Гауляйтер и еврейка
Шрифт:
— Обо мне, дорогая, он может и не думать, — сказала она, — этого от него никто не ждет, и менее всего я сама. Но вот о детях ему следовало бы вспомнить. Отец как-никак обязан заботиться о будущем своих сыновей!
Напоминание о детях, которых он страстно любил, заставило Фабиана смутиться.
Баронесса сразу же подхватила этот аргумент.
— Отцу, который так боготворит своих сыновей, не надо даже напоминать об этом, моя милая! — воскликнула она. — Всякий порядочный человек знает, что его святая обязанность — заботиться о семье. Вспомните прокурора Холленбаха, который сразу же перешел в имперский суд, или нашего нового бургомистра, господина Таубенхауза, приехавшего из какого-то захолустного городишки
Зазвоннл телефон. Клотильда торопливо сняла трубку. Разговор шел о прогулке верхом после обеда. Клотильда с радостью согласилась принять в ней участие.
Фабиан воспользовался случаем и поднялся.
— Вспомните, — настойчиво продолжала баронесса, как только Клотильда положила трубку, — о хозяине «Карпа». Да, да, именно о нем. Сын простого трактирщика, — отец его содержал трактир «Золотистый карп». А сейчас? Кто он, по-вашему? Гауляйтер! Первый человек, полновластный повелитель, чуть ли не монарх! Я расскажу вам историю Ганса Румпфа…
Фабиан прервал ее. Он встал и поклонился.
— Я бесконечно сожалею, что должен покинуть дам. Но у меня столько неотложных дел…
Он быстро пошел по коридору. До его ушей донесся звонкий смех Клотильды.
Фабиан торопливо вышел из дому. С портфелем из желтой свиной кожи в руках он деловито шагал по городским улицам. С ним то и дело здоровались, и он едва успевал снимать шляпу, отвечая на приветствия. Его желтый портфель знал весь город; Фабиан состоял членом всех видных корпораций и обществ: союза «Concordia», музыкального и театрального ферейнов, теннисного клуба, мужского квартета, Общества содействия процветанию города и т. д. и т. п. И почти в каждом из них занимал почетное положение. Ни одно общественное мероприятие в городе не обходилось без его деятельного участия.
Городской шум и суета были ему приятны и заставляли позабыть о долгих месяцах пребывания на скучном курорте для сердечнобольных. Автомобильные гудки, звонки трамваев, люди, торопливо пробегающие по улицам, — все это наполняло его снова и снова жизнеутверждающим чувством.
Фабиан был видный, хорошо, сложенный мужчина с безукоризненными манерами, Его загоревшее за время отпуска лицо, вьющиеся каштановые волосы и живые серо-голубые глаза были, пожалуй, даже слишком красивые для мужчины. К тому же он слыл одним из первых щеголей в городе и проявлял почти мелочную заботу о своей наружности.
Сначала Фабиану казалось, что за время его отсутствия ничего не изменилось, и, только приглядевшись как следует, он заметил много разных перемен.
Глядите-ка! Книготорговец Диллингер — Фабиан был его постоянным покупателем — расширил свой магазин, захватив лавку соседа. Странно! Прежде этот Диллингер считался демократом социалистического толка, многие даже называли его коммунистом, а теперь его витрина полна национал-социалистских листков и открыток с портретами нынешних правителей. А вот и сам Диллингер, миниатюрный, приглаженный человек, кладет на витрину книгу с иллюстрациями явно антибольшевистского характера. Даже в пышной витрине ювелира Николаи Фабиан обнаружил под лавровым деревцем бюст фюрера. Пройдя еще несколько домов, он поравнялся с мастерской портного Мерца, — окно завалено рулонами желтого и коричневого сукна; возможно ли, что он, Фабиан, сегодня первые видит их? Мерц, седой старичок с почти прозрачным лицом, стоя в дверях своей мастерской, почтительно приветствовал Фабиана.
— Ваше зимнее пальто готово, господин доктор, — сообщил он, и Фабиан ответил, что на днях зайдет к нему.
Повсюду он натыкался на эмблемы, значки, фотографии и бюсты фюрера. Или он раньше просто не замечал их?
Фабиан завернул на площадь Ратуши, где сегодня, как и всегда по средам и субботам, был базар. Он немного постоял, радуясь суете; оживлению и солнцу, по-летнему заливавшему площадь.
Затем он пробрался между хлопотливыми хозяйками, крестьянками и целыми грудами корзин с овощами к своему любимому фонтану в углу площади. Годами он каждый день видел его перед собой и сегодня приветствовал с особой радостью, как старого друга. Он даже улыбнулся ему. Фигура стройного юноши посреди бассейна задумчиво отражалась в воде. В городе этот фонтан называли фонтаном Нарцисса. На мраморном бассейне четкими буквами была выгравирована фамилия: Фабиан. Это была скульптура его брата Вольфганга, к которому он относился с любовью и восхищением.
Нехорошо, что за время отпуска он написал Вольфгангу только несколько открыток. Фабиан осыпал себя упреками и во искупление своей вины решил, что сегодня первый его визит будет к брату. Другие подождут.
Ратуша в нескольких шагах от Рыночной площади, построенная в стиле модернизированного барокко, несмотря на всю свою пышность и роскошь, производила казенное, будничное впечатление. Чего-то ей недоставало, а чего именно, никто не знал. Неподалеку от главного входа с широкой, торжественной лестницей находилась лестница поуже, которая вела в служебные помещения. По ней подымался к себе Фабиан, заведовавший юридическим отделом магистрата, и, кроме того, имевший обширную частную адвокатскую практику. Никого не встретив в пустом, холодном вестибюле, через который обычно проходили только чиновники, Фабиан торопливо взбежал по лестнице в свой кабинет.
Он хотел отпереть дверь, но ключ не влезал в замочную скважину: изнутри был вставлен другой. Фабиан растерянно отступил: не ошибся ли он этажом? Но в эту минуту за дверью послышались чьи-то шаги, она распахнулась, и на пороге выросла долговязая фигура какого-то молодого человека. Его длинная деревянная физиономия казалась выточенной грубым резцом. Цвет лица у него был землистый, как у человека, ведущего беспутный образ жизни.
— Что вам угодно? — холодно и отрывисто произнес молодой человек с деревянной физиономией, глядя сверху вниз на Фабиана.
Фабиан смотрел на него, раскрыв рот от изумления. Не снится ли ему все это, спрашивал он себя, пытаясь в то же время разгадать таинственное появление этого молодого человека, ростом на целую голову выше его.
Медленно отступая, он всматривался в неподвижное, застывшее и в то же время надменное лицо долговязого и вдруг стал понимать. Молодой человек работал когда-то у советника юстиции Швабаха. Он был то ли практикантом, то ли стажером, и Фабиан несколько раз обсуждал с ним разные юридические вопросы. Фамилия его, кажется, Шиллингер или что-то в этом роде. Насколько ему помнилось, это был студент-неудачник, пользовавшийся довольно дурной репутацией и с грехом пополам сдавший несколько экзаменов. Советник юстиции Швабах, не способный обидеть даже муху, держал его одно время у себя по доброте душевной и еще из каких-то никому неведомых побуждений. Молодой человек слыл фанатичным приверженцем нацистской партии, и теперь Фабиан ясно вспомнил, что не раз встречал его с кружкой для сбора пожертвований в руках.
Он вдруг почувствовал всю унизительность своего положения, и кровь бросилась ему в лицо. Смешно вот так, ни слова не говоря, торчать перед надменными взорами этого молокососа.
— Господин Шиллингер, если не ошибаюсь? — произнес он наконец. — Вы, конечно, понимаете, что я несколько удивлен? — Он сразу овладел собой и даже сумел улыбнуться своей подкупающей улыбкой.
Долговязый молодой человек сухо поклонился, причем создалось впечатление, что у него сгибается только верхняя половина туловища, нижняя же остается неподвижной, и растянул толстые губы, что, видно, должно было обозначать улыбку.