Гарсиа Маркес
Шрифт:
Тринадцатого ноября в литературном приложении к газете «Эль Эспектадор» появился новый рассказ Маркеса, один из самых загадочных в его раннем творчестве — «Огорчение для трёх сомнамбул». Мадам Матильда, хозяйка дома «Койки напрокат», довольно образованная, обладавшая чувством юмора, много лет обслуживавшая разных людей, в том числе и творческую интеллигенцию, сказала, что это про неё: «По ночам мы слышали неясный шорох её шагов, когда она проходила меж двух мраков, и случалось, не раз, лежа в кроватях, просыпались, слушая её таинственную поступь, и мысленно следили за ней по всему дому. Однажды она сказала, что когда-то видела сверчка внутри круглого зеркала, погружённого, утопленного в его твёрдую прозрачность, и что она проникла внутрь стеклянной поверхности,
«Габито, я толком не поняла, что ты имел в виду, — заметила мадам, трижды перечитав „Сомнамбул“. — Но ты прав: побольше непонятного, таинственного. Кто-то из мудрых людей ещё давным-давно сказал, что всё непонятное принимается за великое».
Выйдя после бурной ночи из дома мадам Матильды, он отправился на набережную подышать ноябрьским океанским воздухом. На баркасах и лодках возвращались рыбаки. Вставало солнце, посверкивали в первых платиновых лучах волны и крылья чаек, с криками сражавшихся за отходы ночного рыбацкого улова. Пахло рыбой, йодистыми водорослями. Неподалёку на парапете сидели двое молодых людей, один другому рассказывал о пиратах, затонувших кораблях, читал стихи никарагуанца Рубена Дарио, кубинца Николаса Гильена, перуанца Сесара Вальехо, француза Франсуа Вийона.
— Можно послушать? — спросил Габриель.
Через десять минут он и сам стал читать, помня наизусть сотни стихотворений. Дуэтом с незнакомцем они пропели строку «Дрожу от холода у самого огня…» из знаменитой баллады Вийона «Поэтическое состязание в Блуа». Разговорились. Оказалось, что заочно они знакомы, по публикациям в прессе — Гарсиа Маркес и Альваро Мутис, 26-летний богатый боготинец, поэт, объездивший много стран, топ-менеджер колумбийской авиакомпании «Ланса», привёзший из столицы своего друга, чтобы показать океан. Альваро пригласил Габриеля на чашку кофе в отель на набережной, где они с другом остановились. Пили кофе на балконе, разговаривали, читали друг другу стихи, пели валленато под гитару… Боготинский друг Мутиса уехал, а поэты не могли расстаться двое суток, желая договорить, доспорить, дочитать. И подружились навсегда.
— Габо, то, что ты сделал, — сказал Альваро, дослушав повесть «Палая листва» до конца в затрапезном портовом баре, где оказались на третий вечер, — это серьёзно. Есть, конечно, что-то от Фолкнера, от Стейнбека. От Софокла. Даже от Гомера. Однако это уровень, старина! Но Колумбия — провинция. Тебе прорыв нужен. Масштаб. Хулио, мой друг детства, представляет в Колумбии аргентинское издательство «Лосада», слышал о таком?
— Конечно! — воскликнул Габриель. — Они самого Борхеса печатают!
— Так вот, я передам твою рукопись Сесару Вильегасу. Тебя ждут великие дела! — торжественно провозгласил полупьяный Альваро.
— Но я её недоделал…
— Ступай и доделывай, карахо!
Друзья ещё выпили, обнялись. И Маркес помчался домой, чтобы успеть ещё раз пройтись по рукописи. Утром Альваро Мутис улетел с папкой под мышкой в Боготу.
А Габриель, написав очередную статью в «Эль Универсаль», начав рассказ-стихотворение со странным (они все у раннего Маркеса странные) названием «Глаза голубой собаки» и реминисценцией из Вийона — «Дрожу от холода у самого огня», — послонявшись мечтательно по Картахене, уехал встречать Новый год в Барранкилью.
Литературным крёстным нашего героя можно назвать драматурга, писателя, переводчика, энциклопедиста Рамона Виньеса, под обаяние таланта и крыло которого Габриель попал в Барранкилье. Сам Маркес, будучи уже всемирно знаменитым, назовёт общение с Рамоном Виньесом — которого вывел в романе «Сто лет одиночества» в образе «учёного каталонца», «старика, прочитавшего все книги на свете», — «лучшим часом нашего суточного существования на земле».
Познакомился с ним Маркес, когда увлёкся Достоевским, Кафкой, в частности, темой двойничества. Но в ту пору наметилось и более глубинное и судьбоносное, как показало время, «раздвоение» художника: между приверженностью к капитализму, в котором родился и вырос (с младых ногтей стремясь хорошо зарабатывать, быть принятым в обществе богатых, власть имущих), и симпатией к левым силам, к которым вела судьба ещё до случайной встречи в Боготе с будущим вождём кубинской революции Фиделем Кастро (сам факт встречи, возможно, и из области фантастического реализма). К тому же дед-полковник был антиимпериалистом, в колледже в Сипакире преподавали члены компартии…
И в этом его «раздвоении» также сыграла роль окружающая его литературная среда, друзья и наставники: священник отец Альфонсо, проповедовавший едва ли не коммунистические идеи, маститый колумбийский прозаик Хосе Феликс Фуэнмайор и особенно Рамон Виньес. Именно благодаря эрудиту-республиканцу Виньесу, поклоннику русской литературы, встречавшемуся во время гражданской войны в Испании с советскими офицерами и журналистами, как будто бы в молодости даже имевшему роман с русской, обращали на Советский Союз внимание и молодые литераторы. Сам Виньес не бывал в СССР и имел условное, из газет и рассказов, романтическое представление о далёкой огромной стране, о построении в ней социализма и коммунизма. И это он первым настоятельно порекомендовал Габриелю «внимательно, с карандашом в руке» прочитать работы Ленина, Троцкого, Сталина, имевшиеся в книжном магазине «Мир», где наряду с бодегами и барами «Пещера», «Колумбия», «Хапи» собирались члены барранкильской литературной группы.
— …Сами эти понятия — коммунизм, социализм, коммунистические идеи — в Латинской Америке совсем не то, что в Азии, в Кампучии, например, или в Китае, или у вас в Восточной Европе, — говорила мне на Кубе Мину Мирабаль. — Марксизм, ленинизм, троцкизм у нас — не столько даже форма протеста, сколько способ обратить на себя внимание, быть экстравагантным, в моде. Многих уже не устраивает христианство, считается, что в современном виде оно устарело, стало прагматичным, буржуазным, и для установления справедливости на земле необходимо нечто гораздо более радикальное!
— Но Маркеса-то как к коммунизму занесло?
— Чтобы ответить на этот вопрос, надо изучить всю его жизнь. И сам менталитет латиноамериканца, колумбийца в частности, — только за последние триста лет на родине Габо произошло двести военных переворотов!..
Россия — посредством литературной классики золотого века — к концу 1940-х годов уже занимала значительное место в сознании Маркеса. Хотя в молодости, конечно, больше — Соединённые Штаты. Но именно благодаря старому каталонцу-республиканцу в Габриеле зародилась мечта побывать в СССР, «лучше всего в качестве журналиста», как посоветовал Рамон Виньес, чтобы «всё увидеть собственными глазами». Этой мечте суждено было сбыться через семь лет.
Кстати, профессор Мартин, «официальный» биограф Маркеса, сообщает, что «в Барранкилье и поныне ходят слухи, будто каталонец был гомосексуалистом, и, похоже, они небеспочвенны. И Сабала, и Виньес — наставники Маркеса в карибский период его жизни — оба, вероятно, были гомосексуалистами». Что-то в этом древнегреческое.
Фонтаном шампанского и пиратским бочонком кубинского рома встретили приехавшего из Картахены Габо хохмачи из «Пещеры». 17 декабря 1949 года в крупнейшей городской газете «Эль Эральдо» было опубликовано приветствие: «Габриель Гарсиа Маркес решил доставить себе изысканное удовольствие — провести отпуск именно в нашем несравненном городе!.. Уйдя от сомнительных обещаний сотворить реальную действительность, Гарсиа Маркес сумел, однако, разгадать одну из вечных загадок бытия — человеческую душу, и сделал это с обезоруживающей откровенностью. Хочется верить, что Габриель Гарсиа Маркес, или, как зовут его друзья, Габито, и есть тот выдающийся романист, которого так долго ждала наша страна». Подписал приветствие некий Пакк — это был псевдоним заместителя главного редактора газеты «Эль Эральдо» Альфонсо Фуэнмайора. И через несколько дней Габриеля пригласили на штатную работу в редакцию этой газеты, предложив вести постоянную колонку под названием «Жираф».