Гарриет
Шрифт:
В столовой Шатти очаровала весь больничный персонал: она весело прыгала между столами, завязывала разговоры с сестрами и нянечками и вертела головой, так что ее длинные светлые волосы веером разлетались в стороны. Потом она вдруг затихла, прильнула к Гэрриет, и глаза ее наполнились слезами.
— Он не умрет, нет?
— Конечно, нет, — ответила Гэрриет, прижимая ее к себе, но в душе у нее не было той уверенности, что в голосе.
— А миссис Боттомли говорила Самми, что всяко может быть. Что значит «всяко»?
— Ничего не значит, — сказала Гэрриет.
— А если он умрет, то попадет в рай? — спросила Шатти.
— Конечно. Но он не собирается умирать.
— Значит, я никогда больше его не увижу, — дрожащим голосом произнесла Шатти. — Я же плохая, я попаду прямо в ад!.. — И она разревелась во весь голос.
Гэрриет, думая только о том, чтобы самой не расплакаться, прижимала ее к себе.
— Ну что ты, хорошая моя, ты тоже попадешь в рай.
— Я все равно не верю в этот твой рай, — рыдала Шатти. — Я уже летала по небу на самолете, и никакого рая там нет.
Кусая ногти, Гэрриет наблюдала за тем, как две молоденькие сестрички возятся с капельницей, которая в их руках казалась непостижимо сложным устройством. Каждый раз, когда игла соскальзывала, они вытаскивали ее и начинали все сначала, а пузырьки воздуха один за другим бежали по гибкой пластиковой трубке. Джон был в сознании, что в последнее время случалось все реже. По щекам его текли слезы.
В конце концов Гэрриет не выдержала.
— Да черт побери! — воскликнула она. — Вы когда-нибудь попадете в эту вену или нет?
В результате она имела неприятный разговор с доктором Уильямсом.
— Сегодня вечером мы дадим вам успокоительное, — объявил он. — Я понимаю, в отсутствие обоих родителей вы чувствуете себя ответственной за ребенка, — но надо же держать себя в руках. Вы только нервируете мальчика своими нападками на сестер. Они стараются делать свою работу хорошо.
— Но почему, почему нельзя прописать ему что-нибудь обезболивающее, успокаивающее? Будь у него уверенность, что вы стараетесь ему помочь, он бы не сопротивлялся и вел себя гораздо мужественней.
— Он и так ведет себя достаточно мужественно, мисс Пул, — отрезал доктор Уильяме. — Вы просто сами не способны выносить боль, вот и все.
— Но ведь он серьезно болен, разве не так? — сказала Гэрриет. Сегодня она слышала, как две сестры говорили что-то насчет перевода в палату интенсивной терапии.
— Разумеется, он болен, — сказал доктор Уильяме. — Но нельзя же терять надежду.
К полуночи Джон опять впал в бессознательное состояние. Выданный ей вечером могадон Гэрриет тайком спустила в унитаз, и теперь, сидя возле кровати Джона, она час за часом боролась с усталостью и отчаянием, вслушивалась в прерывистое дыхание Джона, держала его за руку и молилась. Через стеклянную перегородку ей было видно, как негритянка в белом халате — сегодняшняя ночная сестра — обходит палаты: кому поправит одеяло, кому проверит пульс. Через минуту она войдет к Джону, чтобы сменить капельницу. Завтра из Америки вернется Кори. Как смотреть ему в глаза, если с Джоном что-нибудь случится? Гэрриет уронила голову на руки и заплакала.
Вероятно, она все же уснула. Когда она открыла глаза, было уже почти светло. Джон лежал на кровати неподвижно. На короткий, но страшный миг Гэрриет показалось, что он уже умер. Она потрогала его: лоб был холодный, но слабое дыхание было различимо.
Вскочив на ноги, она побежала разыскивать дежурную сестру.
— Джон… Он стал дышать так тихо, — заикаясь, пробормотала она. — У него такое спокойное лицо, будто… будто уже все.
Сестра тотчас поднялась и взяла Гэрриет под локоть.
— Идемте.
В палате она пощупала у Джона пульс и измерила температуру. После этого она обернулась к Гэрриет, и широкая белозубая улыбка сверкнула на ее черном лице.
— А кризис-то, кажется, миновал. Видите, как ровно дышит, и пульс, слава Богу, нормализовался.
Гэрриет отвернулась, плечи ее беззвучно затряслись.
— Ну-ну-ну, не надо так, — ласково проворчала негритянка. — Пойду принесу вам чайку. Выпьете горяченького, глядишь, и поспите немного.
Но Гэрриет не могла спать, потому что не верила сестрам и врачам. Джон был еще в опасности, и она сидела у его постели до завтрака, следя за тем, как содержимое пластиковых мешков медленно перетекает в исхудавшую руку, как дыхание мальчика становится все ровнее, а движения спокойнее.
Сестра Маддокс появилась ровно в восемь часов, как всегда, холодная и подтянутая.
— Доброе утро. Как пациент? — профессионально-бодрым голосом проговорила она. — Надеюсь, с могадоном вы наконец-то выспались. Завидую вам. Мне сегодня удалось добраться до постели только в четыре утра.
Она взяла в руки температурный лист и просмотрела последние записи.
— Ну что ж, сегодня гораздо лучше, — сказала она. — Надеюсь, теперь вы перемените свое отношение к доктору Уильямсу.
— Джон до сих пор еще не пришел в себя, — угрюмо пробормотала Гэрриет, чувствуя себя неблагодарной склочницей.
— Его организм наконец-то получает долгожданный отдых, — отчеканила сестра Маддокс. — На вашем месте я бы оставила ребенка в покое. Сходите лучше позавтракайте.
Гэрриет, однако, не могла расслабиться ни на минуту и предпочла завтраку старый номер «Ридерз дайджест». Надо быть настороже, сказала себе она. Взглянув в зеркало, она с трудом узнала свое серое изможденное лицо. Конечно, следовало бы к приезду Кори вымыть голову и принять душ, но ей было страшно оставить Джона одного.
Специалист, явившийся около одиннадцати, не разделял общего оптимизма.
— Опасность еще есть, — сказал он. — Позовите меня, когда мальчик придет в сознание.
От этих слов сердце Гэрриет снова болезненно сжалось. Боже, не дай ему умереть, мысленно твердила она.
Через четверть часа появился доктор Уильяме. К вопросам, которыми засыпала его Гэрриет, он отнесся еще прохладнее, чем накануне.
— Скажите, он поправится? — в отчаянии спрашивала она.
— Послушайте, мисс Пул, — вмешалась сестра Маддокс. — Доктор Уильяме не может уделять вам одной столько времени. Его ждут другие пациенты.