Гаугразский пленник
Шрифт:
Дети спали. Робни-ван соскочил с козел и направился ко входу. Отогнув полог, Мильям следила, как муж взбежал по ступенькам, дернул зачем-то за шнур, висевший сбоку от двери. Отступил немного и стал ждать. Через некоторое время дверь открылась, натужно, будто створка не соответствовала дощатой коробке… Неумелое подражание резным дверям дворца — лучше бы повесили полог, как в обычном жилище.
На крыльцо вышла толстая женщина без накидки и, облокотившись о дверной косяк, завела с Робни-ваном длинный разговор. Слов было не разобрать, да и вообще они ведь наверняка
Она и сама начала засыпать, когда муж вернулся. Откинул полог, впустив струю холодного воздуха, просунул внутрь голову с черными провалами глаз:
— Я договорился. Бери детей, пошли.
В темноте повозки смутно белели лица сына и дочки, прикорнувших в углу на сложенной в несколько раз кошме. Мильям взяла на руки Юстаб. Валара придется разбудить: нельзя, чтобы мужчина, ван, появился в незнакомом месте на руках у матери или отца. Коснулась плеча, потрепала щеку, похожую в темноте на тонкое фарфоровое блюдце с кухни южного дворца:
— Вставай… мы приехали.
Валар взметнулся на ноги, поспешно вдевая руку в перевязь, как будто лишь притворялся спящим в ожидании этого момента:
— Да?!!
Юстаб что-то обиженно залопотала во сне.
Хозяйка гостиницы смотрела на них, будто на небольшую отару овец, выставленную для обмена на вино и масло. Ее обширная фигура преграждала дверной проем, и Мильям смущенно остановилась, не доходя до крыльца. Валар отважно шагнул вперед и даже ступил одной ногой на нижнюю ступеньку — и, с вызовом подняв подбородок, тоже замер на месте.
— Что же вы? — бросил на ходу Робни-ван. — Заходите.
В каждой его руке было по два узла с одеждой, посудой и снедью, а на шее конским хомутом изгибался свернутый ковер: его концы, толстые, как бревна, косо торчали по бокам. Хозяйка посторонилась.
Внутри гостиница совсем не напоминала дворец. Обычное жилище, зачем-то запрятанное в квадратную коробку с низким закопченным потолком. Истертый ковер на полу, очаг, слабый светильник. С кошмы в углу поднялась темная фигура и, подойдя почти вплотную, оказалась девушкой, худенькой, тоже без накидки, с жидкими косами ниже колен и острыми чертами лица. Тучная хозяйка, появившись в проеме, что-то сказала ей на отрывистом, лязгающем языке. Девушка обернулась к Мильям и повторила, кажется, то же самое, только с другой интонацией.
Мильям огляделась по сторонам: Робни-вана не было. Наверное, пошел к повозке за оставшимися вещами… скорей бы он вернулся.
Девушка повторила фразу более требовательно, указывая костлявым пальчиком наверх и вбок. Потом нагнулась и взяла за руку Валара.
Хотела взять. Сын отдернул пальцы, словно от раскаленного камня очага. Прижался к ногам матери — но не сзади, а спереди, готовый защитить или навсегда остаться рядом.
— Дикие вы, — проворчал Робни-ван поверх тяжеленного сундука, окованного серебром, который давным-давно, еще до свадьбы, достался Мильям от матери. — Это дочь хозяйки. Она хочет провести вас в нашу комнату. На втором этаже… Ну давайте, давайте, быстренько!.. Нет уж, меня пропустите вперед…
Под его ногами заскрипели, застонали дощатые ступеньки, уходившие куда-то вверх, в неизвестность и тьму.
Мильям не спала.
Ей еще ни разу не удалось заснуть здесь, в странном неуютном жилище с пустотой под полом и тяжестью над потолком. Робни-ван говорил, что это глупости. Что всего лишь три этажа — это попросту смешно; наверное, он был прав, хотя Мильям и не понимала почему. Но закончился пятый день их пребывания здесь, а она по-прежнему не могла спать, и голова казалась гулкой, словно пустой заварник. А чтобы заварить чай, нужно было спускаться вниз, к очагу, просить разрешения хозяйки или ее дочери… Мильям передернула плечами. Повернулась на кошме.
И увидела, что Робни-вана рядом нет.
Как он мог выйти? Когда?!. Неужели она все-таки заснула?..
Мильям села, огляделась по сторонам, прислушалась. Снизу, сверху, из-за стен, как всегда, доносились приглушенные шумы, стуки, голоса. Здесь, наверное, никогда не бывает тишины… Дыхания детей почти не было слышно.
По нужде тут ходили в отдельное помещение на нижнем этаже. Совсем близко, он бы уже вернулся. Даже если вышел всего лишь за мгновение до того, как она… проснулась? Куда он мог пойти?!!
Встала. Набросила накидку поверх длинного ночного платья. Идти искать его было неразумно — вдруг все-таки просто вышел по нужде?.. а вдруг проснутся дети?! — и страшно. Но оставаться тут, в этом жутком месте, наедине с темнотой и неясными звуками, — еще страшнее. И после стольких бессонных ночей она не находила в себе сил нести этот страх.
Первая же ступенька скрипнула так громко, что в родном селении Мильям проснулись бы и залаяли все до единой собаки, а во дворце Растуллы-тенга вскочили бы на ноги задремавшие охранники. Здесь — ничего не изменилось. Еще один полуночный звук.
На четвертой ступеньке Мильям остановилась. Снизу теперь уже явственно слышались голоса. Два голоса. Мужской и женский.
Дочь хозяйки гостиницы — и Робни-ван.
Он уже начал учить жену и детей северному наречию, и Мильям успела выучить фразы приветствия, прощания, благодарности и еще не меньше двух десятков слов. Но сейчас они, двое, внизу, говорили совсем другие, незнакомые слова…
Коротко, негромко, с вопросом — Робни-ван.
Девушка захихикала, защебетала длинно, фальшиво, будто плетя словами цепочку из дешевого желтого металла.
Робни-ван возразил — как бы шутливо, но внутри его шутки был спрятан железный стержень жесткой мужской настойчивости. Хозяйкина дочь снова прыснула, опять заговорила все быстрее и тише, интимнее, время от времени подпуская в шепот приглушенные полувскрики-полустоны. Робни-ван продолжал настаивать, мягко, бархатно, неотвратимо… Девушка неуверенно пискнула в ответ, а затем на какое-то время умолкла, и Мильям отчетливо, словно не было ни ночи, ни каменной стены, увидела, как она — востроносая, некрасивая, зато совсем-совсем молоденькая! — с притворным испугом пятится назад, расчетливо отступая в сторону расстеленной в углу кошмы…