Посвящается Юлию Китаевичу – любимому другу, автору многих моих стихов.
Эту книгу не следует читать подряд и много, лучше по чуть-чуть из разных глав – по настроению.
Эту книгу не следует читать как источник непререкаемой истины, ибо таковой в природе нет.
Эту книгу не следует читать, ища житейской мудрости, ибо автор сам по ней тоскует.
Эту книгу не следует читать ради полезных мыслей, ибо они всегда противоречат друг другу.
Эту книгу не следует читать в надежде на советы и рецепты, ибо умному они не нужны, а дураку не помогут.
Может быть, эту книгу вообще не следует читать.
Но иметь ее дома под рукой – необходимо.
УТУЧНЯЕТСЯ ПЛОТЬИСПАРЯЕТСЯ ПЫЛ. ГОДЫ ВЫШЛИ НА МЕДЛЕННЫЙ УЖИН. И ПРИЯТНО ПОДУМАТЬ,ЧТО ВСЕ-ТАКИ БЫЛ И КОМУ-ТО БЫВАЛ ДАЖЕ НУЖЕН.
I. Как просто отнять у народа свободу: ее надо просто доверить народу
Мне Маркса жаль: его наследствосвалилось в русскую купель;здесь цель оправдывала средствои средства обосрали цель. Во благо классу-гегемону,чтоб неослабно правил он,во всякий миг доступен шмонуотдельно взятый гегемон.Слой человека в нас чуть-чутьнаслоен зыбко и тревожно;легко в скотину нас вернуть,поднять обратно очень сложно.Навеки мы воздвигли монументбезумия, крушений и утрат,поставив на крови эксперимент,принесший негативный результат.Я молодых, в остатках сопель,боюсь, трясущих жизнь, как грушу:в душе темно у них, как в жопе,а в жопе – зуд потешить душу.Чтоб сохранить себя в природе,давя, сминая и дробя,страх сам себя воспроизводит,растит и кормит сам себя.Когда истории сквозняксвистит по душам и державам,один – ползет в нору слизняк,другой – вздувается удавом.Добро, не отвергая средства зла,по ним и пожинает результаты;в раю, где применяется смола,архангелы копытны и рогаты.Когда клубится страх кромешныйИ тьму пронзает лай погоньблагословен любой, посмевшийне задувать в себе огонь.Расхожей фразой обеспечась,враждебна жизни и природе,при несвободе мразь и нечистьсвободней в пастыри выходит.Свобода, глядя беспристрастно,тогда лишь делается нужной,когда внутри меня пространствообширней камеры наружной.По крови проникая до корней,пронизывая воздух небосвода,неволя растлевает нас сильней,чем самая беспутная свобода.Нам от дедов сегодня досталасьравнодушная тень утомления –историческая усталостьбесноватого поколения.Дух времени хотя и воинственен,по– прежнему кровав его прибой;кончая свою жизнь самоубийством,утопии нас тянут за собой.Перо и глаз держа в союзе,я не напрасно хлеб свой ем:Россия – гордиев санузелострейших нынешних проблем.Боюсь я любых завываний трубы,взирая привычно и трезво:добро, стервенея в азарте борьбы,озляется круто и резво.Мне повезло: я знал страну,одну– единственную в мире,в своем же собственном пленув своей живущая квартире.Где лгут и себе и друг другу,и память не служит уму,история ходит по кругуиз крови – по грязи – во тьму.Цветут махрово и упрямоплодов прогресса семена:снобизм плебея, чванство хама,высокомерие гавна.В года растленья, лжи и страхаузка дозволенная сфера:запретны шутки ниже пахаи размышленья выше хера.С историей не близко, но знаком,я славу нашу вижу очень ясно:мы стали негасимым маяком,сияющем по курсу, где опасно.Возглавляя партии и классы,лидеры вовек не брали в толк,что идея, брошенная в массы –это девка, брошенная в полк.Привычные безмолвствуют народы,беззвучные горланят петухи;мы созданы для счастья и свободы,как рыба – для полета и ухи.Привычные безмолвствуют народы,беззвучные горланят петухи;мы созданы для счастья и свободы,как рыба – для полета и ухи.Назначенную чашу в срок испить,Россия – всем в урок и беспокойство –распята, как Христос, чтоб искупитьвсеобщий смертный грех переустройства.В кромешных ситуациях любых,запутанных, тревожных и горячих,спокойная уверенность слепыхкошмарнее растерянности зрячих.Что ни век, нам ясней и слышнейсквозь надрыв либерального воя:нет опасней и нету вредней,чем свобода совсем без конвоя.Нас книга жизни тьмой раздоровразъединяет в каждой строчке,а те, кто знать не знает споров, –те нас ебут поодиночке.В нас пульсом бьется у вискадушевной смуты злая крутость;в загуле русском есть тоска,легко клонящаяся в лютость.Закрыв глаза, прижавши уши,считая жизнь за подаяние,мы перерыв, когда не душат,смакуем как благодеяние.Имея сон, еду и труд,судьбе и власти не перечат,а нас безжалостно ебут,за что потом бесплатно лечат.Дороги к русскому ненастьютекли сквозь веру и веселье;чем коллективней путь ко счастью,тем горше общее похмелье.Года неправедных гоненийсочат незримый сок заразы,и в дух грядущих поколенийползут глухие метастазы.Лично я раболепен и жесток,и покуда такова моя природа,демократия – искусственный цветок,неживучий без охраны и ухода.Жить и нетрудно и занятно,хотя и мерзостно неслыханно,когда в эпохе все понятнои все настолько же безвыходно.Есть одна загадочная тема,к нашим относящаяся душам:чем безумней дряхлая система,тем опасней враз ее разрушить.Уюта и покоя благодатьпростейшим ограничена пределом:опасно черным черное назвать,а белое назвать опасно белым.Судьбы российской злые чарыс наукой дружат в наши дни,умней и тоньше янычарыи носят штатское они.Российский нрав прославлен в мире,его исследуют везде,он так диковинно обширен,что сам тоскует по узде.Зима не переходит сразу в лето,на реках ледоход весной неистов,и рушатся мосты, и помнить этополезно для российских оптимистов.Мечты, что лелеяли предки,до
срока питали и нас,и жаль, что одни лишь объедкиот них остаются сейчас.У жизни свой, иной оттенок,и жизнечувствие свое,когда участвуетзастенокво всех явлениях ее.Не в силах нас ни смех, ни грехсвернуть с пути отважного,мы строим счастье сразу всех,и нам плевать на каждого.Окраины, провинции души,где мерзость наша, низость и потемки,годами ждут момента. А потомкипотом гадают, как возник фашизм.Я боюсь, что там, где тьма клубится,где пружины тайные и входы,массовый инстинкт самоубийствапоит корни дерева свободы.Любую можно кашу мировуюзатеять с молодежью горлопанской,которая Вторую Мировуюуже немного путает с Троянской.
II. Среди немыслимых побед цивилизации мы одиноки, как карась в канализации
Из нас любой, пока не умер он,себя слагает по частямиз интеллекта, секса, юмораи тношения к властям.Когда– нибудь, впоследствии, потом,но даже в буквари поместят строчку,что сделанное скопом и гуртомрасхлебывает каждый в одиночку.С рожденья тягостно раздвоен я,мечусь из крайности в конец,родная мать моя – гармония,а диссонанс – родной отец.Между слухов, сказок, мифов,просто лжи, легенд и мнениймы враждуем жарче скифовза несходство заблуждений.Кишат стареющие дети,у всех трагедия и драма,а я гляжу спектакли этии одинок, как хер Адама.Не могу эту жизнь продолжать,а порвать с ней мучительно сложно;тяжелее всего уезжатьнам оттуда, где жить невозможно.В сердцах кому-нибудь грубя,ужасно вероятнооднажды выйти из себяи не войти обратно.Каждый сам себе – глухие двери,сам себе преступник и судья,сам себе и Моцарт и Сальери,сам себе и жолудь и свинья.У нас пристрастие к словам –совсем не прихоть и не мания;слова необходимы намдля лжи взаимопонимания.То наслаждаясь, то скорбя,держась пути любого,будь сам собой, не то тебяпосадят за другого.По образу и духу своемуСоздатель нас лепил, творя истоки,а мы храним подобие Емуи, может, потому так одиноки.Не прыгая с веком наравне,будь человеком;не то окажешься в говнесовместно с веком.Гляжу, не жалуясь, как осеньюповеял век на пряди белые,и вижу с прежним удовольствиемфортуны ягодицы спелые.Вольясь в земного времени потокстечением случайных совпадений,любой из нас настолько одинок,что счастлив от любых соединений.Не зря ли знаньем бесполезнымсвой дух дремотный мы тревожим?В тех, кто заглядывает в бездну,она заглядывает тоже.Есть много счастья в ясной верес ее тяжелым грузом легким,да жаль, что в чистой атмосференевмочь моим тяжелым легким.Непросто – думать о высоком,паря душой в мирах межзвездных,когда вокруг под самым бокомсопят, грызут и портят воздух.Мы делим время и наличность,мы делим водку, хлеб, ночлег,но чем отчетливее личность,тем одиноче человек.И мерзко, и гнусно, и подло,и страх, что заразишься свинством,а быдло сбивается в кодлои счастливо скотским единством.Никто из самых близких поневолев мои переживания не вхож,храню свои душевные мозолиот любящих участливых галош.Разлуки свистят у дверей,сижу за столом сиротливо,ребята шампанских кровейстановятся бочками пива.Возделывая духа огород,кряхтит гуманитарная элита,издерганная болью за народи сменами мигрени и колита.С успехами наук несообразно,а ноет – и попробуй заглуши –моя неоперабельная язвана дне несушествующей души.Эта мысль – украденный цветок,просто рифма ей не повредит:человек совсем не одинок –кто– нибудь всегда за ним следит.С душою, раздвоенной, как копыто,обеим чужероден я отчизнам –еврей, где гоношат антисемиты,и русский, где грешат сионанизмом.Теснее круг. Все реже встречи.Летят утраты и разлуки;иных уж нет, а те далече,а кто ослаб, выходит в суки.Бог техники – иной, чем бог науки;искусства бог – иной, чем бог войны;и Бог любви слабеющие рукинад ними простирает с вышины.За столькое приходится платить,покуда протекает бытие,что следует судьбу благодаритьза случаи, где платишь за свое.В наших джунглях, свирепых и каменных,не боюсь я злодеев старинных,а боюсь я невинных и праведных,бескорыстных, святых и невинных.Уходят сыновья, задрав хвосты,и дочери томятся, дома сидя;мы садим семена, расти цветы,а после только ягодицы видим.Когда кругом кишит бездарность,кладя на жизнь свое клише,в изгойстве скрыта элитарность,весьма полезная душе.Мне жаль небосвод этот синий,жаль землю и жизни осколки;мне страшно, что сытые свиньи,страшней, чем голодные волки.Друзья всегда чуть привередливы.И осмеять имеют склонность.Друзья всегда чуть надоедливы.Как верность и определенность.Господь посеял нас, как огород,но в зарослях растений, Им растимых,мы делимся на множество пород,частично вообще несовместимых.Живу я одиноко и сутуло,друзья поумирали или служат,а там, где мне гармония блеснула,другие просто жопу обнаружат.С моим отъездом шов протянется,кромсая прямо по странестрану, которая останется,и ту, которая во мне.Я вдруг утратил чувство локтяС толпой кишашего народа,И худо мне, как ложке дегтя,Должно быть худо в бочке меда.На дружеской негромкой сидя тризне,я думал, пепел стряхивая в блюдце,как часто неудачники по жизнив столетиях по смерти остаются.Где страсти, ярость и ужасы,где рать ополчилась на рать,блажен, в ком достаточно мужествана дудочке тихо играть.Смешно, как люто гонит насв толкучку гомона и пирабоязнь остаться лишний разв пустыне собственного мира.Разлад отцов с детьми – залогтех постоянных изменений,в которых что-то ищет Бог,играя сменой поколений.Свои черты, штрихи и бликив душе у каждого и всякого,но непостижимо разнолики,мы одиноки одинаково.Меняя цели и названия,меняя формы, стили, виды, –покуда теплится сознание,рабы возводят пирамиды.Смешно, когда мужик, цветущий густо,с родной державой соли съевший пуд,внезапно обнаруживает грустно,что, кажется, его давно ебут.Блажен, кто в заботе о теле,всю жизнь положил ради хлеба,но небо светлее над теми,кто изредка смотрит на небо.Свечение души разнообразно,незримо, ощутимо и пронзительно;душевная отравленность – заразна,душевное здоровье – заразительно.Уехать. И жить в безопасном тепле.И помнить и мучиться ночью.Примерзла душа к этой стылой земле,вросла в эту гиблую почву.Во всем, что видит или слышит,предлог для грусти находя,зануда – нечто вроде крыши,текущей даже без дождя.Друзья мои! Навек вам нежно предан,я щедростью душевной вашей взыскан;надеюсь, я не буду вами предан,и этот долг не будет вами взыскан.На нас нисходит с высотыот вида птичьего полетато счастье сбывшейся мечты,то капля жидкого помета.Жил человек в эпохе некой,твердил с упрямостью свое,она убила человека,и стал он гордостью ее.Нету бедственней в жизни беды,чем разлука с любимой сумятицей:человек без привычной средыочень быстро становится Пятницей.Проста нашей психики сложность,ничуть не сложнее, чем прежде:надежда – важней, чем возможностькогда– нибудь сбыться надежде.Мы – умны, а вы – увы,что печально, еслижопа выше головы,если жопа в кресле.Звоните поздней ночью мне, друзья,не бойтесь помешать и разбудить;кошмарно близок час, когда нельзяи некуда нам будет позвонить.
III. В борьбе за народное дело я был инородное тело
В стране рабов, кующих рабство,среди блядей, поющих блядствомудрец живет анахоретом,по ветру хер держа при этом.В стране рабов, кующих рабство,среди блядей, поющих блядство,мудрец живет анахоретом,по ветру хер держа при этом.Как нелегко в один присест,колеблясь даже, если прав,свою судьбу – туманный текст– прочесть, нигде не переврав.На все происходящее гляжуи думаю: огнем оно гори;но слишком из себя не выхожу,поскольку царство Божие – внутри.Прожив полвека день за днеми поумнев со дня рождения,теперь я легок на подъемлишь для совместного падения.Красив, умен, слегка сутул,набит мировоззрением,вчера в себя я заглянули вышел с омерзением.В живую жизнь упрямо верил я,в простой резон и в мудрость шутки,а все высокие материиблядям раздаривал на юбки.Толстухи, щепки и хромые,страшилы, шлюхи и красавицыкак параллельные прямыев мое душе пересекаются.Я не стыжусь, что ярый скептики на душе не свет, а тьма;сомненье – лучший антисептикот загнивания ума.Будущее – вкус не портит мне,мне дрожать за будущее лень;думать каждый день о черном дне– значит делать черным каждый день.Мне моя брезгливость дорога,мной руководящая давно:даже чтобы плюнуть во врага,я не набираю в рот гавно.Я был везунчик и счастливчик,судил и мыслил просвещенно,и не один прелестный лифчикпри мне вздымался учащенно.Мой небосвод хрустально ясени полон радужных картинне потому, что мир прекрасен,а потому, что я – кретин.На дворе стоит эпоха,а в углу стоит кровать,и когда мне с бабой плохо,на эпоху мне плевать.Я держусь лояльной линиис нравом времени крутым;лучше быть растленным циником,чем подследственным святым.В юности ждал я радостиот суеты и свиста,а превращаюсь к старостив домосексуалиста.Я живу – не придумаешь лучше,сам себя подпирая плечом,сам себе одинокий попутчик,сам с собой не согласный ни в чем.Пишу не мерзко, но неровно;трудиться лень, а праздность злит.Живу с еврейкой полюбовно,хотя душой – антисемьит.Я оттого люблю лежатьи в потолок плюю,что не хочу судьбе мешатькроить судьбу мою.Все вечные жиды во мне сидят –пророки, вольнодумцы, торгаши,и, всласть жестикулируя, галдятв потемках неустроенной души.Я ни в чем на свете не нуждаюсь,не хочу ни почестей, ни славы;я своим покоем наслаждаюсь,нежным, как в раю после облавы.Пока не поставлена клизма,я жив и довольно живой;коза моего оптимизмапитается трын-травой.С двух концов я жгу свою свечу,не жалея плоти и огня,чтоб, когда навеки замолчу,близким стало скучно без меня.Ничем в герои не гожусь –ни духом, ни анфасом;и лишь одним слегка горжусь –что крест несу с приплясом.Я к тем, кто краен и неистов,утратил прежний интерес:чем агрессивней прогрессисты,тем безобразнее прогресс.Пусть гоношит базар напрасныйкто видит цель. А я же личноукрылся в быт настолько частный,что и лица лишен частично.Я понял вдруг, что правильно живу,что чист и, слава Богу, не бездарен,по чувству, что во сне и наявуза все, что происходит, благодарен.Это счастье – дворец возводить на песке,не бояться тюрьмы и сумы,предаваться любви, отдаваться тоске,пировать в эпицентре чумы.Мой разум честно сердцу служит,всегда шепча, что повезло,что все могло намного хуже,еще херовей быть могло.Живу, ни во что без остатка не веря,палю, не жалея, шальную свечу,молчу о находке, молчу о потере,а пуще всего о надежде молчу.Клянусь компотом детства моегои старческими грелками клянусь,что я не испугаюсь ничего,случайно если истины коснусь.Что расти с какого-то моментамы перестаем – большая жалость:мне, возможно, два лишь сантиметрадо благоразумия осталось.В жизненной коллизии любойжалостью не суживая веки,трудно, наблюдая за собой,думать хорошо о человеке.Я не верю вранью отпетомуо просвете во мраке мглистом.Я отчаялся. И поэтому стал отчаянным оптимистом.На всех перепутьях, что пройдены,держали, желая мне счастья,стальные объятия родиныи шею мою, и запястья.На дереве своей генеалогиихарактер мой отыскивая в предках,догадываюсь грустно я, что многиекачаются в петле на этих ветках.Склонен до всего коснуться глазомразум неглубокий мой, но дошлый,разве что в политику ни разуя не влазил глубже, чем подошвой.Во всем со всеми наравне,как капелька в росе,в одном лишь был иной, чем все –я жить не мог в гавне.Любому жребий царственный возможен,достаточна лишь смелось вжиться в роль,где уничтожен – лучше, чем ничтожен,унижен – как низложенный король.За то, что смех во мне преобладаетнад разумом средь жизненных баталий,фортуна меня щедро награждаетобратной стороной своих медалей.Замкнуто, светло и беспечальноя витаю в собственном дыму;общей цепью скованный случайно,лишь сосед я веку своему.В этом странном окаянстве –как живу я? Чем дышу?Шум и хам царят в пространстве,шумный хам и хамский шум.Когда– нибудь я стану знаменит,по мне окрестят марку папирос,и выяснит лингвист-антисемит,что был я прибалтийский эскимос.В эту жизнь я пришел не затем,чтобы въехать в сенат на коне,и доволен сполна уже тем,что никто не завидует мне.Отнюдь я не был манекен,однако не был и в балете;я тот никто, кто был никем,и очень был доволен этим.Есть мечта у меня, беречьбуду крепость ее настоя:когда вновь будут книги жечь,пусть мою огня удостоят.Что стал я пролетарием – горжусь;без устали, без отдыха, без фальшистараюсь, напрягаюсь и тружусь,как юный лейтенант – на генеральше.Средь шумной жизненной пустыни,где страсть, и гонор, и борение,во мне достаточно гордыни,чтобы выдерживать смирение.Каков он, идеальный мой читатель?С отчетливостью вижу я его:он скептик, неудачник и мечтатель,и жаль, что не читает ничего.Господь – со мной играет ловко,а я – над Ним слегка шучу,по вкусу мне моя веревка,вот я ногами и сучу.Всю молодость любил я поезда,поэтому тот час мне неизвестен,когда моя счастливая звезда взошлаи не нашла меня на месте.Тюрьма была отнюдь не раем,но часто думал я, куря,что, как известно, Бог – не фраер,а значит, я сижу не зря.Множеству того, чем грязно время,тьме событий, мерзостных и гнусных,я легко отыскиваю семяв собственных суждениях и чувствах.Блуд мировых переустройстви бред слияния в экстазе –имеют много общих свойствсо смерчем смыва в унитазе.Эпоха, мной за нравственность горда,чтоб все об этом ведали везде,напишет мое имя навсегдана облаке, на ветре, на дожде.Куда по смерти душу примут,я с Богом торга не веду;в раю намного мягче климат,но лучше общество в аду.
IV. Семья от бога нам дана, замена счастию она.
Женщиной славно от векавсе, чем прекрасна семья;женщина – друг человекадаже, когда он свинья.Тюремщик дельный и толковый,жизнь запирает нас надолго,смыкая мягкие оковылюбви, привычности и долга.Мужчина – хам, зануда, деспот,мучитель, скряга и тупица;чтоб эта стало нам известно,нам просто следует жениться.Творец дал женскому лицуспособность перевоплотиться:сперва мы вводим в дом овцу,а после терпим от волчицы.Съев пуды совместной кашии года отдав борьбе,всем хорошим в бабах нашихмы обязаны себе.Не судьбы грядущей тучи,не трясина будней низких,нас всего сильнее мучитнедалекость наших близких.Брожу ли я по уличному шуму,ем кашу или моюсь по субботам,я вдумчиво обдумываю думу:за что меня считают идиотом.Я долго жил как холостяк,и быт мой был изрядно пуст,хотя имел один пустяк:свободы запах, цвет и вкус.Семья – надежнейшее благо,ладья в житейское ненастье,и с ней сравнима только влага,с которой легче это счастье.Не брани меня, подруга,отвлекись от суеты,все и так едят друг друга,а меня еще и ты.Чтобы не дать угаснуть роду,нам Богом послана жена,а в баб чужих по ложке медувливает хитрый сатана.Детьми к семье пригвождены,мы бережем покой супруги;ничто не стоит слез жены,кроме объятия подруги.Мое счастливое лицоне разболтает ничего;на пальце я ношу кольцо,а шеей – чувствую его.Тому, что в семействе трещина,всюду одна причина:в жене пробудилась женщина,в муже уснул мужчина.Завел семью. Родились дети.Скитаюсь в поисках монет.Без женщин жить нельзя на свете,а с ними – вовсе жизни нет.Если днем осенним и ветреныммуж уходит, шаркая бодро,треугольник зовут равнобедренным,невзирая на разные бедра.Был холост – снились одалиски,вакханки, шлюхи, гейши, киски;теперь со мной живет жена,а ночью снится тишина.Цепям семьи во искуплениеБог даровал совокупление;а холостые, скинув блузки,имеют льготу без нагрузки.Я по любви попал впросак,надев семейные подтяжки,но вжился в тягу, как рысак,всю жизнь бегущий из упряжки.Удачливый и смелый нарушительзаконности, традиций, тишины,судьбы своей решительный вершитель,мучительно боюсь я слез жены.Бьет полночь. Мы давно уже вдвоем.Спит женщина, луною освещаясь.Спит женщина. В ней семя спит мое.Уже, быть может, в сына превращаясь.Еще в нас многое зверинымосталось в каждом, но великаяжестокость именно к любимым –лишь человеку данность дикая.Я волоку телегу с бытомбез напряженья и нытья,воспринимая быт омытымвысоким светом бытия.Господь жесток. Зеленых неучей,нас обращает в желтых он,а стайку нежных тонких девочек –в толпу сварливых грузных жен.Когда в семейных шумных сварахжена бывает неправа,об этом позже в мемуарахскорбит прозревшая вдова.Если рвется глубокая связь,боль разрыва врачуется солью.Хорошо расставаться, смеясь –над собой, над разлукой, над болью.Если б не был Создатель наш связанмилосердием, словно веревкой,Вечный Жид мог быть жутко наказансочетанием с Вечной Жидовкой.Разве слышит ухо, видит глазэтих переломов след и хруст?Любящие нас ломают наскруче и умелей чем Прокруст.Жалко бабу, когда счастье губя,добиваясь верховодства оплошно,подминает мужика под себя,и становится ей скучно и тошно.Когда взахлеб, всерьез, не в шуткугремят семейные баталии,то грустно думать, что рассудкутайком диктуют гениталии.Хвалите, бабы, мужиков:мужик за похвалудостанет месяц с облакови пыль сметет в углу.Где стройность наших женщин?Годы тают и стать у них совсем уже не та;зато при каждом шаге исполняютони роскошный танец живота.Семья – театр, где не случайноу всех народов и временвход облегченный чрезвычайноа выход сильно затруднен.Закосневшие в семейственной привычке,мы хотя воспламеняемся пока,но уже похожи пылкостью на спички,что горят лишь от чужого коробка.Бойся друга, а не врага –не враги нам ставят рога.Наших женщин зря пугает слухпро мужских измен неотвратимость,очень отвращает нас от шлюхс ними говорить необходимость.Амур хулиганит с мишеньюмужских неразумных сердец,и стерва, зануда и шельмавсех раньше идут под венец.Сегодня для счастливого супружествау женщины должно быть много мужества.А Байрон прав, заметив хмуро,что мир обязан, как подарку,тому, что некогда Лауране вышла замуж за Петрарку.В идиллии всех любящих семей,где клен не наглядится на рябину,жена из женской слабости своейувесистую делает дубину.Для домашнего климата ровногомного значит уместное слово,и от шепота ночью любовногоулучшается нрав домового.Век за веком слепые промашкисовершает мужчина, не думая,что внутри обаятельной пташкиможет жить крокодильша угрюмая.Разбуженный светом, ожившим в окне,я вновь натянул одеяло;я прерванный сон об измене женехотел досмотреть до финала.Любым – державным и келейнымтиранствам чужд мой организм,хотя весьма в быту семейномполезным вижу деспотизм.Вполне владеть своей женойи управлять своим семейством –куда труднее, чем страной,хотя и мельче по злодействам.Цветы. Негромкий гул людей.Пустая ложь, что вечно с нами.Тупой отзвон слепых гвоздей.И тишина. И тьма. И пламя.
V. Если жизнь излишне деловая, функция слабеет половая.
Прожив уже почти полвека.тьму перепробовав работ,я убежден, что человекадостоин лишь любовный пот.За то люблю я разгильдяев,блаженных духом, как тюлень,что нет меж ними негодяеви делать пакости им леньРассудок, не знававший безрассудства,и ум, где шалопайство не с руки,и разум, неотзывчивый для чувства –от мудрости безмерно далеки.Лишь перед смертью человексоображает, кончив путь,что слишком короток наш век,чтобы спешить куда-нибудь.Запетыми в юности песнями,другие не слыша никак,живет до скончания пенсиисчастливый и бодрый мудак.Поскольку жизнь, верша полет,чуть воспарив, – опять в навозе,всерьез разумен только тот,кто не избыточно серьезен.Наш разум лишь смехом полощетсяот глупости, скверны и пакости,а смеха лишенное обществоскудеет в клиническом пафосе.Сегодня столь же, сколь вчера,земля полна пиров и казней;зло обаятельней добра,и гибче и разнообразней.Весьма причудлив мир в конторахот девяти и до шести;бывают жопы, из которыхи ноги брезгуют расти.У скряги прочные запоры,у скряги темное окно,у скряги вечные запоры –он жаден даже на гавно.Пути добра с путями златак перепутались веками,что и чистейшие делатворят грязнейшими руками.Господь, лепя людей со скуки,бывал порою скуповат,и что частично вышли суки,он сам отчасти виноват.Время наше будет знаменитотем, что сотворило страха радиновый вариант гермафродита:плотью – мужики, а духом – бляди.Блажен, кто искренне не слышитсвоей души смятенный стон:исполнен сил и счастлив онс годами падая все выше.Чуть получше, чуть похуже –сыщется водица,и не стоит пить из лужи –плюнуть пригодится.Не стану врагу я желать по вражденочей под тюремным замком,но пусть он походит по малой нуждето уксусом, то кипятком.В кровати, хате и халатепокой находит обыватель.А кто романтик, тот снуети в шестеренки хер сует.В искушениях всяких и разныхдух и плоть искушать ни к чему;ничего нет страшней для соблазна,чем немедля поддаться ему.С тихой грустью художник ропщет,что при точно таком же харчеу коллеги не только толще,но еще и гораздо ярче.С хорошими людьми я был знаком;покуда в Лету замертво не кану,ни сукою теперь, ни мудакомя им благодаря уже не стану.Ко тьме и свету непричастен,брезглив ко злу, к добру ленив,по часу в день бывал я счастлив,тетрадь к сожительству склонив.В конторах служат сотни дур,бранящих дом, плиту и тряпку;у тех, кто служит чересчур,перерастает матка – в папку.Не суйся запевалой и горнистом,но с бодростью и следуй и веди;мужчина быть обязан оптимистом,все лучшее имея впереди.Я на карьеру, быт и вещине тратил мыслей и трудов,я очень баб любил и женщин,а также девушек и вдов.Есть страсти, коим в восхваленьеничто нигде никем не сказано;я славлю лень – преодолениекорысти, совести и разума.Наш век легко плодит субъектас холодной згой в очах порочных,с мешком гавна и интеллектана двух конечностях непрочных.Снегом порошит моя усталость,жизнь уже не книга, а страница,в сердце – нарастающая жалостьк тем, кто мельтешит и суетится.В советах нету благодатии большей частью пользы нет,и чем дурак мудаковатей,тем он обильней на совет.Крутой и трогательно чистый,весомо, явственно и внятноот нищих духом – дух мясистыйвитает в воздухе приятно.Человек без тугой и упрямойсамовольной повадки в решенияхпостепенно становится дамой,искушенной во всех отношениях.Саднит на душе, как ожог,тоска соучастия в спорахс обилием творческих жоп,весьма в извержении скорых.Владыкой мира станет труд,когда вино польет из пушек,и разом в девственность впадутпятнадцать тысяч потаскушек.Никуда не уйдя ни на чуть,мы все силы кладем на кружение,ибо верим не в пройденный путь,а в творимое нами движение.Ты вечно встревожен, в поту, что в соку,торопишься так, словно смерть уже рядом;ты, видно, зачат был на полном скакукаким– то летящим в ночи конокрадом.По ветвям! К бананам! Где успех!И престиж! Еще один прыжок!Сотни обезьян стремятся вверх,и ужасен вид их голых жоп.Я уважаю лень за то,что в ее бездейственной тишиживую мысль питает почвамоей несуетной души.Сказавши, не солгав и не похвастав,что страху я не слишком поддаюсь,не скрою, что боюсь энтузиастови очень активистов я боюсь.Я прожил жизнь как дилетант –ни в чем ни знаний, ни системы,зато писал я не диктант,а сочинение без темы.Чтобы вдоволь радости отведатьи по жизни вольно кочевать,надо рано утром пообедатьи к закату переночевать.Гниенье основ – анекдота основа,а в нем стало явно видней,что в русской комедии много смешного,но мало веселого в ней.Вкушая бытия густой напиток,трясясь по колее, людьми изрытой,я понял, что серьезности избыток –примета недостаточности скрытой.У тех, в ком унылое сердце,и мысли – тоскою мореные,а если подробней всмотреться,у бедных и яйца – вареные.О чем хлопочут червяки?Чего достигнуть норовят?Чтоб жизней их черновикив питоны вывели червят.Не жалею хмельных промелькнувших годов,не стыжусь их шального веселья,есть безделье, которое выше трудов,есть труды, что позорней безделья.Этот тип – начальник, вероятно:если он растерян, огорошен,если ветер дует непонятно –он потеет чем-то нехорошим.Подпольно, исподволь, подспудно,родясь, как в городе – цветы,растут в нас мысли, корчась трудносквозь битый камень суеты.Творимое с умом и не шутябезделье освежает наши души;с утра я лодырь, вечером – лентяй,и только в промежутке бью баклуши.Уже с утра, еще в кровати,я говорю несчетный раз,что всех на свете виноватей –Господь, на труд обрекший нас.Как ни туманна эта версия,но в жизни каждого из насесть грибоедовская Персияи есть мартыновский Кавказ.Лишь тот вполне благочестив,кто время попусту не тратил,а смело пояс распустив,земной отведал благодати.Расчетлив ты, предусмотрителен,душе неведомы гримасы,ты не дитя живых родителей,а комплекс компаса и кассы.Чуждаясь и пиров, и женских спален,и быта с его мусорными свалками,настолько стал стерильно идеален,что даже по нужде ходил фиалками.О равенстве мы заняты заботами,болота и холмы равняем мы;холмы когда уравнены с болотами,становятся болотами холмы.Так привык на виду быть везде,за престиж постоянно в ответе,что закрывшись по малой нужде,держит хер, как бокал на банкете.Живи, покуда жив. Среди потопа,которому вот-вот наступит срок,поверь – наверняка мелькнет и жопа,которую напрасно ты берег.Мужчины – безусловный авангардвсех дивных человеческих затей,и жаль, что не умерен их азартношением и родами детей.Так ловко стали пресмыкатьсясейчас в чиновничьих кругах,что могут с легкостью сморкатьсяпосредством пальцев на ногах.Сколько света от схватки идей,сколько свежести в чувственной гамме,но
насмотришься сук и блядей –жирно чавкает грязь под ногами.Над злой тоской больниц и тюрем,над нашей мышьей суетой,дымами труб насквозь прокурен,витает вряд ли дух святой.Я чужд рассудочным заботами очень счастлив, что таков:Бог благосклонен к идиотами обожает мудаков.Есть люди – прекрасны их лица,и уровень мысли высок,но в них вместо крови струитсягорячий желудочный сок.Погрязши в тупых ежедневных делахи в них находя развлечение,заблудшие души в блудливых телахтеряют свое назначение.Очень жаль мне мое поколение,обделенное вольной игрой:у одних плоскостопо мышление,у других – на душе геморрой.Пора! Теперь меня благословив путь осени, дождей и листопада,от пламени цветенья и любвидо пепла увяданья и распада.Дана лишь тем была недаромтекучка здешней суеты,кто растопил душевным жаромхоть каплю вечной мерзоты.Мы все умрем. Надежды нет.Но смерть потом прольет публичнона нашу жизнь обратный свет,и большинство умрет вторично.
VI. Кто томим духовной жаждой, тот не жди любви сограждан
Человек – это тайна, в которойзамыкается мира картина,совмещается фауна с флорой,сочетаются дуб и скотина.Взрывы – не случайный в мире гость;всюду то замедленно, то быстровоздух накопляет нашу злость,а она – разыскивает искру.По странам и векам несется конница,которая крушит и подчиняет;но двигатель истории – бессонницау тех, кто познает и сочиняет.На безрассудства и оплошностия рад пустить остаток дней,но плещет море сытой пошлостио берег старости моей.Глядя, как играют дети,можно быть вполне спокойным,что вовек на белом светене пройдут раздор и войны.Когда усилия наукипрольют везде елей и мед,по любопытству и со скукивсе это кто-нибудь взорвет.Служа истории внимательно,меняет время цену слова;сейчас эпоха, где романтиказвучит как дудка крысолова.Весомы и сильны среда и случай,но главное – таинственные гены,и как образованием ни мучай,от бочек не родятся Диогены.Бывают лица – сердце тает,настолько форма их чиста,и только сверху не хватаетот фиги нежного листа.Душой своей, отзывчивой и чистой,других мы одобряем не вполне;весьма несимпатична в эгоистахк себе любовь сильнее, чем ко мне.Когда сидишь в собраньях шумных,язык пылает и горит;но люди делятся на умныхи тех, кто много говорит.Всегда сильней и выше песенник,и легче жить ему на свете,в ком веселей и ярче висельник,всегда таящийся в поэте.Воспев зачатье и агонию,и путь меж ними в мироздании,поэт рожден прозреть гармониюв любом и всяком прозябании.В стихах моих не музыка живет,а шутка, запеченная в банальности,ложащаяся грелкой на живот,болящий несварением реальности.Нельзя не злясь остаться прежнимурчаще булькающим брюхом,когда соседствуешь с мятежнымсмятенно мечущимся духом.Жрец величав и строг. Он ключот тайн, творящихся на свете.А шут – раскрыт и прост. Как луч,животворящий тайны эти.Владыка наш – традиция. А в ней –свои благословенья и препоны;неписанные правила сильней,чем самые свирепые законы.Несмотря на раздор между нами,невзирая, что столько нас разных,в обезьянах срослись мы корнями,но не все – в человекообразных.Наука наукой, но есть и приметы;я твердо приметил сызмальства,что в годы надежды плодятся поэты,а в пору гниенья – начальство.Я повзрослел, когда открыл,что можно плакать или злиться,но всюду тьма то харь, то рыл,а непохожих бьют по лицам.Жизнь не обходится без сук,в ней суки с нами пополам,и если б их не стало вдруг,пришлось бы ссучиваться нам.Слишком умных жизнь самачешет с двух боков:горе им и от умаи от мудаков.Талант и слеп и слишком тонок,чтоб жизнь осилить самому,и хам, стяжатель и подоноквсегда сопутствуют ему.Когда густеют грязь и мрак,и всюду крик: «Лови!,товарищ мой! Не будь дурак,но смело им слыви.В эпоху страхов, сыска, рвения –храни надменность безмятежности;веревки самосохранениянам трут и душу и промежности.Чтоб выжить и прожить на этом свете,пока земля не свихнута с оси,держи себя на тройственном запрете:не бойся, не надейся, не проси.Добро уныло и занудливо,и постный вид, и ходит боком,а зло обильно и причудливо,со вкусом, запахом и соком.Пугаясь резких поворотов,он жил и мыслил прямиком,и даже в школе идиотовего считали мудаком.Чтобы плесень сытой скудостине ползла цвести в твой дом –из пруда житейской мудростичерпай только решетом.Определениям поэзииспокон веков потерян счет,она сечет сердца, как лезвие,а кровь у автора течет.Сколь часто тот, чей разум выше,то прозябал, то просто чах,имя звук намного тише,чем если жопа на плечах.Устройство мироздания жестокопо прихоти божественной свободы:убийствами поэтов и пророковк их духу причащаются народы.В цветном разноголосом хороводе,в мелькании различий и приметесть люди, от которых свет исходит,и люди, поглощающие свет.Есть люди: величава и чистаих личность, когда немы их уста;но только растворят они уста,на ум приходят срамные места.Люби своих друзей, но не греши,хваля их чересчур или зазря;не сами по себе мы хорошиа фону из гавна благодаря.Бесцветен, благонравен и безлик,я спрятан в скорлупу своей типичности;безликость есть отсутствие уликопасного наличия в нас личности.Властей пронзительное окоотнюдь не давит сферы нижние,где все, что ярко и глубоко,свирепо травят сами ближние.Всегда среди чумы и бедствийпируют хари вместе с ликами,и не смолкает смех в соседствес неумолкающими криками.У нищих духом струйка днейжурчит ровней и без осадка,заботы бедности скуднейбогатых трудностей достатка.В года кошмаров, столь рутинных,что повседневных, словно бублики,страшней непуганых кретиноводни лишь пуганые умники.Прости, Господь, за сквернословья,пошли всех благ моим врагам,пускай не будет нездоровьяни их копытам, ни рогам.О чувстве дружбы в рабской долесказал прекрасно сам народ:кого ебет чужое горе,когда свое невпроворот?Наши дороги – простор и шоссе,легок житейский завет:думай, что хочешь, но делай, как все,иначе – ров и кювет.Сквозь вековые непогодыидет, вершит, берет свое –дурак, явление природы,загадка замыслов ее.Не меряйся сальным затасканным метромтолпы, возглашающей славу и срам,ведь голос толпы, разносящийся ветром,сродни испускаемым ею ветрам.Кто хоть недолго жил в тюрьме,чей хлеб неволей пах,те много знают о дерьмев душевных погребах.Есть индивиды – их участь сурова,жизнь их легко увядает;камень, не брошенный ими в другого,в почках у них оседает.Вновь, как поганки в роще мшистой,всегда внезапны, как нарывы,везде растут марксималистыи жаждут жатвы, сея взрывы.Всегда и всюду тот, кто странен,кто не со всеми наравне,нелеп и как бы чужестраненв своей родимой стороне.Те души, что с рождения хромые,врачуются лишь длительным досугомв местах, где параллельные прямыенавек пересекаются друг с другом.Чем дряхлый этот раб так удручен?Его ведь отпустили? Ну и что же.Теперь он на свободу обречен,а он уже свободно жить не может.Если крепнет в нашей стаеклимат страха и агрессии,сразу глупость возрастаетв гомерической прогрессии.Не гаснет путеводная звезда,висевшая над разумом и сердцемтех первых, кто придумал поезда,пошедшие в Дахау и Освенцим.Откуда столько псов с кипящей пастью,я понял за прожитые полвека:есть холод, согревающийся страстьюохоты на живого человека.На людях часто отпечатаныистоки, давшие им вырасти;есть люди, пламенем зачатые,а есть рожденные от сырости.Опять стою, понурив плечи,не отводя застывших глаз:как вкус у смерти безупреченв отборе лучших среди нас!
VII. Увы, но истина – блудница, ни с кем ей долго не лежится
Цель жизни пониманью не данаи недоступна мысли скоротечной;даны лишь краски, звуки, письменаи утоленье смутности сердечной.Я охладел к научным книжкамне потому, что стал ленив;ученья корень горек слишком,а плод, как правило, червив.Вырастили вместе свет и мракатомного взрыва шампиньон;Богу сатана совсем не враг,а соавтор, друг и компаньон.В цинично-ханжеском столетиина всем цена и всюду сцена.Но дом. Но женщина. Но дети.Но запах сохнущего сена.Укрывшись лозунгом и флагом,не зная лени и сонливости,зло покупает нас то благом,то пустоцветом справедливости.В прошлом были те же соль и мыло,хлеб, вино и запах тополей;в прошлом только будущее былорадужней, надежней и светлей.Глубокая видна в природе связь,основанная Божьей бухгалтерией:материя от мысли родилась,а мысль – от спекуляции материей.Толпа естествоиспытателейна тайны жизни пялит взоры,а жизнь их шлет к ебене материсквозь их могучие приборы.Смешно, как тужатся мыслители –то громогласно, то бесшумно– забыв, что разум недействителен,когда действительность безумна.Власть и деньги, успех, революция,слава, месть и любви осязаемость –все мечты обо что-нибудь бьются,и больнее всего – о сбываемость.Прошли века, и мы заметилиприроды двойственный урок:когда порочны добродетели,то добродетелен порок.Дай голой правды нам, и только!Нагую истину, да-да!Но обе, женщины поскольку,нагие лучше не всегда.Дорога к истине заказанане понимающим того,что суть не просто глубже разума,но вне возможностей его.Язык искусства – не залогобщенья скорого и личного,а лишь попытка. Диалогнемого и косноязычного.Чем долее наука отмечаетпознания успехи сумасшедшие,тем более колеблясь отвечает,куда от нас ушли уже ушедшие.Смущает зря крылатая цитатаюнца, который рифмами влеком:поэзия должна быть глуповата,но автор быть не должен мудаком.Как ни торжествуют зло и свинство,а надежды теплятся, упорны:мир спасет святое триединствообраза, гармонии и формы.Покой и лень душе немыслимы,Вся жизнь ее – отдача хлопотампо кройке платья голым истинам,раздетым разумом и опытом.Должно быть потому на берегутопчусь я в недоверии к судьбе,что в тайне сам себя я берегуот разочарования в себе.На собственном горбу и на чужомя вынянчил понятие простое:бессмысленно идти на танк с ножом,но если очень хочется, то стоит.В духовной жизни я корыстени весь пронизан этим чувством:всегда из двух возможных истинвлекусь я к той, что лучше бюстом.Пролагатели новых путейи творцы откровений бессмертныхпроизводят обычно детейстоль же косных, насколько инертных.Бежишь, почти что настигая,пыхтишь в одежде лет и знаний,хохочет истина нагая,колыша смехом облик задний.Прекрасна благодушная язвительность,с которой в завихрениях историихохочет бесноватая действительностьнад мудрым разумением теории.В юности умы неосторожны,знания не сковывает гений,и лишь по невежеству возможныптичии полеты обобщений.Добро так часто неуклюже,туманно, вяло, половинно,что всюду делается хуже,и люди зло винят безвинно.Навеки в душе моей пятнаостались, как страха посев,боюсь я всего, что бесплатнои благостно равно для всех.Наш ум и задница – товарищи,хоть их союз не симметричен:талант нуждается в седалище,а жопе разум безразличен.Два смысла в жизни – внутренний и внешний,у внешнего – дела, семья, успех;а внутренний – неясный и нездешний –в ответственности каждого за всех.Двадцатый век настолько обнажилконструкции людской несовершенство,что явно и надолго отложилнадежды на всеобщее блаженство.Я чертей из тихого омутазнаю лично – страшны их лица;в самой светлой душе есть комната,где кромешная тьма клубится.Наездник, не касавшийся коня,соитие без общего огня,дождями обойденная листва –вот ум, когда в нем нету шутовства.Подлинное чувство лаконично,как пургой обветрившийся куст,истинная страсть косноязычна,и в постели жалок златоуст.Признаться в этом странно мне,поскольку мало в этом чести,но я с собой наедине глупей,чем если с кем-то вместе.Духу погубительны условияпафоса, почтения, холуйства;истинные соки богословия –ересь, атеизм и богохульство.Только в мерзкой трясине по шею,на непрочности зыбкого дна,в буднях бедствий, тревог и лишенийчувство счастья дается сполна.Наука в нас изменит все, что нужно,и всех усовершенствует вполне,мы станем добродетельно и дружноблаженствовать – как мухи на гавне.Живи и пой. Спешить не надо.Природный тонок механизм:любое зло – своим же ядомсвой отравляет организм.Нашей творческой мысли затеинеразрывны с дыханьем расплаты;сотворяют огонь – прометеи,применяют огонь – геростраты.Вновь закат разметался пожаром –это ангел на Божьем дворежжет охапку дневных наших жалоб.А ночные он жжет на заре.Владыка и кумир вселенской чернис чарующей, волшебной простотойубил фольклор, отнял досуг вечернийи души нам полощет пустотой.Высшая у жизни драгоценность –дух незатухающих сомнений,низменному ближе неизменность,Богу – постоянство изменений.Мудрость Бога учла заранеепользу вечного единения:где блаженствует змей познания,там свирепствует червь сомнения.Сегодня я далек от осужденийпромчавшейся по веку бури грозной,эпоха грандиозных заблужденийостанется эпохой грандиозной.Во всех делах, где ум успешливыйпобеду праздновать спешит,он ловит грустный и усмешливыйвзгляд затаившейся души.На житейских внезапных экзаменах,где решенья – крутые и спешные,очень часто разумных и праведныхпосрамляют безумцы и грешные.Я чужд надменной укоризне,весьма прекрасна жизнь того,кто обретает смысл жизнив напрасных поисках его.Слова – лишь символы и знакитого ручья с бездонным дном,который в нас течет во мракеи о совсем журчит ином.Растут познания ступени,и есть на каждой, как всегда,и вечных двигателей тени,и призрак Вечного Жида.Наш век машину думать наловчил,и мысли в ней густеют что ни час;век скорости – ходить нас отучил;век мысли надвигается на нас.Нам глубь веков уже виднанеразличимою детально,и лишь историку данавозможность врать документально.Чем у идеи вид проворней,тем зорче бдительность во мне:ведь у идей всегда есть корни,а корни могут быть в гавне.Всю жизнь готов дробить я камни,пока семью кормить пригоден;свобода вовсе не нужна мне,но надо знать, что я свободен.Науку развивая, мы спешимк сиянию таких ее вершин,что дряхлый мой сосед-гермафродитна днях себе такого же родит.В толпе прельстительных идейи чистых мыслей благородныхполно пленительных блядей,легко доступных, но бесплодных.Нету в этой жизни виноватых,тьма находит вдруг на государство,и ликуют орды бесноватых,и бессильно всякое лекарство.Творчеству полезны тупики:боли и бессилия ожогразуму и страху вопрекидушу вынуждают на прыжок.Мы тревожны, как зябкие зяблики,жить уверенно нету в нас сил:червь сомнения жил, видно, в яблоке,что когда-то Адам надкусил.Найдя предлог для диалога,– Как ты сварил такой бульон?– спрошу я вежливо у Бога.– По пьянке, – грустно скажет Он.Уйду навсегда в никуда и нигде,а все, что копил и вынашивал,миг отразится в текучей водепроточного времени нашего.О жизни за гробом заботасовсем не терзает меня;вливаясь в извечное что-то,уже это буду не я.
VIII. Счастливые потом всегда рыдают, что вовремя часов не наблюдают
Когда в глазах темно от книгсажусь делить бутыль с друзьями;блаженна жизнь – летящий мигмежду двумя небытиями.Я враг дискуссий и собраний,и в спорах слова не прошу;имея истину в кармане,в другом закуску я ношу.Когда весна, теплом дразня,скользит по мне горячим глазом,ужасно жаль мне, что нельзязалечь на две кровати разом.Покуда я у жизни – смыслаискал по книгам днем с огнем,вино во мне слегка прокисло,и стало меньше смысла в нем.Зря и глупо иные находят,что ученье – пустяк безразличный:человек через школу проходитиз родильного дома в публичный.Не знаю лучших я затейсреди вселенской тихой грусти,чем полусумраке – детейискать в какой-нибудь капусте.Дымись, покуда не погас,и пусть волнуются придурки –когда судьба докурит нас,куда швырнет она окурки.Из лет, надеждами богатых,навстречу ветру и волнемы выплываем на фрегатах,а доплываем – на бревне.Подростки мечтают о бурев зеленой наивной мятежности,а взрослых влечет к авантюрецветение первой несвежести.Надо жить наобум, напролом,наугад и на ощупь во мгле,ибо нынче сидим за столом,а назавтра лежим на столе.Анахорет и нелюдими боязливец неудачиприходит цел и невредимк покойной старости собачей.Какое счастье, что вокругживут просторно и привольнослова и запах, цвет и звук,фактура, линия и форма.Все умные задним умом,кто бил себя в лоб напоследок,печальней грустят о былом,чем те, кто и задним некрепок.В столетии насыщенном тревогой,живу, от наслаждения урча,пугаем то всемирной синангогой,то ржавью пролетарского меча.Я жизнь люблю, вертящуюся юрков сегодняшнем пространстве и моменте,моя живая трепаная шкуркамилее мне цветов на постаменте.По времени скользя и спотыкаясь,мы шьемся сквозь минуты и года,и нежную застенчивую завязьдоводим до трухлявого плода.Час нашей смерти неминуем,а потому не позабудьсебя оставить в чем-нибудьумом, руками или хуем.С годами тело тяжелей,хотя и пьем из меньших кружек,и высох напрочь дивный клей,которым клеили подружек.Гори огнем, покуда молод,подругу грей и пей за двух,незримо лижет вечный холоди тленный член, и пленный дух.Кто несуетливо и беспечновремя проводил и коротал,к старости о жизни знает нечтобольшее, чем тот, кто процветал.Ровесник мой, засосан бытом,плюет на вешние луга,и если бьет когда копытом,то только в гневе на рога.Сложилось нынче на потеху,что я, стареющий еврей,вдруг отыскал свой ключ к успеху,не не нашел к нему дверей.Возраст одолев, гляжу я сверху:все мираж, иллюзия, химера;жизнь моя – возведенная церковь,из которой выветрилась вера.Не грусти, что мы сохнем, старик,мир останется сочным и дерзким;всюду слышится девичий крик,через миг становящийся женским.Деньгами, славой и могуществомпренебрегал сей прах и тлен;из недвижимого имуществаимел покойник только член.Счет лет ведут календариморщинами подруг,и мы стареем – изнутри,снаружи и вокруг.С каждым годом суетней планета,с каждым днем кишение быстрее,губят вырастающих поэтовгонор, гонорар и гонорея.В нашем климате,слезном и сопельном исчезает, почти забываемый,оптимизм, изумительный опиум,из себя самого добываемый. Бесплоден, кто в пОру цветения обидчив, уныл и сердит; гниение – форма горения,но только ужасно смердит. Вот человек. Он всем доволен. И тут берет его в тиски потребность в горечи и боли,и жажда грусти и тоски. Люблю апрель – снега прокисли,журчит капель, слезой звеня,и в голову приходят мысли и не находят в ней меня. Когда тулуп мой был бараном и ублажал младых овечек,я тоже спать ложился рано,чтобы домой успеть под вечер. Не всякий миг пружинит в нас готовность к подвигам и бедам,и часто мы свой звездный час проводим, сидя за обедом.Заранее думай о том,куда ты спешишь, мельтеша: у крепкого задним умом и жопа болит,и душа. Все лучшее, что делается нами весенней созидательной порой,творится не тяжелыми трудами,а легкою искрящейся игрой. О чем ты плачешь, осень бедная? Больна душа и пуст карман,а на пороге – немочь бледная и склеротический туман. Взросление – пожизненный урок умения творить посильный пир,и те, кто не построил свой мирок,охотно перестраивают мир. Чтобы в этой жизни горемычной быть милей удаче вероятной,молодость должна быть энергичной,старость, по возможности – опрятной. Как счастье ни проси и ни зови,подачки его скупы или круты: дни творчества, мгновения любви,надежды и доверия минуты. Мы сами вяжем в узел нити узора жизни в мироздании,причина множества событий – в готовном общем ожидании. Чтоб жизнь испепелилась не напрасно,не мешкай прожигать ее дотла; никто не знает час, когда пространство разделит наши души и тела. Теперь я понимаю очень ясно,и чувствую и вижу очень зримо: неважно, что мгновение прекрасно,а важно, что оно неповторимо. Счастье – что подвижны ум и тело,что спешит удача за невзгодой,счастье – осознание предела,данного нам веком и природой. Такие реки тьмы текут бурливо под коркой соблюдаемой морали,что вечно есть угроза их разлива на площади, мосты и магистрали. Любой из нас чертой неровной на две личины разделен: и каждый – Каин безусловный,и в то же время – Авель он.Беспечны, покуда безоблачен день,мы дорого платим чуть позже за это,а тьма, наползая сначала, как тень,способна сгущаться со скоростью света. Год приходит, и год уходит,раздробляясь на брызги дней,раньше не было нас в природе,а потом нас не будет в ней. Наш путь из ниоткуда в никуда – такое краткосрочное событие,что жизни остается лишь черта меж датами прибытия-убытия.До пословицы смысла скрытого только с опытом доживаешь: двух небитых дают за битого.ибо битого – хер поймаешь.Как молод я был! Как летал я во сне! В года эти нету возврата. Какие способности спали во мне! Проснулись и смылись куда-то. Везде долги: мужской, супружеский,гражданский, родственный и дружеский,долг чести, совести, пера,и кредиторов до хера. Вокруг секунд каленья белого – года безликости рябой; часть не бывает больше целого,но красит целое собой. Мне жаль потерь и больно от разлук,но я не сожалею, оглянувшись,о том далеком прошлом, где споткнувшись,я будущее выронил из рук. Сперва, резвясь на жизненном просторе,словно молодость сама; умнеем после первого же горя,а после терпим горе от ума. Ах, юность, юность! Ради юбки самоотверженно и вдруг душа кидается в поступки,руководимые из брюк. Живи светло и безрассудно,поскольку в старости паскудной под нас подсунутое судно – помеха жизни безрассудной. Эпохи крупных ослеплений недолго тянутся на свете,залившись кровью поколений,рожденных жить в эпохи эти. За плечами с пустым мешком,только хлеб там неся и воду,в жалком рубище и пешком есть надежда найти свободу. Ты пишешь мне, что все темно и плохо,Все жалким стало, вянущим и слабым; но, друг мой, не в ответе же эпоха за то, что ты устал ходить по бабам. Наша старость – это ноги в тепле,это разум – но похмельный, обратный,тише музыка и счет на столе,а размер его – всегда неоплатный. Азарт живых переживаний подвержен таянью – увы! – как пыл наивных упований,как верность ветреной вдовы. Когда время, годами шурша,достигает границы своей,на лице проступает душа,и лицо освещается ей. Есть люди, провалившие экзамен житейских переплетов и контузий,висят у них под мутными глазами мешки из-под амбиций и иллюзий. Не тужи, дружок,что прожил ты свой век не в лучшем виде: все про всех одно и то же говорят на панихиде. Я жизнь свою листал сегодня ночью,в ней лучшие года ища пристрастно,и видел несомненно и воочию,что лучшие – когда я жил опасно. Однажды на улице сердце прихватит,наполнится звоном и тьмой голова,и кто-то неловкий в несвежем халате последние скажет пустые слова.
IX. Увы, но улучшить бюджет нельзя, не запачкав манжет
К бумаге страстью занедужив,писатель был мужик ледащий; стонала тема: глубже, глубже,а он был в силах только чаще.Наследства нет, а мир суров; что делать бедному еврею? Я продаю свое перо,и жаль, что пуха не имею. Бюрократизм у нас от немца,а лень и рабство – от татар,и любопытно присмотреться,откуда винный перегар. Беда, когда под бой часов душа меняет крен ушей,следя не тонкий вещий зов,а полногрудый зов вещей. В любимой сумрачной отчизне я понял ясно и вполне,что пошлость – верный спутник жизни,тень на засаленной стене. Печальный знак несовершенства есть в быте нашего жилья: везде угрюмое мошенство,и нет веселого жулья. Дойдут, дойдут до Бога жалобы,раскрыв Божественному взору,как, не стесняясь Божьей фауны,внизу засрали Божью флору. Увы, от мерзости и мрази,сочащей грязь исподтишка,ни у природы нету мази,ни у науки порошка. С любым доброжелателен и прост,ни хитростью не тронут, ни коварством,я выжига, пройдоха и прохвост,когда имею дело с государством. Злу я не истец и не судья,пользу его чувствую и чту; зло приносит вкусу бытия пряность, аромат и остроту. Совсем на жизнь я не в обиде,ничуть свой жребий не кляну; как все, в говне по шею сидя,усердно делаю волну. Среди чистейших жен и спутников,среди моральнейших людей полно несбывшихся преступников и неслучившихся блядей. Мужик, теряющий лицо,почуяв страх едва,теряет, в сущности, яйцо,а их – всего лишь два. Назло газетам и экранам живая жизнь везде царит; вранье на лжи сидит обманом и блядству пакости творит. Есть в каждой нравственной системе идея, общая для всех: нельзя и с теми быть, и с теми,не предавая тех и тех. Высокий свет в грязи погас,фортуна новый не дарует; блажен, кто верует сейчас,но трижды счастлив, кто ворует. Есть мужички – всегда в очках и плотны, как боровички,и сучья сущность в их зрачках клыками блещет сквозь очки. Не зная покоя и роздыха,при лунном и солнечном свете я делаю деньги из воздуха,чтоб тут же пустить их на ветер. Мои способности и живость карьеру сделать мне могли,но лень, распутство и брезгливость меня, по счастью, сберегли. У смысла здравого, реального – среди спокойнейших минут – есть чувство темного, анального,глухого страха, что ебут.Блаженна и погибельна работа,пленительно и тягостно безделье,но только между них живет суббота и меряет по ним свое веселье. Опасно жить в сияньи честности,где оттого, что честен ты,все остальные в этой местности выходят суки и скоты. Не плачься, милый, за вином на мерзость, подлость и предательство; связав судьбу свою с гавном,терпи его к себе касательство. Скука. Зависть. Одиночество. Липкость вялого растления. Потребительское общество без продуктов потребления. Становится с годами очень душно,душа не ощущает никого,пространство между нами безвоздушно,и дух не проникает сквозь него. Эпоха не содержит нас в оковах,но связывает цепкой суетой и сутолокой суток бестолковых насилует со скотской простотой. Нам охота себя в нашем веке уберечь, как покой на вокзале,но уже древнеримские греки,издеваясь, об этом писали. Ища путей из круга бедствий,не забывай, что никому не обходилось без последствий пркосновение к дерьму. Я не жалея покидал своих иллюзий пепелище,я слишком близко повидал существованье сытых нищих. Себя продать, но подороже готов ровесник, выйдя в зрелость,и в каждом видится по роже,что платят меньше, чем хотелось. За страх, за деньги, за почет мы отдаемся невозвратно,и непродажен только тот,кто это делает бесплатно. Когда нам безвыходно сразу со всех обозримых сторон,надежда надежней, чем разум,и много мудрее, чем он. Старик, держи рассудок ясным,смотря житейское кино: дерьмо бывает первоклассным,но это все-таки гавно. Надо очень увлекаться нашим жизненным балетом,чтоб не просто пресмыкаться,но еще порхать при этом. Не стоит скапливать обиды,их тесный сгусток ядовит,и гнусны видом инвалиды непереваренных обид. Такой подлог повсюду невозбранно фасует вместо масла маргарин,что кажется загадочно и странно,что нету кривоногих балерин. Блажен, заставший время славное во весь размах ума и плеч,но есть эпохи, когда главное – себя от мерзости сберечь. Напрасно мы погрязли в эгоизме,надеясь на кладбищенский итог: такие стали дыры в атеизме,что ясно через них заметен Бог. Все достаточно сложно и грозно в этой слякоти крови и слез,чтобы жить не чрезмерно серьезно и себя принимать не всерьез. Родясь не обезьяной и не сфинксом,я нитку, по которой стоит жить,стараюсь между святостью и свинством подальше от обоих проложить. В пепле наползающей усталости,следствии усилий и гуляний – главное богатство нашей старости,полная свобода от желаний. Словно от подпорченных кровей ширится растление в державе; кажется, что многих сыновей – мачехи умышленно рожали. Мы сохранили всю дремучесть былых российских поколений,но к ним прибавили пахучесть своих духовных выделений. Не горюй, старик, наливай,наше небо в последних звездах,устарели мы, как трамвай,но зато и не портим воздух. Люблю эту пьесу: восторги, печали,случайности, встречи, звонки; на нас возлагают надежды в начале,в конце – возлагают венки. Нашедши доступ к чудесам,я б их использовал в немногом: собрал свой пепел в урну сам,чтоб целиком предстать пред Богом.
