Гарнизон
Шрифт:
— Товарищи, — начал он, — разрешите считать совместное заседание Совета города Октябрьска и городской парторганизации, а также курултая открытым.
По его знаку Лунев включил проигрыватель, и из колонок понеслись торжественные звуки партийного гимна «Интернационал». Земляне тут же подхватились на ноги и застыли по стойке «смирно». Следуя их примеру, встали со своих мест и кочевники. Чужой ритуал показался им странным, но музыка понравилась.
— Прошу садиться, — молвил Александр, когда прозвучал положенный первый куплет с припевом. — Для ведения собрания нам следует избрать… кхе-кхе… рабочий президиум. Какие будут предложения?
То один, то другой военные вставали и называли имена, заранее написанные им на бумажке Лыковым. Всего кандидатов
— Повестку дня вы все знаете, — обвел Макеев собравшихся суровым взглядом. — Она у нас насыщенная. Разговор, товарищи, будет долгим и непростым. Для начала слово для доклада предоставляется секретарю нашей партийной организации, Лыкову Семену Васильевичу, танкхену племени Волка. Прошу вас, товарищ капитан.
Формально замполит еще не был капитаном. Представление, подписанное генералом Тихомировым, ушло наверх и не вернулось в виде приказа о присвоении очередного воинского звания. Однако в новых условиях было не до соблюдения формальностей. Тем более что муж двадцатибунчужной танши народа Волка по своему положению в феодальной иерархии Степи в переводе на земные звания мог считаться если не Маршалом Советского Союза, то уж точно не ниже генерал-полковника. За ним, вернее за его супругой, стояло примерно десять тысяч кибиток, или до ста тысяч человек, пусть и считая женщин, стариков и детей. Весьма немало по нынешним временам, учитывая, что и женщины тут неплохо обращаются с луком, а дети ходят в походы с тринадцати лет. Неудивительно, что при выходе Семена на трибуну все кочевники почтительно приветствовали его. Исключение составил только Гохосс-Са — второй из присутствовавших здесь ханов. Он лишь махнул рукой, благожелательно улыбнувшись своему «младшему брату».
Макеев вспомнил короткую объективку, составленную на этого типа Костюком. Из нее следовало, что почтеннейший Са — самый хитрый, коварный и ловкий политик в этой части Великой Степи. Пока что он, хотя и был, конечно, «серой лошадкой», но внешне выказывал землянам дружелюбие. Но вот ждать от него можно всякого…
Лыков был одет совсем не по уставу. В стеганный золотом халат, подпоясанный золотым же кушаком. На голове — остроконечная шапочка, напоминающая то ли узбекскую тюбетейку, то ли войлочный шлем, типа революционной буденовки. На поясе сабля в усыпанных самоцветами ножнах и такой же богатый кинжал. Вместо положенных яловых офицерских сапог — щегольские сапожки из верблюжьей кожи с загнутыми кверху носками. Некоторой пародией выглядели парадные погоны с четырьмя капитанскими звездочками, нашитые на халат, — единственный намек на принадлежность замполита к офицерскому сословию.
«Вылитый Сухэ-Батор!» — усмехнулся про себя Макеев, разглядывая орлиную стать друга.
Сумеет ли только найти подходящие слова, чтобы убедить союзников взяться за то дело, ради которого и затевалось нынешнее мероприятие? Вроде уже больше полугода живет среди кочевников. Должен был хоть немного выучить их нрав и повадки. Тут простой партийной трескотней не возьмешь — не та аудитория. Цветистая риторика уже и на Родине порядком задолбала, и умные люди ее пропускают мимо ушей. Надо бы, конечно, что-то менять, но… в конце концов, это не его ума дело. Ладно. Хорошо бы тут, на Аргуэрлайле, начиная все буквально с нуля, не наделать былых ошибок и впрямь построить новый мир, где те, кто был ничем, станут всем.
Замполит между тем начал доклад. Как и предполагал Макеев, речь была составлена из расчета в первую очередь на гостей из Степи, чем адресована к землянам. Последние и так знали сложившуюся в Октябрьске и вокруг него ситуацию, как свои пять пальцев. Поэтому Лыков обошел стороной анализ причин катастрофы, больше сосредоточившись на возможных последствиях.
Кратко охарактеризовав внутреннее положение в остатках ОГСВ, которое, несмотря на имеющиеся сложности и проблемы, отнюдь не было безысходным, Семен перешел к обрисовке внешнего положения города и Степи. Тут он перешел на местный язык, не стесняясь украшать свою речь цветистыми выражениями, приличествующими скорее местному сказителю. Он клекотал по-орлиному, картинно взмахивал рукой, воздевая указующую длань вверх, словно обращаясь к авторитету небожителей. Да, вещал он, недавнее нашествие мерхтонов удалось отбить, но кто сказал, что оно будет последним? В Степи издавна шла вечная война, враг мог ударить откуда угодно. Лыков напоминал о Конгрегации, где вновь могут возобладать враги землян и вольных кочевников, о Сарнагарасахале и не успокоившихся слугах Черного Солнца, об империи Эуденоскаррианд, о неведомых областях северо-востока, откуда иногда приходили волны кровавых нашествий. И только единство и прочный союз всех племен, родов и княжеств даст им возможность жить, не думая о том, что завтра их семьи станут кормом для стервятников.
Речь Лыкова не раз прерывалась одобрительными возгласами, а завершилась аплодисментами землян и грохотом рукоятей плетей о кресла — кочевники были поражены таким красноречием чужинского сардара. Большинство из них не могло говорить и десяти минут кряду. Явно само Вечное Небо и Священная Луна дали мужу Ильгиз Сем Ену вдохновение. Однако ж надо было подумать, посоветоваться. Подобные дела в спешке не решаются.
Конечно, степняки в общих чертах знали, зачем их приглашают в бывший мертвый город Тхан-Такх. Лыков заранее оповестил их о том, что затевают пришельцы. Было время поговорить внутри каждого племени, в общих чертах определиться. В итоге в столицу чужинцев приехали те вожди, которые в целом были согласны с идеей подписать договор. И все же следовало утрясти детали.
Земляне хорошо понимали ситуацию и не торопили возможных союзников. В конце концов, собрание только открылось. Причем провести его следовало за сегодня и завтра. Не потому, конечно, что таков был регламент — не было никакого регламента. Просто по давнему обычаю большинству кочевых народов возбранялось оставаться за стенами города дольше, чем на одну ночь.
Председательствующий объявил перерыв до завтра и пригласил дорогих гостей на пир. Степняки оживились. Наконец-то. Давно пора было вспомнить о традициях. Не все решается на голодный желудок и трезвую голову…
Сидя во главе пиршественного стола, машинально улыбаясь и поднимая одну заздравную чашу за другой, Александр размышлял.
Собственно, чем бы не кончилось это собрание, значило оно одно — все его спутники смирились с тем, что помощи не будет и врата не откроются ни сейчас, ни… Скорее всего, никогда больше.
Сам Макеев уже давно приучил себя к этой мысли — по старой привычке готовиться всегда к худшему.
Что-то там не получилось, не срослось. У ученых ли мужей или отцов-командиров, неважно уже. Также неважно, по какой причине.
До него доходили какие-то слухи о зловещих предсказаниях, сделанных местными и своими магами, да и без них — едва ли не ежегодные учения на тему действий в условиях ядерной войны оптимизма не прибавляли. Возможно, все было проще — не оправдавший надежд проект закрыли раз и навсегда или до лучших времен (что обычно означает одно и то же) — как это водилось у них частенько.
А может быть, как он подозревал все чаще, кто-то или что-то просто захлопнуло дверь между мирами.
Пожалуй, это сознание оторванности от всего мира было самым тяжелым в их положении. Если на то пошло, то лишь надежда на чудо, на то, что за ними вернутся, что не бросят своих, поддерживала их в прошедшие месяцы, которые стали для землян куда большим испытанием на прочность, чем все те победоносные войны и походы, которыми был заполнен год после их вторжения сюда.