Гаs
Шрифт:
– А куда они денутся! – говорил в таких случаях Митрохин.
И еще, подмигивая добавлял от себя, – курочка по зернышку, весь двор в говне.
Кафе Острава…
Едва их не выперли тогда из строй-отряда. Да что там! Едва из комсомола и из института не выперли!
Если бы не папашка Пузачевский не вмешался.
Прилетел из Питера и разрулил всё.
Даром что ли – начальник главного управления Лен-транс-газ…
Оставили их и в стройотряде, и в комсомоле и в институте.
– Вы мне все по гроб теперь обязаны, потому что я один за вас перед
Такие вот дела были.
Такие вот джинсы.
Глава вторая
Олеся бэби рыжик.
Следующая станция Тургеневская…
"Бабушка в детстве моём пела какую-то совершенно несуразную песенку на какой-то несусветный азербайджанский мотив, типа вроде как "девушка Надя, чего тебе надо?
Ничего не надо, кроме шоколада"… Так и про моего папика теперь вертится в голове что то вроде такого: "дедушка Вадя, чего тебе надо? Ничего не надо, только дай мне с заду"… Фу! Пошлость какая! Но тем не менее, так устроена вечно предательски сомневающаяся натура, что теперь вот и не уверена я, правильно ли сделала, что оборвала отношения? Проявила бы терпение и понимание к мужским слабостям, так и не тряслась бы теперь в метро? Вот повод задуматься.
Кому легче живется? Гордой и независимой, такой какой я сама себе хотела бы казаться? Или тряпка бесхребетная, которая готова сносить любые унижения от своего мужика? Пока, по результату моего сегодняшнего статус-кво, выраженного в очередной поездке в метро, лучше живется бесхребетным. Вот не вспылила бы я, не хлопнула бы дверью, дремала бы теперь на тепленьком сиденьице корейской иномарки под утренний трёп Гонопольского с Эха Москвы. А так – гордая и принципиальная, трясусь стоймя в вагоне-скотовозе, задавленная между двумя приезжими амбалихами в шубах и двумя студентами-баскетболистами с ихними вечными проводками в немытых ушах. Наверное, лучше быть хитрой и бесхребетной. Ведь все брачные и внебрачные отношения между мужчинами и женщинами – это бартер. Ты мне, а я тебе. Ну, давала бы ему с заду вечерами перед сном, зато он возил бы утром на работу, а и вечером бы встречал и тоже отвозил. А так… Живу как сволочь какая-то неприкаянная. Жду, что молодой, умный и богатый появится. А где он? Не видать что-то. Умный в метро не ездит. Умного и богатого я здесь не встречу. Никогда". …
"Дура она, все-таки. Да и я идиот порядочный. Тоже, по инерции былых лет самонадеянно подумал, что баб можно вечно менять, не взирая на собственные возрастные изменения. До сколько лет можно играть в плей-боя? Интересно! А если бы Дон-Жуана не забрала в ад статуя Командора, до скольких бы годочков он портил бы испанских девок? Хм… На ум приходит печальная песенка Бобы Гребенщикова про Козлодоева, как тот ползет с мокрыми от недержанья брюками, а бабы смеются ему во след. Вот и ты, Вадик… Поползешь описавшись в старческой немощи, поползешь по коридору пустой квартиры от своего вонючего от мочи дивана к туалету, и некому будет пресловутого стакана подать…
А ведь зачем эту девушку спугнул? Зачем ее оттолкнул? Она бы могла бы… Ведь надо когда то остановиться. Надо на ком то остановиться. Надо, надо, надо…
Эх!
Сползает по крыше старик Козлодоев,
Пронырливый, как коростель.
Стремится в окошко залезть Козлодоев
К какой-нибудь бабе в постель.
Вот
Глаза его были пусты;
И свистом всех женщин сзывал Козлодоев
Заняться любовью в кусты.
Занятие это любил Козлодоев,
И дюжину враз ублажал.
Кумиром народным служил Козлодоев,
И всякий его уважал.
А ныне, а ныне попрятались суки
В окошки отдельных квартир.
Ползет Козлодоев, мокры его брюки,
Он стар; он желает в сортир.
Эх…
Позвоню ей сегодня вечером.
Позвоню, как ни в чем ни бывало и предложу сходить куда-нибудь. Поужинать или в театр. Я не хочу как Козлодоев."
Кстати, когда он увидал жопу в V-образном развале ее ножек, он тогда промямлил совсем неуместное "спасибо".
Хотел сказать "извините", как его выдрессировали с детства, но по идеомоторике сказал "спасибо".
Иногда мы не сами говорим и пишем, а кто-то делает это за нас.
– Что, москвич, хочешь Олеську-воспиталку трахнуть? – Кобелев понимающе подмигнул и совсем по-дружески приобнял Сухинина за талию, – так в чем проблемы, москвич ты наш дорогой! В чуме у чукчи, уважаемого гостя с женой в постель кладут, а мне воспиталка дороже жены, я за ней стрёму похлеще, чем за своей дурындой веду, потому как если моя благоверная какую гадость подцепит, ну изобью её, ну сам на доктора-венеролога потрачусь, жопу пенициллином исколю в очередной раз – эка невидаль! А вот если Олеська-воспиталка чего себе позволит, то это дело совсем недопустимое, она с Рыжиком моим сидит, а Рыжик для меня дороже всего.
Сухинина сильно покоробило это словечко "трахнуть". Он само-собой и не такое слыхивал работая в геологоразведке, да с Зэ-Ками, и сам мог иногда завернуть трёхэтажным в три колена… Но когда такое слово сочеталось с ангельским и небесным, чем была для него Олеся, то такой контраст шибал в ноздри и в душу посильнее душа шарко с галоперидолом.
Он поморщился и хотел было что-то сказать, но Кобелев он хоть и бандит, но недаром в большие люди выбился, значит был неплохим психологом.
– Э-э-, брателло, да ты, видать, втюрился, – Кобелев осклабился и заглядывая Сухинину в глаза, снова обнял его за плечи, – втюрился, это хорошо.
Они тряслись в хозяйском "хаммере" до аэродрома, чтобы потом вертолетом допрыгнуть до строительства новой насосной, что по науке называлась Линейным Магистральным Газоперекачивающим Узлом. Поглядеть, как идет строительство, курируемое Вовой Кобелевым, Сухинину наказал Митрохин, это было необходимо сделать до заседания Совета.
– Ты лучше бы дороги здесь хорошие построил, – недовольно поморщился Сухинин, – а то только на джипе и можно доехать, да и то, лёту до насосной час, а до вертолетчиков по земле добираться – все два.
– Сделаем, – лениво отмахнулся Кобелев, – до всего просто руки не доходят, – я тут ведь церкву божию на Тюмени строю, да монастырь на Туре восстанавливать взялся.
– Грехи замаливаешь, – хмыкнул Сухинин, – гляди, Бог ведь велел десятиной делиться, а ты сколько от своих украденных на религию отдаёшь?
– Я нормально отдаю, – недовольно подернув плечом, ответил Кобелев, – а тебе про Олеську чего скажу, не святая она, я ведь про нее все знаю, ты не обольщайся на ее счет.
– А что ты знаешь? – вскинулся Сукхинин.