Гаугразский пленник
Шрифт:
На всякий случай она кивнула. Безымянный ребенок спокойно посапывал носиком, а на месте бровей у него все-таки золотились невидимые волоски… Не печать Врага. Вот— главное, и ей, кажется, удалось понять…
— Длинноподолым из Обители ничего, конечно, не докажешь. — Пленник досадливо помотал головой. — А твой муж хоть и не верит во всю эту муть… Но он рассуждает еще проще. И, собственно, мы своим побегом убиваем всякие его сомнения, если бы таковые у него и возникли. Но иначе было нельзя. Никак не получалось — иначе…
Расплавленное серебро в громадном тигеле небесного златокузнеца. Как больно смотреть… Золотые искры на непокрытой голове чужого — совсем чужого!!! — человека, который…
— Что с тобой, Мильям-тену?!
Она сползла на землю, на горячую осыпь, на его руки… Из последних сил прижала к груди ребенка. Теперь — все. Наконец-то она поняла…
— Растулла-тенг нас убьет, — сказала слабо, почти без упрека.
— Не поймает, — ответил Пленник.
Стена была ступенчатой от повыпадавших кирпичей. Вернее, камней, обтесанных брусками и отшлифованных — не то людьми, не то солнцем и дождями — до ярко-белого, в серых прожилках, благородного цвета. Там, где стена заканчивалась, в лиловое небо поднимался высокий белый столб, обломанный на конце. И рядом еще один, только переломившийся ниже, на уровне груди. Длинный белый обломок, едва выглядывавший из травы, попался под ноги Мильям, и она чуть не споткнулась о мраморные завитушки на его конце. Впереди смутно белела полуразрушенная громадина, очертания которой растворялись в сумерках…
Когда-то это был дворец, поняла Мильям. Неизмеримо роскошнее и богаче, нежели у самого Растуллы-тенга. Для того чтобы возвести такое, нужно, чтобы десятки сильных мужчин трудились десятки дней… получается, тогда еще не было войны? Неудивительно, что он, кажется, давным-давно лежит в руинах.
— Под ноги смотри, — посоветовал Пленник. — Тут иногда змеи греются. А вообще хорошее место. Тебе здесь понравится, Мильям-тену.
Она послушно глянула под ноги и сразу же зацепилась взглядом за нечто необычное — гладкую плиту темно-синего цвета, расколотую на несколько частей и сплошь исчерченную желтыми письменами.
— Что это?
— Тут немерено доглобальных артефактов, — непонятно, как всегда, отозвался Пленник. — Нет, правда, как это я раньше не видел? Интересно.
Присел на корточки и прочитал вслух:
— …стерства обороны. Профиль — бронхолегочные заболевания нетуберкулезного характера: Санаторий осно… — Он рассмеялся, вставая. — Пойдем. Тут в левом крыле несколько комнат в приличном состоянии, даже крыша есть.
Опираясь на его руку и прижимая к груди спящего ребенка, Мильям перелезла через гору каменной крошки и ступила на пол бывшего дворца. Странные гладкие циновки в полустертых узорах то скользили под ногами, то обрывались неровными загибающимися краями; между ними прорастала трава. Пространства, которое они покрывали, хватило бы для выпаса овечьей отары. Кое-где некогда крышу, а теперь небо подпирали, как и при входе, мраморные столбы разной высоты; некоторые из них сохранили верхушки, гордые, как головы красавиц.
— Осторожно, ступеньки, — предупредил Пленник.
Каменная лестница раскинулась у их ног щербатой, но белозубой улыбкой, она почти не поддалась разрушению. Лишь одна из ступеней была переломлена надвое: широкие на изломе половины встали шалашом, опираясь на толстый узловатый ствол акации.
Мильям сосредоточенно смотрела вниз, боясь оступиться на скользком, будто отшлифованном мраморе, а потом подняла взгляд и тихонько вскрикнула.
Огромная голова смотрела из полумрака острыми, будто ножи для откупоривания вина, маленькими злыми глазами. Одна голова на короткой шее, торчащей из громадной белокаменной глыбы… О Матерь Могучего, защити!..
Пленник засмеялся.
Он ничего не стал объяснять, а Мильям ни о чем не спросила. Присмотрелась: судя по всему, голова тоже была вытесана из камня, и довольно грубо… а кончик носа и половина левого уха у нее вообще откололись. И пусть он не думает, этот непонятный, вечно смеющийся Пленник, что ее, Мильям, можно удивить или даже напугать каким-то безносым каменным болваном!
Они свернули направо: стены вдруг подступили так близко, что Мильям и Пленник могли бы одновременно коснуться их каждый со своей стороны. Постепенно полуразвалившаяся кладка поднялась выше человеческого роста; отражаясь от нее, гулко зазвучали сдвоенные шаги. А потолка не было, и первые звезды заглядывали внутрь, как в детстве — в Небесный глаз…
Наконец впереди нависла зубчатым карнизом сохранившаяся часть крыши. Пленник удовлетворенно прогудел что-то неразборчивое; присел на корточки, нашарил на полу небольшой камешек и бросил в непроглядную черноту. Мильям отшатнулась, заслоняя собой ребенка и свободной рукой прикрывая волосы: прямо на нее, беспорядочно хлопая крыльями, вылетела из тьмы летучая мышь!!!.. А Пленник опять лишь рассмеялся и поправил на голове Мильям съехавшую накидку. Но не может же он, в самом деле, не бояться летучих мышей, слуг Врага?..
Впрочем, Растулла-тенг тоже их не боится. И вообще, внезапно осознала Мильям, у них довольно много общего, у Пленника и Растуллы-тенга… А может, так только кажется, потому что она их почти не знает — обоих…
— Идем, — сказал Пленник. — Тут даже кровать сохранилась. Доглобальный раритет!
Мильям не двинулась с места. Идти — туда?!. Во мрак, густой, словно смола, которой пропитывают днища рыбачьих лодок… где может скрываться кто-то пострашнее летучих мышей, кого не спугнуть маленьким камешком… Что он себе думает, этот Пленник?!
— Темно, — кивнул он. — Понимаю. Сейчас.
Он пошарил в сумке, притороченной к поясу. Совсем недолго, несколько мгновений. И больше не делал ничего: не высекал искру, не поджигал фитиль светильника, да никакого светильника в его руке и не оказалось… Просто свет на ладони. Маленький желтый огонь, квадратный и плоский, каким огонь никогда не бывает.
— Светонакопитель, — объяснил Пленник, и от его объяснений, как всегда, понятнее не стало. Но Мильям уже привыкла.
Он легонько подтолкнул ее под локоть, и она шагнула вперед, озаренная теплым, чуть-чуть мятущимся светом.
— Как тебя зовут?
— Пленник. Тебе не нравится?
Так нельзя, хотела сказать Мильям. Он спас ей жизнь — и он же отнял все, что ее составляло, эту жизнь… Он сам стал теперь ее жизнью; он и ребенок — больше у нее ничего нет. И он не может, никак не может оставаться для нее чужим человеком, Пленником…
Он улыбался, в темной глубине прищуренных глаз отражались два маленьких квадратных огня. И Мильям прошептала только:
— Не нравится.
— Ладно… Меня зовут Роб. — Он усмехнулся. — По-вашему будет Робни-тенг.