Гаs
Шрифт:
– А наши девчонки в классе тоже делились на три группы. Только я этого не знал, я-то думал, что на две. Одни были веселыми кокетками, под стать парням-хвастунам, что хотели казаться Казановами, эти девчонки не пропускали ни одной вечеринки, но насколько мне известно, на этих вечеринках дальше поцелуйчиков и робкого петтинга дела не заходили. А другие, под стать мне и моим тихим друзьям девственникам – на вечеринки не ходили, потому что их и не приглашали.
Но была, оказывается, и третья группа девчонок. Об этом мне потом рассказал одноклассник, что учился с Витькой Николаевым в военном училище. Эти девочки внешне вели себя
– А ты не играл на гитаре? – спросила Вероника.
– Нет, не играл, – поморщившись, ответил Сухинин, – с меня хватило того, что Витька Николаев играл.
Звезда за бортом покатилась влево и исчезла заслоненная вздыбившимся крылом.
Самолет разворачивался, заходя на глиссаду.
Вот и табло зажглось.
ФАСТЕРН ЗЭ БЕЛТС
– Когда свадьба? – первым делом после объятий-рукопожатий поинтересовался Вова Кобелев.
– Чья? – синхронным, но непринужденным дуэтом спросили Сухинин и Вероника.
– Олеськи с Палычем, – добродушно осклабился Вова Кобелев, – дом я на нее отписал, сорок гектар имения тоже. Девка с приданым, бери – не хочу!
– Жених занят, – не то шутливо, не то всерьез, возразила Вероника, цепко беря Сухинина под руку, как если он был ее собственным мужем, братом или отцом.
– А мне прошлый раз говорил, что женится, – хохотнул Кобелев, – да и девка вся в ожидании, зачем девушке обещал?
Кобелев игриво погрозил Сухинину пальцем.
– Ты это кого себе здесь завел? – с наигранной грозностью поглядела на Сухинина Вероника, – походно-полевую жену? Портовую шлюшку прикормил, как старый моряк?
Сухинин вдруг выдернул свой локоть из цепких Вероники и коротким взмахом, влепил женщине звонкую пощечину.
– Не сметь о ней так!
– Вот это пассаж! – делано конфузясь, и слегка приседая, сказал Вова Кобелев.
– Мы ничего не видели, – демонстративно отворачиваясь, сказал юрист.
– Спасибо, Володя, – в спину Сухинину тихо сказала Вероника и одна пошла к ожидавшим их машинам.
– Ну, ты даешь, – не то одобряя, не то осуждая, сказал Сухинину Вова Кобелев, когда они сели в лимузин.
Вероника тем временем вместе с юристом села в джип.
– Позвони юристу на мобильный, чтобы с Вероникой языка не распускал, – приказал Сухинин.
– Он не распустит, – успокоил его Кобелев, но трубку тем не менее достал.
Олесю
Она сама позвонила ему и пригласила в гости.
Не в новый ее дом, который еще предстояло обживать, и с которым она сама еще не знала, что делать, а на прежнюю ее квартирку в старом районе Тюмени на проспекте Революции.
Сухинин не стал никому поручать и сам, велев приставленному к нему шоферу, отвезти его в лучший цветочный магазин, выбрал там большой букет на свой вкус.
Несколько чайных роз, которые по его мнению символизировали светлый цвет ее волос, потом несколько веток голубых геоцинтов – в цвет с ее глазами и, наконец, белые каллы, что обычно держат в руках невесты, когда фотографируются во Дворце бракосочетания.
– Я вас, я тебя заждалась, – рдея от смущения и отводя взгляд в пол, сказала Олеся.
Квартирка была крохотная.
Сухинин совсем отвык от таких.
Прихожая с пятачок, где двоим уже не встать, из прихожей – комната метров пятнадцать, налево кухонька, где едва помещаются столик, плита, да холодильник.
Ужас!
Ужас, насколько Сухинин уже забыл, как живут люди.
– У тебя чисто,- не зная что сказать, сказал Сухинин и возвращая давно забытый рефлекс, вдруг принялся снимать туфли.
– Ой, не надо. Не разувайтесь, – все еще обращаясь к нему "на вы". Запричитала Олеся, – у меня все равно тапок вашего, то есть твоего размера нет.
– Ничего, я в носках, – сказал Сухинин, уже высвободив ступни из мягких и вобщем-то совсем не грязных туфель, в которых и ступал то разве что только в Мерседесе, да по ковровым дорожкам Вовиного офиса.
– Милости прошу, – снова смущаясь, и снова глядя в пол, пролепетала Олеся.
Стол в единственной маленькой комнате был накрыт с каким-то естественным чисто новогодним вкусом. Цепкий глаз Сухинина сразу заметил и диван-кровать. Этой детали, занимавшей треть помещения. Нельзя было не заметить. Диван был не сложен, и более того, демонстративно застелен и приготовлен для спанья. Две подушки трогательно рядом. И конвертик ватного одеяла в белоснежном пододеяльнике с приглашающее отвернутым краешком, как бы недвусмысленно намекали на то, что ужин этот должен завершиться положительным результатом.
– Хочешь помыть руки, – все еще неуверенно привыкая к обращению "на ты", спросила Олеся.
– Нет, давай сразу выпьем, – предложил он, – я хочу, чтобы ты расслабилась, да и я что-то волнуюсь.
Комнатка была настолько крохотной, что сев напротив Олеси, Сухинин спиною все время ощущал близость без звука мерцавшего в углу телевизора, а Олесин стул, тем временем, практически упирался в разложенный диван.
– Вот водка, вот вино, ухаживайте за мной и за собой, – Олеся снова начала путаться в личных местоимениях, – а вам, а тебе селедочку под шубой или салату оливье?
– А давай на фиг эти стулья, – предложил вдруг Сухинин,- и давай оба лицом к телевизору на диване сядем?
– А давайте, – слегка растерянно, но покорно и с внутренней готовностью сказала Олеся.
Пересели.
Сели рядком на краешке застеленного уже дивана.
– Ну, за тебя, за твое будущее новоселье, – сказал Сухинин, и уже выпивая, понял, что сказал не то, что надо было сказать.
А на столе стояли цветы и в двух нелепо высоких подсвечниках горели свечи.
– Прости меня, – сказал Сухинин, – я не то должен был сказать.