Гарики предпоследние. Штрихи к портрету
Шрифт:
— Пожалуйста к столу! — громко сказал он. — Давайте опознавать.
Он поставил на стол четыре баночки из кухонного шкафа — соль, перец и что-то еще.
— Это ваши? — спросил он у Ирины. Она кивнула, ничего не понимая.
— Попрошу вас осмотреть каждую и опознать отдельно, сказав, что в ней находится, — потребовал крепыш. — А вы подойдите ближе, пожалуйста, — обратился он к понятым. Те нерешительно придвинулись и застыли.
Ира взяла в руки баночку и повертела ее, словно играя в непонятную игру.
— Это соль, — сказала она.
— Следующую,
— Это, по-моему, перец, — неуверенно сказала Ирина.
— Следующую.
— Даже не знаю, — Ирина пожала плечами. — Не помню что-то. Сода, может быть. Вон в той, это я помню: хмели-сунели. А в этой, может быть, другая приправа. Знаете, в пакетах такая, для супов? Забыла, как называется.
— Теперь посмотрите вы, пожалуйста, — седой говорил негромко, обращаясь прямо к Рубину.
Крепыш замолк, едва услышав его голос.
Какой бы сволочью ни был генерал Селезень, подумал Борис Матвеевич, а поручения, которые он мне дает, всегда исполняются неукоснительно: должны быть отпечатки пальцев на банке, и вот они появятся сейчас.
— Кто у вас занимается хозяйством? — спросил он.
— Я, — ответил Рубин, идя к столу. Он не понимал, что происходит, но готов был всех заслонить собой и всё взять на себя, только что подумав как раз, как он неграмотен и беззащитен: даже не знает, одному ли ему придется отвечать за книги, или они потянут и жену. Кажется, отвечает мужчина, однако черт их разберет, лучше принимать на себя все подряд.
— Собственно, обед варю я, если вы это имеете в виду, — растерянно пробормотала Ирина.
— Это соль, — говорил Рубин, перебирая знакомые банки. — Это хмели-сунели. Это перец. Это, очевидно, яженка, если я не путаю название, такая приправа из пакетов — югославская или венгерская. А может, сода? — он показал банку Ирине. Она виновато улыбнулась.
— Не помню, — сказала она, — а понюхать можно?
— Можно, — сказал крепыш со значением. — Не узнаете?
— Н-нет, — неуверенно произнесла Ирина.
— Хорошо, разберется лаборатория. Давайте заполнять протокол, — решительно сказал крепыш. — А ты слезай, — приказал он остролицему, — и еще раз осмотри всю кухню. Присаживайтесь, — это он сказал уже понятым. — Вы опись закончили, товарищ?.. — Он почему-то запнулся на обращении.
Седой молча взял опись и положил ее перед Рубиным.
— Прочтите и распишитесь, — сказал крепыш. Рубин уткнулся в опись скорее из интереса к тому, как составляются эти бумаги, ибо знал все отобранное, и саднящая боль была только при мысли о рукописи, которую заканчивал. Как можно было держать ее дома? Идиот безмозглый! Поделом.
Каждый пункт содержал точное описание. Цвет папки, название рукописи (или книги), количество страниц, с какой фразы начинается первый лист и какой кончается последний. Рубин быстро просмотрел опись и напрягся, не шевелясь. Рукописи о Бруни не было. Он просмотрел опять. Да, явно вместо нее была желтая
— Подписывайте, подписывайте, — резко и властно приказал седой.
Рубин подписал, так и не поняв, что произошло, хотя такая радость захлестывала его, что дальнейшее он улавливал слабо, только одного хотел: уйти отсюда поскорее, чтобы Ирина спрятала и увезла книгу подальше. Они хватятся, да будет поздно. Или это предлог для второго обыска? Какая с их стороны глупость…
За это время крепыш красивым почерком первого ученика составил зачем-то опись баночек с приправами.
— А почему вы суповую приправу назвали наркотиком? — спросил Рубин, прочитав.
— Потому что это наркотик. Вы этого, конечно, не знаете? — с подчеркнутой насмешкой спросил крепыш.
С кухни вернулся долговязый остролицый, отрицательно мотнув головой на немой вопрос крепыша.
— Ладно, разберутся, я надеюсь, — покладисто ответил Рубин, торопясь закончить процедуру.
— Странно, — вдруг сказала Ирина, не сводя глаз с баночки. — Никогда я никуда не пересыпала суповую приправу, всегда держала ее в пакетах, как покупала. Да еще в холодильнике. Это не наша банка! — вдруг крикнула она. — Не наша, не наша! — И заплакала. Рубин оторопело смотрел на нее.
Хоть один нормальный человек в этом доме, подумал Борис Матвеевич. Он себя чувствовал сейчас очень рисковым и благородным человеком. Рукопись еще пригодится этому умалишенному, когда он вернется через несколько лет. Если не поумнеет, конечно, за это время. А потрафлять Селезню сверх обещанного — глупо и смешно. Вообще все найденное на большой срок не потянет.
— Давайте закругляться, — сказал он веско. — Что это такое, выяснит лаборатория. Возможно, что мы ошиблись. Но проверить необходимо. Подписывайте, пожалуйста, и собирайтесь с нами. Вы ему дайте с собой что-нибудь поесть, — он обращался к Ирине мягко, как к ребенку, и та немедленно послушалась.
— Это надолго? — спросила она покорно.
— Мы не знаем. Думаю, что нет, — успокоил ее седой.
— Ирочка, я скоро вернусь. Собери весь этот хлам и рассортируй, ненужное — выброси, ладно? — весело сказал Рубин. — Воспользуйся случаем и наведи порядок. Не засовывай обратно как попало, перебери, — повторил он, глядя на Ирину, как ему казалось, со значением и смыслом. Она смотрела на него как на больного. Пакет с едой уже нес с кухни Митька.
— Спасибо, сын, — бодро сказал Рубин. — Давай руку и будь мужчиной. Оставляю на тебя мать. Катьку поцелуйте, когда придет.