Гарон
Шрифт:
Яна погладила пушистое с голубоватым мерцанием одеяло, оглядела тонкую рубашку на себе: тоже галлюцинация? Рука отогнула ворот, чтоб посмотреть на раны — они точно были, точно не приснились. Еле заметная белесая линия шла вниз по грудине, на плечах странные круги, звездочки, закорючки образованные тонкими линиями шрамов.
Ее приняли за тетрадный лист бумаги? Поиграли в крестики-нолики?
Что происходит? Куда она попала? Что было? Что все это значит?!
Яна готова была расплакаться от бессилия понять, что с ней произошло, мозг не мог принять сказочность окружающей атмосферы, великолепную утонченность интерьера за действительность, а ночное происшествие за факт. В Бога она не верила, в Дьявола тоже, а сказки
И возникло подозрение: а может, она попала в рай?
Яна легла, сложив руки на животе и, глядя на бутоны ярких, диковинных цветов над головой, задумалась: могла ли она попасть в рай теоретически? Грешки за ней водились немалые, и если следовать законам Божьим и канонам библейских мудростей — по всем статьям положен был грешнице Суриковой ад, тот самый, что любезно навестил ее ночью и в принципе уже ознакомил с концепцией пребывания в нем грешных душ. Но может, на том знакомство и закончилось? Грехи искуплены, вина заглажена, душа очищена? А и правда, по большому счету жила Яна не подличая, без надобности не лгала, не воровала, чужих мужей не уводила. Что там еще? А! Не убивала… нет, этот пункт лучше отложить и забыть. Аборт уже убийство, а вольное или невольное — Высшим без разницы. Завидовать? Ну, было, Вике Смеловой завидовала, что мать у нее идеал… А-а! Мать! Родителей почитать надо, а Яна Аллу Геннадьевну не только не уважала, но порой и презирала, стойко храня обиду на нее. А заодно ненавидела и всю ее когорту.
Но, опять же, разве не по теме обижалась? И если разобраться, разве не Алла Геннадьевна за свершенное ада достойна? Ну, и где Божья справедливость?
Мало, значит, Яну при жизни мучили, еще и после смерти решили…
А разве она умерла? А Алька?
Яна нахмурилась: а может ее разыгрывают?
Та же Альбина со злости да обиды уговорила своего гарона-сектанта устроить сестре вправление мозговых извилин. Брызнули в лицо… Ничего они не брызгали, а смотрели… Гипноз! Вот, загипнотизировали, приволокли в Эрмитаж, кинули на постель императрицы, обвили искусственными цветами помещение и… Прорубили три арки с выходом на улицу?! Водопровод в стену провели?! И стулья из хрусталя вырезали?!
`Тогда это рай', - сильней нахмурилась Яна, пытаясь убедить себя, что вполне его достойна, но бодрый червячок сомнений, активно лишал уверенности, напоминая о неприглядных поступках, мыслях, желаниях. Однако размышление о рае было единственно привлекательным, и Яна стойко убеждала себя, что так оно и есть. Встать же и проверить что там, за стенами, на улице, девушка не хотела, боясь получить подтверждение мысли о психическом отклонении или аде с его жителями — гаронами. И искать сестру, звать ее не хотелось по той же причине, плюс были большие сомнения, что она где-то рядом. А думать где Аля, не хотелось вовсе — сразу вспоминалось собственное малодушие, становилось стыдно и обидно. Возникало желание вообразить иной сценарий ночных происшествий, где Яна, как герой-спаситель мужественно претерпевая все страхи, борется с нечистью и спасает сестру, заодно отправляя по назначению каждого явившегося на стрелку дъяволенка. Однако ехидный голосок в голове, словно Гоблин-продакшенс, с желчью прокомментировал каждый кадр убогой фантазии Яны, и та со стыда залезла под подушку, кусая губы и кривясь от злости на себя и на весь мир.
Лежать под подушкой невесело, от скорбных мыслей о собственной смелости, благородстве и мужестве она не спасает. Яна со злостью откинула ее, запустив в стену. Не долетела — шлепнулась посреди залы и проехала по паркету. Яна кинула вдогонку вторую, в ярости, что это элементарное действие совершить не может, до такой степени убогая,
И тут из проема-арки появилось видение — парень: высокий, стройный, светловолосый, с утонченным, очень красивым лицом, робким взглядом чуть раскосых ярко-голубых глаз. Он не прошел, пролетел с парапета балкона до входа и, ступив на паркет, пошел к Яне. Та похолодела: все-таки галлюцинация, значит не рай, а психиатрическая лечебница!
Парень приближался абсолютно неслышно, остановился у постели и, встав на колено, оглядел девушку склонив голову на бок. Яна могла поклясться — он светился. Значит — ангел? Нет, крыльев нет, а свечение — волосы длинные распущенные по плечам, собраны у висков — может из-за них, казалось, что светится? Одежда вся каменьями усыпана, золотом да серебром вышита: безупречно-белая рубашка с широченными рукавами вышита по вороту и широким обшлагам. Пальцы у парня ненормально длинные, тонкие, кожа гладкая, ровная как глянец.
Яна сморщилась в попытке понять, что за приведение ее посетило, и где кнопочка, чтоб вызвать медсестру и получить дозу аминазина от праздношатающихся галлюцинаций.
Парень прикрыл глаза длиннющими пушистыми ресницами, отвернулся. Кожа на скулах порозовела как у смутившейся девицы. Но привлекло внимание Яны другое — уши. Аккуратные, вытянутые и острые. Кисточки как у рыси не хватало.
Сурикова осторожно потянулась к видению, желая ткнуть в него пальцем и понять: она дура или он? Вернее, она шиза, а он ее бесплатное приложение?
Парень удивленно посмотрел на руку девушки и по мере ее приближения начал отстраняться, клонясь в сторону. В итоге Яна чуть не бухнулась с кровати, так и не достигнув цели. Это укрепило ее лишь в одном мнении — она законченная дура, а как такие в подобной ситуации поступают? Ага.
Яна плюхнулась обратно на постель, сцепила пальцы на животе замком и, закатив глаза в полог, принялась вымучивать из себя молитвы:
— Господи, Иисусе Христе, сыне Божий… Э-э-э, спаси и сохрани дуру грешеную, э-э-э — рабу твою грешную!… Что дальше-то? А! Даруй спасение, а душе моей… укрепления? — девушка поморщилась, мгновенно разозлившись — даже молитву вспомнить и нормально воспроизвести не может! Что удивляться, что галлюцинация не исчезает, сидит рядом и внимательно слушает, озабоченно разглядывая глупую подопытную, что на старости лет пытается озвучить то, что не знает, а потому и не помнит.
И тут другое вспомнилось: Настя ей как-то говорила, что если домовой душит, то нужно его не молитвой, а самым что нинаесть отборным матом посылать. Девушка с сомнением покосилась на парня, прикидывая, может ли он быть домовым, открыла рот, чтоб на всякий случай использовать шанс, а там уж видно будет:
— Э-э-э…
— Эй до, — качнул пальчиком парень, с опаской косясь на девушку.
Яна хлопнула ресницами: домовые умеют разговаривать? А миражи, галлюцинации?..
А голос-то у юноши — бархат, нектар, нуга и патока, нежнейшие сливки…
Яна отвернулась: нашла, о чем думать!
— Эт велли Авилорн.
Авилорн, Авилорн, Авилорн, — пробежало тихим, нежным эхом по помещению.
Все, аминазин не поможет! — чуть не заплакала Яна от горя, уже хотела зарыться в одеяло и от души поплакать, как увидела улыбку парня: ласковую, добрую, настолько располагающую, что и плакать, и говорить, да вообще — думать, расхотелось. Так бы и сидела очарованной ослицей, любуясь на идеальный лик Ангела нежности и любви.
Давай! — злорадно фыркнул едкий голос прагматизма: мало тебя такие уроды очаровывали?! Давай, купись — цатый раз на блестящий интерфейс, съешь конфетку льстивых речей и рекламных улыбок, запей фальшивой нежностью взгляда… и получи как обычно под дых! Мордой в грязь и грубым сапогом в душу!