Гавань измены
Шрифт:
Его теория о размере обуви показала свою ошибочность уже через весьма короткий промежуток времени. Кроме того, стоял необыкновенно теплый вечер, а его единственные чистые чулки были не из шелка, а из овечьей шерсти.
Он натёр ноги, и так уже сведенные судорогой из-за неестественных каблуков, еще на первых двухстах ярдах, зуд усиливался, набухали мозоли, которые лопнули еще до того как Стивен добрался до переполненной и веселой Страда Весково. Из-за шаткой походки он выглядел пьяным, и небольшая группка шлюх и уличных мальчишек составила ему компанию, надеясь в итоге поживиться.
— Жжение, покраснение, воспаление, — сказал он, вновь присаживаясь на углу улицы под мягко освещенным образом святого Роха. — Так не пойдет. Но если я сниму ботинки, то не смогу нести еще и виолончель. С другой стороны, любой из этих оболтусов может прихватить их с собой, и что тогда я скажу Грэхэму? Опять же, инструмент я не доверю в их нерадивые руки, а держать чехол необходимо обеими руками, заботливо, словно захворавшего ребенка. Вот если бы среди этих негодных распутниц оказалась добродушная девушка... Но, похоже, тут собрались лишь бессердечные. Вот так дилемма.
Пока он так перебирал всевозможные варианты действий, необходимость в них отпала. На него наткнулась группа моряков с «Сюрприза», завернувших за угол церкви святого Роха. Моряки без возражений взяли ботинки, а один из них, мрачный, зловещего вида матрос с полубака, явно в молодости ходивший под пиратским флагом, сказал, что понесет большую скрипку и с удовольствием посмотрит на того мерзавца, который решит засмеяться или попросит что-нибудь сыграть.
По морским меркам парней с «Сюрприза» нельзя было назвать пьяными или даже навеселе, но они пошатывались, спотыкались и время от времени останавливались посмеяться или поспорить и, когда в итоге оставили Стивена у входной двери Лауры Филдинг, время было уже позднее. Настолько позднее, что, ковыляя по проходу, он услышал на невидимом дворе скрипку Джека Обри, мягко отвечающую на жалобы флейты.
— В следующий раз оставлю виолончель в доме этого милого создания, — пробормотал доктор, ожидая за дверью, когда затихнет музыка, а затем прислушиваясь к характерным звукам флейты. — Вероятно, это «флейта любви», давненько я ее не слышал.
К концу мелодии звучание традиционно усилилось. Стивен проскользнул через дверь, уничижительно склонившись, и опустился на холодные каменные ступени прямо во дворе с виолончелью за спиной. Лаура Филдинг, сидевшая за фортепьяно, доброжелательно улыбнулась, капитан Обри взглянул сурово, а граф Муратори, вновь поднося флейту к губам, посмотрел с полным безразличием. Большую часть остальных гостей скрывало лимонное дерево.
Музыка его не особо волновала, но было приятно, выскользнув из ботинок, сидеть под сплетающиеся звуки в теплой, слегка возбужденной атмосфере. Лимонное дерево источало столь хорошо знакомый аромат — сильный, но не слишком, а на противоположной от фонаря стене собрался целый рой светлячков. Они плели собственный узор, и немного воображения, плюс устранение нескольких лишних нот и букашек, могли слить оба орнамента в единое целое.
Понто пересек двор, понюхал Стивена самым оскорбительным образом, избегая его ласки, и отошел, бросившись к светлячкам со вздохом отвращения. Вскоре он принялся вылизывать свои интимные места с громким чавканьем, заглушившим очередное пианиссимо флейты, и Стивен полностью потерял нить мелодии.
Мысли его унеслись к светлячкам, которых он знал, светлячкам американским, и рассказу энтомолога из Бостона об их манере поведения. По словам этого джентльмена, разные виды подают различающиеся сигналы, показывая свою готовность к спариванию — вполне понятная и достойная одобрения практика. Чего не скажешь о том, что поведением некоторых самок, скажем, вида А, движет не любовная страсть, а обычная прожорливость, они имитируют сигналы вида Б, чьи самцы, ничего не подозревая, слетаются не к светящемуся брачному ложу, а на мрачный стол мясника.
Музыка закончилась, послышались вежливые хлопки. Миссис Филдинг поднялась из-за инструмента и встретилась со Стивеном, когда тот подошел принести свои извинения.
— Ох, ох, — воскликнула она, взглянув на его ноги, облаченные только в чулки. — Вы забыли ботинки.
— Миссис Филдинг, моя дорогая, — сказал он, — Пока жив, я никогда не забуду их надеть, просто они причиняли мне чудовищные мучения. Но я полагал, что мы достаточно хорошие друзья и можем не так строго придерживаться норм этикета.
— Разумеется, — ответила она, ласково сжимая его руку. — Я безусловно тоже сняла бы туфли в вашем доме, если бы они причиняли мне боль. Вы со всеми знакомы? С графом Муратори, полковником О'Харой? Ну конечно, знакомы. Проходите и выпейте бокал холодного пунша. Давайте ваши туфли, я поставлю их в спальне.
Она проводила его в дом, где Стивен действительно увидел чаши с пуншем вместо традиционных кувшинов с лимонадом. И нововведения на этом не заканчивались: место печенья по-неаполитански заняли анчоусы на ломтиках хлеба, намазанных ярко-алой пастой. Кроме того, миссис Филдинг несколько часов провела в кресле парикмахера и у хорошо освещенного зеркала, сделав все возможное, чтобы улучшить и без того прекрасный цвет лица.
Стивен, чью голову занимали мысли о собственных ногах и скверно отрепетированной сонате, которую ему предстояло играть, хотя он не вполне это осознавал, заметил, что миссис Филдинг надушилась и оделась в огненно-красное платье с глубоким вырезом. Чего он не одобрял.
Вид красивой, частично обнаженной груди волновал многих мужчин — Джек Обри часто выглядел смущенным — и Стивен считал жестокой несправедливостью со стороны женщины разжигать страсть, которую она не намерена удовлетворять. Неодобрительно он относился и к пуншу: тот оказался чересчур крепким. А когда он попробовал красную пасту, у него вновь перехватило дыхание.
Помимо остроты в ней угадывался вкус чего-то знакомого, но чего именно, Стивен так и не смог определить за несколько минут размышлений, и это казалось невероятным. Поскольку того требовали правила поведения в обществе, он похвалил пасту миссис Филдинг, заверив, что жгучий ингредиент — подлинная амброзия. Он съел еще одну порцию, чтобы удостовериться, и пошел обмениваться любезностями с остальными гостями.
Ему показалось, что атмосфера этого вечера не такая, как обычно, и это опечалило: пропала характерная легкая веселость, возможно, потому что Лаура Филдинг слишком старалась, будто она уже на грани, а, возможно, из-за того, что, по крайней мере, некоторые мужчины уделяли больше внимания ей, чем музыке.