек и мальчиков. С годами Ахмед внешне сильно изменился. Он всегда был невысокого роста и страдал от лишнего веса, но многочисленные пороки — чревоугодие стояло отнюдь не на последнем месте — превратили его в настоящего жирного борова. Огромные груди и круглый живот дряблыми складками нависали на пояс шаровар. Несмотря на то что по законам Корана пить вино правоверным строго запрещалось, он тайно выпивал, и последствия этого были написаны на лице. Маленькие и блестящие, словно буравчики, глаза налились кровью, а некогда прямой, орлиный, как и у Селима, нос распух и был изрезан тонкими синими венами лопнувших сосудов. Седеющие волосы и борода имели неряшливый вид и явно нуждались в гребне и ножницах брадобрея.
Бесма перевела взгляд, исполненный брезгливости, с сына на тех, кто окружал его. Позы их были откровенны и омерзительны. Ахмед подозвал к себе какого-то мальчишку, который тут же подбежал, сластолюбиво улыбаясь, будто шлюха.
Не выдержав, Бесма вышла из своего укрытия. Поприветствовав Ахмеда коротким кивком, она обернулась к остальным.
— Вон отсюда! — приказала женщина. — Я хочу поговорить с сыном.
Те остолбенело уставились на нее.
— Я сказала: вон отсюда! — взвизгнула Бесма. Свитские ретировались.