Гастролер
Шрифт:
Микрослой четко снял отпечатки под несколькими углами, но Гас отобрал данные только по одному пальцу и той же ночью переслал нашему человеку в Бюро. Прямо в точку. Но я, признаюсь, смотрел на это несколько скептически, потому что по прозрачным каналам моего мозга уже носились шустрые байты сомнений.
— Всего один-единственный палец? — уточнил я.
— Нам на все про все дана только одна попытка, — ответил Гастролер. — Либо пан, либо пропал.
— Но если он вдруг ошибется, то бишь если мой первый пароль окажется неправильным, неужели при повторном запуске данных он не может использовать, допустим, средний палец?
— Мой вертикальный
На этот риторический вопрос мне пришлось ответить, что нет, конечно, я так не считаю, однако дурные предчувствия не покидали меня, и все они почему-то были связаны с мыслью о крайней необходимости второго отпечатка, но мой мозг вертикален, а не горизонтален, что означает, настоящее мне доступно на всех уровнях восприятия, но будущее, будущее не моя среда, увольте — ке сера, сера.
После рассказа Гаса я попытался представить себе реакцию мистера Чинуши на ту девичью плоть, до которой он дотронулся. Если бы он пощупал ее не только снаружи, но и изнутри, думаю, тогда бы пароль точно сменился, но, когда она заявила, что не хочет колебать великую, непокобелимую добродетель, это только уверило его в собственной непогрешимости и обычности, поэтому заветное слово ничуть не изменилось,
— ИнвиктусХYZрур, — цитирую я Гастролеру, ибо таковым был настоящий пароль, я мог голову положить, что это так, подобной уверенности в собственной правоте я не испытывал ни разу.
— Вот черт, откуда ты его вытащил? — изумляется Гас.
— Если б я знал, Гас, то вообще никогда не ошибался бы, — хмыкаю я. — Понятия не имею, в какой части головы он рождается — то ли там, где липа, то ли в чипах. Вся информация закладывается в мозг, там тщательно перемешивается, а затем на поверхность выплывают пароли, складывающиеся в одно целое.
— Да, но, если ты не придумываешь, что этот пароль означает?
— «Инвиктус» — старая поэма, вставленная в рамку и засунутая в ящик письменного стола мистера Джесса, ему подарила ее любимая мамочка, когда он только-только вступил на путь Чинуш. XYZ — так он представляет себе случайный набор букв, а рур — инициалы единственного американского президента, которым он восхищается. Я не знаю, почему он выбрал именно это сочетание. Шесть недель назад он использовал другой пароль, который включал в себя целую кучу цифр, а еще через шесть недель он снова поменяет кодовое слово, но в данный момент…
— Шестьдесят процентов гарантии? — интересуется Гас.
— На этот раз никаких процентов, — мотаю головой я. — Раньше мне никогда не доводилось бывать в ванной комнате подопытного. Никогда прежде я не был настолько уверен в себе.
Теперь, обзаведясь еще и паролем, наш внутренний агент каждый день, следуя на работу, прихватывал с собой волшебный пальчик, изыскивая возможность остаться в кабинете мистера Чинуши один на один с компьютером. Он уже подготовил все предварительные файлы, которые требует каждый запрос на получение зеленой карточки, и схоронил их среди рабочей информации. Теперь ему оставалось проникнуть в кабинет, расписаться за мистера Чинушу, а затем, если система скушает имя, пароль и палец, вызвать файлы, заверить их, после чего благополучно сгинуть — делов ровно на минуту. Но эту минуту надо было еще улучить.
И в один замечательный, прекрасный денек он ее улучил. Мистер Чинуша удалился на одно из многочисленных собраний, а у его секретарши на день раньше открылись шлюзы, и тогда внутрь проник наш агент, воспользовавшись как предлогом абсолютно законной запиской, которую непременно надо было оставить Ханту. Он мигом уселся за терминал, напечатал имя, ввел пароль, приложил псевдопалец, и машинка мигом раскинула прелестные ножки и позволила ему войти. Файлы были в обработке всего сорок секунд, после чего человек приложился пальцем к каждой «зеленке» по очереди, расписался и свалил от греха подальше. Все прокатилось словно по льду, воздух цвел и пахнул, как весной, теперь нам оставалось лишь сидеть и ждать, когда по почте доставят полный комплект зеленых карт.
— Кому ты собираешься их сбагрить? — интересуюсь я.
— Я носа никуда не суну, пока не подержу в руках чистенькие «зеленки», — отвечает он.
Все потому, что Гастролер очень и очень осторожен. И то, что произошло, случилось вовсе не по его вине.
Каждый день мы обходили те места, куда должны были прийти драгоценные конверты, и это несмотря на то, что мы прекрасно знали: товар будет доставлен не раньше чем через неделю — правительственная машина ворочается крайне медленно, не могу сказать, к добру это или нет. Каждый день мы связывались с нашим агентом, чье имя и фотографию я предоставляю в ваше распоряжение, вот только поможет ли это, ведь и имя, и внешность наверняка уже изменены. Каждый раз он повторял нам, что все идет, как прежде, ничего не изменилось, и говорил он чистую правду, ибо федеральные власти всегда проникнуты этакой мрачной торжественностью, по ним с наскоку не определишь, когда дела идут не так. Даже сам мистер Хант не знал, что что-то прогнило в его маленьком королевстве.
Что касается меня, то непонятно почему по утрам я шарахался от каждого шороха, а по ночам меня мучила бессонница.
— Слушай, такое впечатление, что тебе срочно требуется в туалет, — обращается ко мне как-то Гастролер.
Вот именно, такое впечатление. Что-то не так, твержу я себе, случилось что-то очень плохое, что и где, я сам не знаю, но чувствую, поэтому ничего не отвечаю — иначе навру самому себе, — а начинаю изобретать причину для своих страхов.
— Еще бы, перспективы какие! — восклицаю я. — Я стану двадцатипроцентным богатеем.
— Ты станешь просто богатым человеком, — отмечает он, — вовсе не двадцатипроцентным.
— И ты тоже станешь богатым, но только вдвойне.
В ответ он всего лишь широко лыбится, корча сильную, знающую цену слову личность.
— Но почему бы тебе не продать девять штук, — продолжаю я, — и не оставить одну себе? У тебя будет куча денег и в придачу «зеленка», по которой ты можешь лететь, куда вздумается.
Но он только хохочет и говорит:
— Малыш-глупыш, мой милый, дорогой, любимый, дубоголовый, перенедоразвитый дружок. Стоит только такой швали, как я, предъявить копу «зеленку», как тот немедленно побежит к властям, потому что точно будет знать: здесь что-то неладно. Таким, как я, «зеленки» не раздают.
— Но ты же будешь одеваться соответствующе, — пожимаю плечами я, — и вряд ли станешь посещать дешевые притоны.
— Я обычная, низкородная шваль, — объясняет он, — и как бы я ни оделся, все равно оденусь так, как обычно одевается шваль. И в каком бы классном отеле ни остановился, он мгновенно превратится в разгульный бордель, пока я из него не выеду.
— Швальство, — возражаю я, — это не наследственное. Гены и гонады здесь ни при чем. Если бы твой папочка был Крок, а мамочка — Якокка, вряд ли ты вырос бы швалью.