Гайдебуровский старик
Шрифт:
– Опыту? – Сенечка как-то многозначительно усмехнулся. И мне это не понравилось. Многозначительность никогда не была в духе этого довольно однозначного парня.
– Ты что-то имеешь против моего опыта? – нахмурил я седые приклеенные брови.
– Опыт, дорогой, Аристарх Модестович, не есть годы. Можно за сто дней приобрести столетний опыт. А можно за сто лет иметь всего лишь стодневный. Я, безусловно, отдаю все свое почтение вашим годам. Но опыт… Возможно, вы прекрасно разбираетесь в этих старинных вещицах, может
– Ну, Сенечка, если за сто лет мне не удалось полюбить. То сегодня, в час ночи разговоры о любви тем более не к месту, – и я демонстративно посмотрел на огромные часы, принадлежащие матери Сержа.
Сенечка, этот тактичный, щепетильный, скромный парень неожиданно проигнорировал мой откровенный взгляд. И вновь уселся в кресло. Правда, фуражку он по-прежнему от неловкости мял в своих руках.
– Фу! – выдохнул Сенечка, промокнув вспотевший лоб фуражкой. – Ну да ладно, чего уж. Если сегодня не решусь, никогда не решусь!
Похоже, у Сенечки таки был весомый повод для ночного разговора. И мне пришлось смириться. Я тоже уселся в кресло.
– Вы уж извините, Аристарх Модестович, я к вам со всем уважением. Вы и сами это прекрасно понимаете. И никогда на вас ничего такого не подумаю… да и вообще, даже нехорошо об этом и думать, не то, что говорить…
– Нет, Сень, будь добр, говори, – я довольно резко перебил парня. – А то мы так и до утра не закончим.
– В общем, как вы понимаете, я о Тасе.
Я в упор смотрел на Сенечку. И молчал. Так появлялось больше шансов, что он соберется духом. Он собрался. Правда, при этом его лицо настолько пылало, что казалось, парня только вытащили из печи. Оставалось надеяться, что не Баба Яга в обличье хорошенькой белокурой девушки его туда засунула. Надежды не оправдались.
– В общем… Вас она предпочитает, Аристарх Модестович. – Сенечка при этих словах так часто задышал, словно поднимал гири.
А я по-прежнему в упор смотрел на него. Только мой взгляд стал очень тупым и бессмысленным. Я не мог сразу переварить сказанное. Настолько оно было нелепо. Тася… Ну, и девчонка! Не Баба Яга, а ведьма! Нет, этого просто не может быть!
– Этого просто не может быть, – наконец выдавил я из себя самые правильные слова, которые положено говорить в таких пикантных случаях.
– И я поначалу так думал, дорогой, – Сенечка вновь промокнул вспотевший лоб. – Хотя и замечал ненароком, как она на вас поглядывает.
– Прекрати, Сеня! – я резко вскочил с места, начисто забыв, что на сегодняшний день я столетний старик. – Это же просто абсурд! Ты знаешь, сколько мне лет! С ума сойти! Я уже сам сосчитать не могу! Сбился со счета! Она же, в конце концов не сумасшедшая!
– Вот именно, далеко не сумасшедшая. Потому как далеко метит. И потому предпочла вас, уважаемого, богатого человека. Мне – бессребренику и простаку.
– Ты так не похож на эти слова, – я усмехнулся. И наконец, сгорбился, вспомнив, что слишком стар для прямой осанки.
– А это ее слова. Я ничего не придумывал. Вот так, дорогой.
Сенечка поднялся с места. И встал напротив меня. Выпрямив плечи. И с каким-то трогательным достоинством приподняв голову вверх. Словно хотел доказать, что он и моложе, и сильнее, и прямее. Как ни странно, это ему не помогло. Я даже со сгорбленными плечами был выше его. Это еще больше смутило и расстроило парня. И он направился к выходу. Его походка была и печальной, и обиженной.
Я не находил слов, достойных его трагичному уходу. И решил нужные слова приберечь до завтра. Предварительно сказав пару ласковых Тасе.
Этой ночью я спал плохо. Как и положено старикам. Мне снились белые кролики в наполненном графине из венецианского стекла. И я сливал и сливал воду, чтобы они исчезли. Но их становилось все больше и больше. Они становились все жирнее и жирнее. Пока не лопнул графин. И кролики разбежались по антикварной лавке. А я успел подумать, как же дорого стоило венецианское стекло. И как же мне оно было дорого. И мне за него уже не расплатиться…
Тася как всегда влетела вовремя. С утренними сумерками и мокрым снегом. В новой белой кроличьей шубке и белой кроличьей шапочке. С кучей шелестящих разноцветных пакетов.
Она долго топала ногами на пороге, бросив покупки на пол.
– Вы даже не поможете мне раздеться, Аристарх Модестович! – крикнула она с прихожей. И в ее крике я уловил кокетство. А раньше не замечал!
– Я в том возрасте, когда ты мне уже должна помогать! – я принял оборонительную тактику. Но Тасе было плевать на оборону.
Она вбежала в комнату и на середине закружилась. На ней был новый трикотажный облегающий костюм. Иссине-черный цвет которого гармонировал с ее белокурыми кудряшками и румяными щечками. В нем, надо отдать должное, она выглядела превосходно.
Я нахмурился.
– Ну и как? – не унималась Тася.
– А в нем удобно будет мыть пол? – с заботливой учтивостью поинтересовался я.
– Ну вот, вы за старое, – Тася поджала губки. И в этом поджатии губ я тоже уловил заигрывание. А раньше не замечал.
– Вы же прекрасно знаете, что я переоденусь.
Я демонстративно повернулся спиной и стал усердно копаться в папках с документами. По-стариковски ворча, что, дескать, какой я уже старый, и меня совсем замучил склероз.
Но Тасю склерозом было не напугать. Она подкралась ко мне сзади. Стала совсем рядышком, и стой же усердностью принялась рыться в документах. Дыша мне прямо в затылок мятным леденцом.
– Старость – не порок, Аристарх Модестович. А даже напротив. Старость нужно нести с достоинством.