Гайдзин

Клавелл Джеймс

Сэр Уильям сказал осторожно и просто:

— Английский подданный был убит самураями Сацумы...

К пяти часам европейцы были готовы взорваться, японцы же по-прежнему оставались вежливыми, улыбающимися, внешне невозмутимыми. Десятком различных способов их представитель заявлял, что... очень жаль, но их юрисдикция не распространяется на Сацуму, они ничего не знают об убийцах и о том, как их можно было бы изловить, но да, это происшествие достойно всяческого сожаления, но нет, они не представляют, как можно было бы получить репарации, но да, при определенных условиях вопрос о возмещении мог бы быть обсужден, но нет, сёгун пока в отсутствии, но да, сёгун был бы рад принять их, когда вернется, но нет, не в обозримом

будущем, но да, мы немедленно подадим прошение назначить точный день, но нет, в этом месяце невозможно, потому что его нынешнее местопребывание никому не известно, но да, они выяснят это как можно скорее, но нет, следующая встреча и все другие встречи не должны проходить в Эдо, но да, в Канагаве, но очень жаль, не в этом месяце, возможно, в следующем, но нет, очень жаль, мы не имеем полномочий...

Каждый пункт приходилось переводить с английского на голландский, потом на японский. За этим обычно следовало пространное обсуждение. Затем ответ прилежно переводился на голландский и снова на английский с неизбежными наставлениями и всегда с вежливыми просьбами пояснить суть самых тривиальных деталей.

Ёси находил всю процедуру крайне интересной для себя. Он никогда ещё не присутствовал при таком скоплении гайдзинов и ни разу не участвовал в переговорах, где низшие по званию, неслыханное дело, обсуждали вопросы политики, вместо того чтобы слушаться и подчиняться.

Трое из остальных четырех японцев были настоящими, хотя и незначительными, чиновниками бакуфу. Все представились под вымышленными именами, общепринятая традиция на переговорах с иноземцами. Переодетый под бакуфу самозванец, тайно говоривший по-английски, сидел рядом с Ёси. Его звали Мисамото.

Ёси приказал ему запоминать все и украдкой сообщать ему, если что-то важное не будет переведено правильно, в остальном же держать рот на замке. Этот человек был преступником, ожидавшим смертной казни.

Когда Ёси послал за ним позавчера, Мисамото тут же пал ниц перед ним, трясясь от страха.

— Поднимись и сядь сюда. — Ёси показал веером на край платформы из татами, на которой сидел сам.

Мисамото мгновенно подчинился. Это был маленький человечек с узкими глазами-щелками, длинными сальными волосами и бородой. По его лицу струился пот. Одежда его была груба и почти превратилась в лохмотья, руки покрывали мозоли, а кожа приобрела цвет темного меда.

— Ты будешь говорить мне правду: чиновники, допрашивавшие тебя, доносят, что ты говоришь по-английски?

— Да, господин.

— Ты родился в Андзиро в провинции Идзу и побывал в стране, которая зовется Америкой?

— Да, господин.

— Как долго ты там пробыл?

— Почти четыре года, господин.

— Где именно в Америке?

— В Сан-Франциско, господин.

— Что такое Санфрансиска?

— Большой город, господин.

— Только там?

— Да, господин.

Ёси изучающе посмотрел на него, информация была нужна ему быстро. Он видел, что человек отчаянно пытается быть полезным, но в то же время смертельно боится, боится его и стражников, которые грубо втащили его в комнату и ткнули лицом в пол. Поэтому Ёси решил попробовать другой подход. Он отпустил стражу, встал и облокотился на подоконник, глядя на город.

— Расскажи мне, быстро, своими словами, что произошло с тобой.

— Я был рыбаком в деревне Андзиро в Идзу, господин, где и родился тридцать три года назад, — тут же начал Мисамото. Было видно, что этот рассказ он повторяет уже, наверное, в сотый раз. — Девять лет назад я вышел в море на своей лодке с шестью другими рыбаками. Мы были всего в нескольких pu от берега, но попали в неожиданно поднявшуюся бурю, которая вскоре превратилась в страшный ураган, он гнал нас перед собой на восток в открытое море тридцать дней или больше, нас снесло на сотни pu, может быть, на целую тысячу,

господин. За это время трех моих спутников смыло за борт. Потом море успокоилось, но наши паруса были изодраны в клочья, кончилась вода и все запасы пищи. Мы втроем попытались рыбачить, но ничего не поймали, воды взять было негде... Один из нас сошел с ума. Он прыгнул в воду и поплыл к острову, который ему привиделся, и быстро утонул. Мы не видели ни земли, ни корабля, кругом одна вода. Много дней спустя последний из моих спутников, мой друг Исии, умер, и я остался один. Потом наступил день, когда я подумал, что уже умер, потому что увидел этот странный корабль, который двигался вперед без парусов и дымил, словно охваченный пожаром, но это был всего лишь колесный пароход, американский, следовавший из Гонконга в Сан-Франциско. Они спасли меня, накормили, обращались со мной как с одним из них, — я был очень испуган, господин, но они поделились со мной водой и пищей, дали мне одежду...

— Этот американский корабль отвез тебя в этот город Сан? Что было дальше?

Мисамото рассказал ему, как его определили к брату капитана того судна, который содержал мелочную лавку для моряков, чтобы он учил язык и выполнял разную мелкую работу, пока власти не решат, что с ним делать. Он прожил с этой семьей около трех лет, работая у них в магазинчике и в порту. Однажды его отвели к важному чиновнику, которого звали Натоу, и подробно допросили, а потом сказали, что посылают его с военным кораблем «Миссури» в Симоду, где он будет переводчиком при консуле Таунсенде Харрисе, который уже находился в Японии, подготавливая Соглашения. К этому времени он уже одевался на западный манер и усвоил некоторые из их привычек и обычаев.

— Я согласился с радостью, господин, уверенный, что окажусь полезным здесь, особенно полезным для бакуфу. В девятый день восьмого месяца 1857 года по их летоисчислению, пять лет назад, господин, мы бросили якорь у Симоды в Идзу, моя родная деревня находилась совсем недалеко, чуть севернее, господин. Едва попав на берег, я добился отпуска на один день, чтобы навестить родные места, и сразу же направился, господин, к ближайшей заставе, чтобы разыскать ближайшего чиновника бакуфу, полагая, что меня примут с радостью из-за тех знаний, которые я приобрел... Но стражники... — лицо Мисамото исказилось от боли, — они не стали слушать меня, господин, не попытались понять... они связали меня и приволокли в Эдо... это было пять лет назад, господин, и с тех самых пор со мной обращались как с преступником, держа в заключении, хотя и не в тюрьме, а я все объясняю и объясняю, что я не соглядатай, а верный своей стране житель Идзу, и то, что случилось со мной...

Ёси с отвращением увидел, что по лицу человека побежали слезы. Он резко оборвал эти причитания.

— Прекрати! Ты знаешь или не знаешь, что закон запрещает покидать Ниппон без разрешения?

— Да, господин, но я ду...

— А знаешь ли ты, что по тому же закону любому, кто преступил его, какова бы ни была причина и кем бы ни был этот мужчина или женщина, запрещено возвращаться назад под страхом смерти?

— О да, господин, да, да, я знал об этом, но я не думал, что это включает и меня, господин. Я думал, я смогу принести пользу и мне будут рады, и меня ведь унесло в море не по моей воле. Это был ураган...

— Закон есть закон. Этот закон — хороший закон. Он сохраняет страну чистой. Ты считаешь, что с тобой поступили несправедливо?

— Нет, нет, господин, — торопливо произнес Мисамото, вытирая слезы в ещё большем страхе и касаясь лбом татами. — Пожалуйста, извините меня, я умоляю вас о прощении, пожалуйста, из...

— Просто отвечай на вопросы. Насколько свободно ты говоришь по-английски?

— Я... я немного понимаю и говорю на американском английском, господин.

— Это тот же язык, на котором говорят здешние гайдзины?