Гарсиа Маркес
Шрифт:
Не так давно и у нас в СССР, и за рубежом бытовало мнение (во всяком случае, так считали студенты в Литературном институте имени Горького), что из плохого писателя может выйти отличный журналист, но наоборот — никогда. Это не так. Журналистика — другая профессия. Например, не обязательно, что из плохого режиссёра получится хороший актёр. Или из плохого политика — хороший золотарь. Случается. Но редко.
Мануэль Сабала, ответственный секретарь газеты, дал Габриелю первое редакционное задание: написать заметку на любую тему. Маркес разошёлся не на шутку, воображение разыгралось, пригодились и мечты детства, и рассказы деда и бабушки, и прочитанные книги, и способность писать, будто ткать цветистый яркий ковёр. Однако утром, прочитав его заметку на десять страниц, Сабала (красивший волосы маленький манерный очкарик с брюшком, поговаривали, что гомосексуалист) хмыкнул, налил себе кофе, закурил, взял красный карандаш и стал править текст, вычёркивая абзацами витиеватости и красивости, свойственные многим начинающим. Габриель
Двадцать первого мая 1948 года в новой рубрике «Точка. И с красной строки» (или «Новый абзац») появился первый очерк Маркеса — «Жители города…». Именно так, с многоточием. У начинающих немало многозначительных многоточий. Очерк, рассказывающий историю колониального городка Картахена-де-Индиас и его жителей, был столь живо написан, что сразу «зацепил» читателей, заставив запомнить имя автора.
Картахена-де-Индиас была основана испанцами в 1533 году на месте небольшой индейской деревушки. Поскольку место это представляло собой идеальный порт, новый город быстро стал форпостом испанской короны — против посягательств других морских держав, в первую очередь Англии и Франции. Через Картахену, которую Боливар много позже назвал «героическим городом», в Испанию текли потоки золота. «Именно из-за Картахены Южная Америка не говорит по-английски!» — с гордостью сообщают картахенцы. Но к середине XX века Картахена, отдав пальму первенства соседней бурно развившейся Барранкилье, стала похожа на женщину со следами былой красоты, живущую ностальгией, — это ли не почва для творчества?
Двадцать второго мая 1948 года, то есть на следующий же день после публикации исторического очерка, была опубликована заметка под странным названием «Не знаю, из чего состоит аккордеон». Ещё через пару дней — аналитическая статья «В то время как Совет Безопасности спорит…». Поначалу заметки, статьи, репортажи комментатора Гарсиа Маркеса появлялись в газете «Эль Универсаль» по несколько раз в неделю — и всегда на главные, волновавшие большинство населения темы. Работа универсальным журналистом «Универсала» пришлась ему по душе, отвечала запросам его природного темперамента осмысливать, анализировать события и ситуации, его любознательности.
Нравился ему и образ жизни газетчиков, которых, как волков, ноги кормят. Случалось, весь день проведя на бегу, встретившись с десятками людей, срочные материалы он надиктовывал, стоя непосредственно у типографского станка, вычитывал гранки, подписывал номер к печати, после чего, уже под утро, отправлялся к девчонкам в весёлый дом мадам Матильды Ареналес «Койки напрокат» (хотя некоторые коллеги подозревали в эксцентричном, полубезумном, с лохматой шевелюрой, в канареечных носочках, ходящем вприпрыжку, то и дело подтанцовывающем Габо педераста), а к обеду следующего дня уже была готова очередная статья на животрепещущую, как требовали на газетных летучках, тему, и через несколько часов статью его обсуждал уже «весь город». Гонорары были условными — 32 сентаво за статью. Иногда у Маркеса было более полутора десятков публикаций в месяц, он получал около пяти песо, на что можно было купить несколько бутылок пива или «полтора раза» сходить к мадам. Но о деньгах он мало заботился: перебивался, угощали друзья, сердобольные девчонки. Важна была работа, встречи с людьми. Смолоду Маркес умел слушать — дар редкий для журналиста, к тому же латиноамериканца. Многие забулдыги, проститутки Картахены потом рассказывали биографам Гарсиа Маркеса, что Габо напоминал священника: смотрел в глаза и слушал так, что без особых расспросов с его стороны, без «залезания в душу», чего не терпят жрицы любви, как-то само собой выходило, что ему почти исповедовались.
С друзьями той поры, братьями де ла Эсприэлья, Оскаром и Рамиро, увлечёнными радикальным либерализмом и марксизмом, Маркес частенько посещал картахенские бордели (был расцвет проституции на Карибском побережье). Несколько очерков, опубликованных летом 1948 года, свидетельствуют о том, что наш герой увлекся по крайней мере одной из жриц любви, мало того — под её влиянием формировался его метод отображения интимной стороны жизни в творчестве. В тех очерках он откровенно изображал анатомию женского тела и уже по-маркесовски размышлял: «Представить только, что во всём этом однажды поселится смерть. <…> Только подумать, что от той боли, какую я испытываю, пребывая в тебе, вдалеке от собственной сущности, однажды найдётся навек исцеляющее лекарство». Исследователи считают, что «и к лучшему, что картахенские матроны не читали „Эль Универсаль“, для них это было бы равносильно тому, чтобы пройтись голыми по площади Боливара».
В июне 1948 года Габриелю довелось выступить в роли священника.
Через месяц в «Конце недели», литературном приложении к газете «Эль Эспектадор», вышел четвёртый рассказ Маркеса с «говорящим» названием «Другая сторона смерти», в котором звучали отголоски расстрела религиозной манифестации, обретая уже некую библейскую значимость, глубину и глобальность, хотя внешне Маркес продолжал начатую ещё в нежном возрасте тему человеческой смерти. От опухоли в животе скончался один из братьев-близнецов, второй как бы становится его двойником и мысленно забирается на другую сторону смерти, чувствуя, «будто ударом топора ему отсекли половину туловища: не от этого тела… от другого, которое было далеко от него, которое вместе с ним погрузили в водянистый мрак материнской утробы и которое вышло на свет, поднявшись по ветвям старого генеалогического древа; которое было вместе с ним в крови четырёх пар их прадедов, оно шло к нему оттуда, с сотворения мира, поддерживая своей тяжестью, своим таинственным присутствием всю мировую гармонию. Возможно, в его жилах течёт кровь Исаака и Ревекки, возможно, он мог быть другим братом, тем, который появился на свет, уцепившись за его пятку, и который пришёл в этот мир через могилы поколений и поколений, от ночи к ночи, от поцелуя к поцелую, от любви к любви, путешествуя, будто в сумраке, по артериям и семенникам, пока не добрался до матки своей родной матери». Маркес берётся за ключевые для Латинской Америки темы генеалогии и самоидентификации.
А однажды августовской ночью, когда он вычитал и отправил в набор очередную газетную статью, привиделся ему большой, как «Будденброки» Томаса Манна или «Гроздья гнева» Джона Стейнбека, роман обо всём, что хорошо знал: о детстве, о деде, о банановой лихорадке, о жестокости, об одиночестве… Габриель взял не полностью набранный, со смазанным шрифтом, приладочный лист газетной бумаги форматом А-2 и на обратной чистой стороне вверху крупно с нажимом написал: «La Casa». «Дом». Именно дом деда должен был стать главным героем романа-эпопеи. И писал до утра.
С тех пор Маркес упрямо работал над романом, притом писал, как и начал, на приладочных листах. Его часто стали видеть в обнимку с рулоном газетной бумаги на улицах, в сквере, в университете, где он возобновил занятия, в бодегитах по вечерам.
Подогрела вдохновение и командировка в Барранкилью, где когда-то заработал первые в жизни песо и где теперь, по слухам и публикациям, буквально кипел литературный процесс. Там он познакомился с молодыми, но уже известными поэтами, прозаиками, художниками, журналистами, собиравшимися (как и в Картахене!) в баре «Пещера» и именовавшими себя «Барранкильским обществом», а позже — mamadores de gallo, то есть «затейники, хохмачи». Маркес был польщён тем, что они слышали о нём. После литературной дискуссии, едва не закончившейся потасовкой, его взяли с собой в другой бар, третий, в легендарный публичный дом «У чёрной Эуфемии», в котором трудились девицы со всех континентов. Знакомство с хохмачами, объединившимися вокруг газеты «Эль Эральдо», произвело на Маркеса впечатление. Вернувшись в Картахену, он уговорил Сабалу создать при редакции литобъединение.
Сам Габриель в этом литобъединении каждую неделю читал новые главы из романа «Дом», который «разрастался угрожающими темпами и растекался по древу», как заметил Сабала. Маркес любил вслух читать свои произведения, чтобы сразу видеть эффект. Читал всем, кто соглашался слушать. Но самыми благодарными и эмоциональными его слушательницами по-прежнему были представительницы древнейшей профессии, чаще всего из дома всеми уважаемой в городе мадам Матильды Ареналес «Койки напрокат». Зачитавшись, упиваясь ненаигранным смехом, слезами, аплодисментами, Габриель порой и забывал, зачем пришёл и ради чего вообще мужчины посещают подобные заведения. «У него хватало времени, чтобы писать статьи, рассказы и первый роман, — вспоминал в 1982 году после вручения Маркесу Нобелевской премии его друг Мендоса, — а также пить ром с дружками в шумных портовых тавернах до рассвета, пока контрабандисты с проститутками не отправлялись на своих баркасах к островам Аруба и Кюрасао. В этих людях было что-то от пиратов прошлых веков, и эта романтика влекла Габриеля».