Гауляйтер и еврейка
Шрифт:
Но вот однажды вечером, в половине десятого, этот негодяй Эдуард вызвал куда-то по телефону Вальтера. Тот обещал в десять, ровно в десять, вернуться обратно. Но не пришел. Я включила радио и слушала передачу. Вдруг в коридоре раздались шаги, кто-то вошел в комнату, я думала, что это Вальтер. «Черчилль только что очень хорошо говорил, — сказала я, — жаль, что ты его не слышал, Вальтер».
«Жаль, жаль», — произнесли за моей спиной, и кто-то крепко схватил меня за локоть. Это был Эдуард, тот студент, что готовился в пасторы. Он поступил на службу в гестапо. Эмми заказала второй ключ к двери, и они накрыли меня.
Фрау
Фрау Лукаш еще долго говорила о том, как она завтра собирается выступать перед судом. Да судьям будет не до смеха.
Наконец она замолчала и, видимо, заснула.
В камере стояла мертвая тишина. Лишь время от времени доносились сюда приглушенные гудки автомобилей и откуда-то издалека, словно из другого города, бой башенных часов.
Внезапно тишину нарушил тихий, надломленный, робкий голос, слышавшийся, казалось, откуда-то сверху. Это фрау Рюдигер, унылая вдова, говорила тихо и умоляюще:
— Карл, Карл, ты единственный остался у меня. Я больше не увижу тебя, Карл!
По-видимому, вдова приподнялась на кровати, потому что ее голос шел откуда-то сверху.
Но кровать тотчас же заскрипела. Фрау Рюдигер говорила едва слышно и робко, а в ответ ей раздался громкий грубый голос фрау Лукаш — такой резкий и строгий, что робкий голос мгновенно затих на всю ночь.
— Оставьте нас, наконец, в покое с вашим Карлом! — безжалостно крикнула фрау Лукаш. — Французы взяли его в плен, и он в Африке, где все девушки черные. Вы его увидите, но теперь прекратите ваши причитания. Завтра в девять утра у меня суд и мне надо выспаться!
Снова все стихло, только слышалось дыхание одной из спящих женщин, время от времени что-то бормотавшей. Фрау Лукаш стала похрапывать.
Фрау Беата лежала неподвижно с открытыми глазами. Несмотря на всю усталость, она не могла уснуть. «Криста, верно, не смыкает глаз, как и я, — думала она, — завтра она будет весь день носиться, в машине по городу, а во второй, половине дня сюда явится адвокат, которого пришлет Криста. Может быть, он принесет и письмецо от нее, записку, несколько слов». Ни о чем другом фрау Беата не думала. Всю ночь она ворочалась на жестком дощатом полу, пока не посветлела серая полоска, проникавшая через зарешеченное окно.
Вдруг она услышала возле себя тихое хихиканье.
— Вы тоже не спите? — прошептала тоненькая фрау Аликс с лукавыми глазами. — Я просыпаюсь, как только начинает светать. В Вересдингене мне уже в пять утра надо было отправляться на кухню.
И она забормотала, зашептала что-то невнятное, путаное, обо всем вперемежку, и о каком-то человеке, которого называла убийцей. От нее требовали, чтобы она назвала его имя, обещали за это выпустить ее на свободу. Но она не верит ни одному их слову. Назови она его имя — и ей тут же отрубят голову.
— Человек, о котором я говорю, — шептала фрау Аликс, придвинувшись ближе к фрау Беате, — был видный такой мужчина, в нарядном мундире, у него множество автомобилей. Сначала он отобрал у меня трактир и сад, а моего мужа бросил в тюрьму. Он, надо вам знать, влюбился в буковые деревья, стоявшие перед моим домом. И непременно хотел купить их, так как он нигде не видел таких прекрасных буков, хотя объездил весь мир. Там был длинноперый петух, ведьма с помелом, кабан с длинными клыками, ах, чего только там не было! — Фрау Аликс долго хихикала и снова возбужденно зашептала: — Была и зеленая лошадь с великолепным усатым всадником, и толстый солдат с кривой саблей, верблюд высотой в четыре метра, два слона со слонятами, такие высокие, что детишек сажали на них верхом, когда родители заходили в трактир полакомиться карпами. За домом жили три лохматые собаки, большие, как медведи; у одной собаки был хвост вроде лисьего, мы ее звали и Изегрим. — Фрау Аликс продолжала что-то шипеть и шептать, возбужденно хихикая.
Фрау Беата заткнула уши, ее вдруг стало знобить. Где она? В сумасшедшем доме? Все эти люди от горя потеряли рассудок?
Она вздрогнула, и крупные слезы потекли по ее широким щекам, хотя она была храбрая женщина.
Наконец из коридора донеслись приглушенные голоса и громкие шаги. Слышно было, как звенела ключами надзирательница, отпирая камеры.
Для фрау Беаты настали тяжелые дни.
Утром маленькая фрау Аликс принесла ей из тюремной кухни оловянный котелок с похлебкой и кусок хлеба. Бурая похлебка была так противна, что фрау Беата лишь прополоскала ею рот, хлеб она кое-как проглотила. В уборной ее вырвало от вони и нечистот.
Днем ее отправили в швейную мастерскую, где она чувствовала себя лучше, чем в камере, так как громкие разговоры там были запрещены. К обеду она принесла себе в жестяном котелке жидкого горохового супа и съела его, чтобы утолить голод. Адвокат не явился, с внешним миром у нее не было никакой связи, она была безнадежно отрезана от жизни. Что делает Криста? Ее дорогая девочка, должно быть, мечется в отчаянии, бегает от Понтия к Пилату, но на все ведь нужно время. Куда девались все ее знакомые и друзья? Одни — евреи — сами нуждались в помощи, другие побывали в Биркхольце и тоже были на подозрении. С большинством старых знакомых они порвали, так как те уже вступили или собирались вступить в партию, и надежда на них была плоха. Она с ужасом признавалась себе, что осталась в полном одиночестве.
В швейной мастерской ей сделали несколько грубых замечаний; когда она закончила починку рваного фартука, мастерская закрылась, и она вернулась в свою камеру. Фрау Лукаш сидела на кровати и болтала ногами, чулки у нее неряшливо спустились до самых щиколоток.
— Мое дело отложено па два дня, — угрюмо проворчала она. — Аликс и Рюдигер в прачечной.
Фрау Беата отнюдь не тосковала по ним; она так устала, что, как обессиленное животное, повалилась на пол и уснула.
Она прожила в каком-то оцепенении следующий день и еще один день, терзаемая все теми же мыслями. Ни о чем другом она не думала и не хотела думать. В одно прекрасное утро фрау Лукаш, неумолчно болтая, распрощалась с соседками по камере и отправилась на суд. Фрау Беата провела этот день в швейной мастерской, безучастная ко всему, и очнулась, только когда фрау Лукаш снова с шумом ворвалась в камеру.