Гаs
Шрифт:
Неужели это наказание за мою похоть? Но разве простое человеческое желание иметь близость с женщиной – это обязательно похоть? За что я наказан? За то, что в свои шестьдесят я хочу заниматься любовью не со сверстницей, а с молодой тридцатипятилетней женщиной? Разве в этом состоит явление похоти? Я ведь, явившись сюда, как положено, рассказал свою историю нашему местному пахану, смотрящему по нашей хате, а он оказался мужиком мудрым, образованным, и он мне вот что сказал уже вчера, когда меня привели с допроса, что, мол все в моей истории
Сусанна, как рассказал мне пахан, была женой богатого иудея Иоакима, жившего в Вавилоне. Она была красива и богобоязненна, так как родители научили ее законам Моисея.
Каждый день около полудня Сусанна гуляла в саду своего мужа. Здесь ее и видели старцы – судьи.
Однажды, когда стояла сильная жара, Сусанна вышла в сад, чтобы искупаться. Она отослала служанок за маслом и мылом и приказала закрыть ворота, чтобы никто не мешал ей. Служанки заперли ворота, но не заметили спрятавшихся в саду старцев.
Улучив момент, старцы подбежали к Сусанне и начали уговаривать ее "побыть с ними".
"Если же не так, то мы будем свидетельствовать против тебя, что с тобою был юноша и ты поэтому отослала от себя служанок твоих". Сусанна отказалась и стала звать на помощь, но Старцы обвинили ее в блуде.
Народ поверил словам Старцев как старейшин народа и осудил Сусанну на смерть за прелюбодеяние.
Но юноша по имени Даниил остановил людей, ведших Сусанну на смерть, и обвинил старцев в лжесвидетельстве. Тогда все вернулись в суд, чтобы выслушать Даниила.
Даниил отделил старцев друг от друга, а потом допросил каждого из них по отдельности. У каждого из них он спрашивал, под каким деревом предавалась прелюбодеянию Сусанна. Один старец ответил, что под мастиковым, другой – под зеленым дубом.
Таким образом Даниил доказал злоумышление старцев и невинность Сусанны.
Присутствующие прославляли и благословляли "бога, спасающего надеющихся на него".
Потом они восстали против лжесвидетельствовавших старцев и поступили с ними так же, как старейшины хотели наказать Сусанну, то есть забили камнями насмерть.
Сусанна и ее родственники прославляли бога, который не допустил пролития невинной крови, а Даниил возрос в глазах народа…
Так и что же теперь?
Получается, что жертвой лжесвидетельства пала не Сусанна-Люсечка, а я старец невинный. И Даниил-Алексей вовсе не правдолюбом оказался, а наоборот лжесвидетелем!
За что?
– За похоти за твои, – сказал мне пахан.
И вдруг настоятельно посоветовал мне сознаться в убийствах и изнасилованиях в Битце и в Коньково…
Сухинин вспомнил, как они были на военных сборах.
На четвертом курсе после летней сессии, их повезли на Ладогу.
Одели в солдатское, поместили в казармах.
Было весело и интересно.
Настолько интересно и весело, как может быть тогда, когда забирают в армию не насовсем, а понарошку. На два месяца учебных сборов.
Пузачева сразу назначили командиром расчета. Ну, это и правильно, ведь он -Пузачев природный лидер. Сухинин с Митрохиным попали в тот же расчет. Сухинин – наводчиком по горизонтали, а Митрохин, сперва подносящим заряжающим, так как был покрепче в плечах, а потом, когда на занятиях по физо подвихнул ногу, выпросил у командира взвода, чтоб его перевели в наводчики.
Первые две недели пушку они почти не видели. Все больше на плацу обучались строевой – подход и отход, отдание чести в движении, строевые приемы с оружием, и главное – бесконечное хождение строем: "начальник слева, батарея…"… и тут надо было прижимать руки по-швам и тянуть ножку, печатая каждый шажок…
– Вам еще повезло, вы летом строевую проходите, – говорил им их старшина прапорщик Васадзе, – а вот солдатики осеннего призыва у нас в учебке строевую учат в шинелях, да на морозце, да плац еще от снега по три раза на дню чистят.
– Уж лучше бы зимой, чем по такой жаре, – сняв пилотку и отирая со лба липкий пот, ворчал Митрохин, – не люблю жару, искупаться бы, на Ладогу сходить.
Но искупаться и сходить на Ладогу им довелось только в день присяги.
А присяга была на третье воскресенье их сборов. Перед этим они успели съездить на стрельбище и по три раза пальнуть из автомата в еле-различимую вдали зеленую мишень, изображающую падающего и тут же встающего солдата НАТО. Этакого стального американского Ваньку-Встаньку… Вернее Джона-Встаньку.
На присягу разрешили позвать родных и близких.
К Сухинину приехали мать с отцом.
К Митрохину притащилась его сестра со своим мужем, кстати – офицером, правда флотским, а не артиллерийским.
А к Пузачеву приехала Вероника.
Флотский зять Митрохина привез водки.
Все-таки праздник военный.
Присяга.
После торжественного построения их всех отпустили. До вечерней поверки.
Сухинину неудобно было тащить маму с отцом туда же – в молодежную компанию, которая образовалась вокруг Митрохина и его зятя-лейтенанта, поэтому Сухинин слегка скучал, когда они сидели на бережку и мама заботливо кормила Володю привезенными в стеклянной банке домашними котлетами с тушеными овощами.
– Жалко разогреть не на чем, – сетовала мама.
– Да ладно, и так хороши, – с набитым ртом отвечал Сухинин, а сам наяривая мамины котлетки, душою рвался туда на берег Ладоги, где Вероника, Пузачев, Митрохин и его сеструха с мужем – морским лейтенантом пили водку и распевали их строевую песню: "артиллеристы, Сталин дал приказ…артиллеристы, зовет Отчизна нас… и сотни наших батарей, за жизни наших матерей… тру-ля-лю-ля, тру-ля-лю-ля…" Потом Сухинин пошел провожать маму с папой до электрички.