Гавань измены
Шрифт:
«Тот парень мне подскажет», — подумал он.
В глубине дворика находился желтый запущенный дом с ведущими к нему арочными воротами, слева, опираясь на столб, стоял мужчина — то ли конюх, то ли крестьянин — ковыряясь в носу.
— Скажите на милость, здесь живет адмирал Хартли? — спросил Джек.
Мужчина не ответил, одарив капитана лукавым, понимающим взглядом, и проскользнул за дверь. Джек услышал, как тот разговаривает с женщиной, они говорили на итальянском, а не на мальтийском, Обри уловил слова «офицер», «пенсия» и «будь осторожен».
Он чувствовал, что на него смотрят через маленькое окно, и вскоре вышла женщина с суровым лицом, одетая в грязное белое платье.
— Да, это резиденция адмирала. Джентльмен прибыл по официальному делу?
Джек объяснил, что пришел как друг, и удивился, увидев недоверие в ее маленьких, близко посаженных глазах. Она с прежней улыбкой пригласила его войти, сказав, что сообщит адмиралу о его прибытии.
Джек поднялся по темной лестнице и оказался в роскошной комнате. Роскошной в пропорциях: бледно-зеленый в белую полоску мраморный пол, высокий резной потолок из гипса, полка над камином, намного превосходящим размерами большинство тех, что обычно имелись в жилищах, где останавливался капитан Обри; и в меньшей степени в отношении обстановки, которую составляли несколько стульев с кожаными сидениями и спинками, выглядевшие потерявшимися в заполненном светом пространстве, и небольшой круглый столик.
Казалось, ничего больше тут нет, но когда Джек подошел к среднему окну, седьмому по счету, и повернулся к камину, то обнаружил, что смотрит прямо на вылитую копию своего бывшего капитана в возрасте тридцати пяти или сорока лет, великолепный портрет, удивительно естественный и четкий.
Рассматривая картину, он стоял, заложив руки за спину. Минута за минутой проходила в полной тишине. Джек не знал, кто художник: явно не Биши, Лоуренс, Эббот или кто-либо из других известных флотских живописцев, возможно, и не англичанин вовсе.
Но в любом случае, очень талантливый: ему удалось точно запечатлеть силу, уверенность и властность во внешнем виде Хартли, его энергию. Однако после долгого созерцания портрета Джек пришел к выводу, что позировавший явно не нравился художнику. В нарисованном лице виднелась холодная жесткость, и хотя портрет по-своему являлся достаточно правдивым, он не отражал доброго нрава Хартли — бесспорно, редко выказываемого, но всегда проявлявшегося при необходимости.
Картина казалась написанной врагом, и Джек припомнил, как коллега-офицер говорил ему, что даже несомненная отвага Хартли несет в себе отпечаток скупости — он атакует врага в состоянии яростного негодования и ненависти, словно противник пытается его чего-то лишить — призовых денег, славы, назначения.
Джек размышлял над этой мыслью и истинном предназначении картины, когда дверь открылась, и вошел человек – жестокая карикатура на того, кто нарисован на портрете.
Адмирал Хартли был в старом желтом халате, заляпанном спереди нюхательным табаком, вытянутых панталонах, стоптанных туфлях, больше похожих на тапочки. Его нос и челюсть как будто удлинились, а лицо стало шире и утратило свою отличительную свирепость, властность, и, конечно, загар, казалось уродливым и даже нелепым. Огромное желто-коричневое лицо не выражало ничего кроме укоренившегося угрюмого недовольства.
Он посмотрел на Джека с поразительным безразличием и спросил, зачем тот приехал. Джек ответил, что, будучи на Гоцо, решил засвидетельствовать почтение своему бывшему капитану и узнать, нет ли у него каких-либо поручений в Валлетту. Адмирал не дал однозначного ответа. Так они и стояли в пустой комнате, где разносилось эхо голоса Джека, болтающего о погоде за последние несколько дней, переменах в Валлетте и своих надеждах на завтрашний бриз.
— Ну-ка, присядь на минутку, — сказал адмирал Хартли, а затем, сделав над собой усилие, поинтересовался, имеет ли сейчас Обри в своем распоряжении корабль, но не дождавшись ответа, воскликнул:
— Который час? Время пить козье молоко. Всегда опаздывают, канальи. Необходимо исправно пить козье молоко.
И он с нетерпением уставился на дверь.
— Надеюсь, в этом климате вам получше, сэр? — справился Джек. — Его считают весьма здоровым.
— В старости здоровья не бывает, — заметил адмирал. — Какое еще здоровье?
Подоспело молоко. Принес его слуга, как две капли воды похожий на виденную ранее женщину, если не брать во внимание сизую недельную щетину.
— Где синьора? — спросил Хартли.
— Уже идет, — ответил слуга.
Действительно, стоило ему уйти, как в дверях показалась она, с подносом, где стояла бутылка вина, печенье и бокалы. Грязное белое платье она сменила на другое — относительно чистое и с удивительно низким вырезом. Джек заметил, как оживилось вялое лицо Хартли. Однако, несмотря на оживление, Хартли первым делом возмутился:
— Обри не пьет вина в это время дня.
Прежде чем они решили, как поступить, во дворе послышался громкий крик. Адмирал вместе с женщиной поспешили к окну. Он успел щипнуть её за грудь, но та, отмахнувшись, закричала из окна надтреснутым луженым голосом, который, должно быть, разнесся на мили полторы.
Перебранка продолжалась какое-то время. Проницательностью Джек обладал весьма посредственной, но даже ему стало совершенно очевидно, насколько низко пал Хартли, хотя эти отношения, смешанные с очевидной похотью, можно было назвать любовью или увлечением, во всяком случае, сильной привязанностью.
— Огненный темперамент, — сказал адмирал, когда женщина выбежала из комнаты, чтобы продолжить спор с глазу на глаз. — Горячую девчонку всегда можно узнать по очертаниям задницы, — на лице Хартли проступил легкий румянец, и гораздо более дружелюбным тоном он продолжил, — налей себе стаканчик, а потом и мне, промочу горло вместе с тобой. Знаешь ли, мне не позволяют пить ничего, кроме молока, — после паузы, во время которой Хартли нюхнул табака с листа бумаги, он сказал, — я сейчас же отправлюсь в Валлетту и узнаю, что там с моим половинным жалованием. Я был там две недели назад, и Брокас упоминал о тебе. Да-да, прекрасно помню. Он говорил о тебе. Кажется, ты до сих пор так и не научился удерживать штаны на месте. Так и надо. Будь мужчиной, пока еще можешь, я всегда так говорю. Жаль, что в прошлом я упустил так много возможностей. Я прямо-таки рыдаю кровавыми слезами, когда думаю о некоторых из них — великолепные женщины. Будь мужчиной пока можешь, тебя выхолостит задолго до могилы. А некоторые становятся скопцами намного раньше, — добавил он тоном похожим на нечто среднее между смехом и рыданием.
Когда Джек направился обратно в сторону моря, жара усилилась, блики на белой дороге просто ослепляли, а металлический стрекот цикад стал еще громче. Джеку редко бывало так грустно. Нахлынули черные мысли: разумеется, об адмирале Хартли, о постоянно текущей реке времени, неизбежном разложении, перед этим злом мы совершенно бессильны...
Он инстинктивно отпрянул, когда что-то просвистело мимо лица — прямо как обломок снасти, прилетевший с высоты в бою: предмет ударился о каменистую землю прямо под ногами и разлетелся на куски — черепаха, вероятно, одна из тех любвеобильных рептилий, что он видел какое-то время назад как раз на этом месте. И поглядев наверх, Джек заметил огромную темную птицу, которая ее выронила: птица смотрела на него и все кружилась и кружилась.