Гарпия
Шрифт:
Ждать – о, худшей пытки Абель не знал! Скрипя пером, он лихорадочно продолжал записи, не зная, что через пять минут в двери дома ворвутся Штернблад с псоглавцем Доминго, и собакоголовый обнюхает постель мэтра Томаса сверху донизу – минута, другая, и слуга вновь останется один в пустом, осиротевшем доме…
Нет, не так.
Один на один с надеждой.
Пройдись за мною по тротуару,
Упрись мне в спину тяжелым взглядом,
Мне нужно знать, что ты где-то рядом,
С петлей и мылом, ножом и ядом,
С недобрым словом – моей наградой
За те грехи, что считал товаром…
В кабачке Хромого Ферри стоял дым коромыслом. Портовое отребье, шушера, контрабандисты, девки, грузчики, воры, матросы с бригантин, стоявших у причала – они хохотали, дружно хлопая в ладоши. Это все Прохиндей Мориц, радовались выпивохи.
Это он затеял веселье, подначив чужого дурачка на пари.
Дурачок завалился к Хромому Ферри час назад. В растерзанной одежде, всклокочен и возбужден, он сразу спросил вина – «Лучшего!..» – и расплатился снятым с пальца перстнем. Прохиндей, чуя поживу, кинулся к гостю, делая вид, что встретил давнего приятеля, наскоро облапал дурачка – и с грустью выяснил: кроме перстня, у болвана нет ничего ценного.
Козырный интерес угас. Резать дурачка не за что, гнать взашей – скучно. Прохиндей ушел к компании и забыл о госте, но тут дурачок завопил, что готов торговать. Здесь и сейчас – налетай, подешевело.
– Каков товар? – вяло осведомился Хромой Ферри, всегда готовый принять краденое.
Дурачок выпятил грудь.
– Баллады! Лэ! Триолеты! С пылу, с жару!
– Почем?
– По грошу за строчку!
Хозяин кабачка фыркнул, а у Прохиндея Морица созрела дивная идея. Пляши, предложил он дурачку. Пляши и пой свои драные лэ. За каждый круг я обещаю поить тебя вином – целый кубок, не меньше. Договорились?
Вместо ответа дурачок пошел вприсядку, горланя забавную чушь.
Я торговал врассыпную, оптом,
Себе в убыток, смешной барышник,
Купец наивный – но только, слышишь,
Осанна в вышних нас не колышет,
Как поцелуй золотой малышки,
Когда башмак до прорехи стоптан…
Он плохо выглядел, рифмоплет-безумец. Исхудалый, нервный, глаза запали, скулы обтянуло пергаментной кожей. Такие, знал Прохиндей Мориц, несутся вскачь, на гнилом кураже, и вдруг падают замертво. Любопытно, сколько кругов – а главное, сколько кубков! – выдержит доходяга.
Ага, второй.
Пей.
Шагай за мной, человек мой черный,
Криви в усмешке сухие губы,
Твои движенья смешны и грубы,
Тебе поют водостока трубы,
Тебе метали лещи икру бы,
Когда б икринки – размером с четки,
А так, по малой – сдувайте щеки…
Эти строки недавно вызвали у доцента Кручека сомнения в здравом уме Томаса Биннори. Народ, веселящийся в кабачке, и вовсе ни капельки не сомневался. Придурок, братва. Ветер в башке гуляет. Зато как пляшет, а? И слова на нитку лихо нижет. Даже Хромой Ферри наливал кубок за кубком, не чинясь. Перстня хватило бы на десять кувшинов той кислятины, какой он торговал.
А тут еще Мориц деньгой сыпанул: лови!
Хозяин не боялся, что дурачок сдохнет в его заведении. Не перевелись в порту ловкие кузари, а море глубоко у Белой скалы. Камень к ноге, и буль-буль, поминай, как звали. Пускай барракуды с осьминогами тоже стишатами побалуются.
В безумном танце дома кружатся,
В ночном тумане шаги поманят,
В седом дурмане меня помянут,
Огни зажгутся в небесной манне –
Мне б в эти стены всем телом вжаться,
Да жжется кукиш в моем кармане,
Да гибнуть рано – пора рожаться…
Истасканная шалава упала на грудь дурачку, покрывая его лицо поцелуями. Девка что-то кричала, плакала; ее отволокли назад – не мешай потехе! Но и в углу она продолжала всхлипывать, словно обиженный ребенок. В порту ее знали, как Сучку Сью, стерву, не лезущую в карман ни за бранным словцом, ни за обломком бритвы. Брали ее чаще всего боцманы – она так ругалась под ними, что это возбуждало морских волчар.
Сейчас же Сучка Сью была сама на себя непохожа.
Размахивая руками, дурачок заканчивал круг. На его щеках полыхал болезненный румянец. Колени тряслись. Голос оставался звонок и мелодичен. Мориц подумал, что пора вертеть залипуху на кандец. Уже не смешно.
Шагай за мною, нелепый призрак,
Пока есть время, пока не тризна…
Оказавшись возле очага, странный гость вдруг ухватил свободный вертел. Железяка с неожиданным проворством рассекла воздух. Прохиндей Мориц еле успел уклониться. Еще миг, и вертел размозжил бы ему череп.
– Эй! Ты чего?!
Вместо ответа дурачок сделал выпад. Довольно умелый, надо сказать. Хорошо, что у вертела оказалось туповатое острие. Иначе Мориц отправился бы шутить шутки с Нижней Мамой, а у Мамы скверное чувство юмора. Но синяк на груди останется, как пить дать. И больно, дери вас за икры…
– Держите гада!
В дурачка вцепились руки верных кузарей. Тот успел наотмашь огреть кого-то вертелом, и задергался, затрепыхался, как зяблик в силках. Прохиндей оскалился, выплеснул очередной кубок в рожу мерзавцу – заслужил, падла! – и достал из заначки шило. У него был и нож. Только ножом режут врага, а шилом колют свиней. В печень, или под лопатку. Такая смерть веселее, если, конечно, ты не умираешь, а убиваешь.
Кабатчик не вмешивался. От шила крови мало. Значит, мебель не забрызгает. В остальном Ферри видел от Прохиндея достаточно пользы, чтобы не мешать развлекаться. И за перстнем никто не явится. Концы в воду…
– Бойкий скоцарь? – кончик шила уколол гада в шею. – Лады, квит на квит…
И Мориц улетел в угол, едва не воткнувшись головой в очаг.
Позже никто не сумеет вспомнить толком, что произошло. Ни Мориц, ни верные кузари, пострадавшие едва ли не больше Прохиндея. Всем, кто держал дурачка, сильно досталось: вывихнутые запястья, свороченные скулы, трещины в ребрах. Одному воткнули шило в ягодицу. Другой ударился виском о край столешницы, и с тех пор заикался. Хромому Ферри, несмотря на проворство, с каким он нырнул под стойку, кружкой угадало по лысине. Какой-то матрос прыгнул в толчею, желая показать себя героем, и крепко расшибся.