Гаs
Шрифт:
Зато личная жизнь была у моего начальника – Николая Ивановича. Коли-Вани, как звали его местные. До меня на должности строительного мастера работала юная выпускница Ростовского института Люда Махонина. Я ее не видал, но пезане и "рабы" утверждали, что была она чуть ли не красавицей. Хотя, чтобы угодить на их вкус, женщина, в моем понятии, должна быть совершенно непривлекательной. Они ведь любят толстозадых, с большой грудью – это для них самый смак! Но, впрочем, я ее не видел и поэтому не стану фантазировать.
Коля-Ваня в свои пятьдесят пять был еще мужичок – хоть куда! Все-таки в отцов наших здоровьица природа заложила побольше… И не помогают нам ни новейшие лекарства, ни так называемый "здоровый
Махонину эту он сделал своей любовницей. Ну она не совсем дура была – при такой разнице в возрасте знала, как себя вести… Пезане и "рабы" говорили, что за год он всю ее в золото упаковал, начиная от колец с брюликами и кончая сережками и кулонами с цепочками. Это теперь золото дешевое. А тогда, в брежневские годы, колечко стоило месячную зарплату, да и достать его было не так-то просто – в ювелирных магазинах полки-то пустые были! Где Коля-Ваня деньги брал – дело понятное. Он как я – ушами не хлопал! Работяги еще рассказывали, что стройматериалы на стройке пропадали целыми вагонами, не доходя до места. Так, к примеру, плитка на стройплощадку нашу так и не попала – мы потом мостили конуса монолитным бетоном. Зато нашу плиточку после видели во дворах начальства – ею были вымощены и въезды в личные гаражи, и садовые дорожки. Коля-Ваня мне, кстати говоря, всегда говорил назидательно: "Зарплату отдавай жене до копейки, и премию тоже". Думаю, слова у него с делом не расходились.
Однако Махонина одним золотишком не удовлетворилась. Коле-Ване было поставлено условие: хочешь трахаться – готовь ходатайство о досрочном окончании срока отработки молодой специалистки. Коля слово свое сдержал. Отпустил Махонину на год раньше положенного. Правда, Люська толстая рассказывала, что плакал… Ревел белугой. У меня таких адвантажей как у предшественницы моей, не было. Так что приходилось искать к окончанию "фюить" другие пути. А особенно забавляли и одновременно удручали меня – праздники. Как я уже говорил вам, пезане местные в большинстве своем имели криминальный генезис. Я только на стройку приехал, ко мне вдруг подскакивает один такой шустрый по кличке Пирожок: "Дай, начальник, семьдесят копеек на одеколон!" Я дал. Так он в благодарность пообещал за меня "заступаться":
"Ты за меня держись, я сидел!" Потом выяснилось, что сидели все, а Пирожок как раз меньше всех.
Вообще, сама Мартыновка, как рассказывали старожилы, образовалась в 56 году из обычной "зоны". Когда после расстрела Берии шла знаменитая амнистия, – большинству зэков ехать было некуда. В большие города им путь был заказан – не прописывали. Поэтому во многих местах, и в Мартыновке в том числе, просто сняли колючую проволоку, да перемешали женскую зону с мужской.
Я еще застал "ветеранов", которые "укладывали" в бетон и стукачей, и начальников нехороших. Говорят, столько их туда уложили, что, когда вода поднялась, в иных местах из бетона кости берцовые торчали и черепа…
Я видел ветеранов, вроде Ваньки Бурака – моего дизелиста… Он сразу меня сразил наповал своим бритым черепом, на котором была вытатуирована… тюбитейка из букв русского алфавита от А до Я. Ха! Праздники в Мартыновке протекали совсем не так, как в Ленинграде. Ни тебе парада войск на площади, ни демонстрации трудящихся.
Даже водки негде купить, если ты заблаговременно не запасся. Магазины и столовая закрываются, и народ переходит на полное подножное самообеспечение. Я об этом был предупрежден, поэтому три бутылки "Старки" у меня на кухне были припасены заранее. В праздники Мартыновка вымирала.
Это были мои работяги – Урч, Жаба и Аркан.
Поздравлять меня они пришли с трехлитровой банкой самогона. Подарок я благодушно принял… А на завтра та же компания и тоже прямо с утра пришла ко мне этот подарок забирать обратно.
– Понимаешь, начальник, баба всю выпивку отобрала – выручай!
Самогонку я им вернул – не очень-то и надо было, но они у меня при этом и пару бутылок "Старки" свистнули… Машинально, надо полагать.
Забирали выпивку мои работяги не за просто так. Они ее как бы заработали – есть такой обычай "калядовать", то есть петь песни, разыгрывать перед богатыми хозяевами скетчи, плясать – веселить их, одним словом, вместо телевизора "вживую".
И не за бесплатно. Мне мои калядовальщики прочитали в лицах целую пьесу в стихах, из жизни "зоны", разумеется. Была она, по разумению моих работяг, смешной.
Изобиловала русским матом и тюремной феней. И по сути своей была жутко похабной.
Сюжет пьесы сводился к тому, что младший в семье пацан, Ваня, в первый раз попал на зону. Там он научился "настоящей жизни" – сожительствовать с педиками, пить чифирь, играть в карты и т. д. и т. п. И вот, вернувшись в деревню, он стал своему не сидевшему деду преподавать этой жизни уроки, стал ему кем-то навроде учителя… Здесь, на мой взгляд, выразилась вся их философия. "Зона" – это "правильное" место пребывания, где все время и положено находиться простому нормальному по жизни пацану. А воля – это что-то вроде Сочи, что-то вроде временного краткосрочного отпуска… Вышел на волю, погулял месяца два, потом украл или убил кого – и снова домой, на зону.
Судили кстати, в Мартыновке часто. Выездным заседанием райсуда. Всегда в Доме культуры нефтяников. И я помню нескрываемую радость пацанов, получавших первый срок – они гордились, как если бы шли добровольцами на фронт или летели в космос.
Жаба, мой рабочий-монтажник, когда его судили в пятый раз, за какую-то ерундовую кражу, радовался и показывал нам из-за милицейского конвоя, что теперь попадает на "особо строгий" и как рецидивист будет носить полосатое. Радовался этому, как генеральским погонам. Что же до нравов… В Мартыновке они были, наверное, точной копией тех, что царят в лагерях. Помню, как Урч, мой рабочий, залез на дерево и каркал вороном – за флакон одеколона. Так его приятели развлекались.
Тот же Урч мне как-то признался, что никогда с женщиной близости не имел, зато "пидоров отодрал" – не меньше сотни. Или вот вам еще… Громила Шоферик, который в сорокоградусный мороз расстегивал ворот "куфайки" (так ему жарко!), носил кепаря и резиновые сапоги, приговаривая только: "Эх, топни, нога, да притопни друга", который нашего ЗИЛа заводил в мороз с "кривого стартера" одной левой рукой, да так, что машина качалась, будто под давлением урагана, – так вот этот Шоферик женился…
На второй день жена от него ушла. Оказывается, он, по своему тюремному разумению, женщин ласкал, как в тюрьме мужиков. Он еще и смеялся потом, рассказывая: "Она меня спрашивает: "Вова, ну кто я теперь после этого?", а я ей: "Пидараска ты теперь, вот ты кто".
Митрохин долго смеялся каким-то совершенно безумным пьяным смехом.
– А как ты все-таки обратно в Ленинград то выбрался? – спросил почти трезвый, так как его не забирало, Сухинин.
– А ведь Игорешка Пузачев меня вытащил, – икнув ответил Митрохин и совершенно осоловелым взглядом ничего не видящих бельм вперился в Сухинина, – Игорешка мой благодетель, всех он нас в люди вывел…