Газета День Литературы # 134 (2007 10)
Шрифт:
Владимир Бондаренко НАРОДНЫЙ ГЕНИЙ
Время пришло – называть все знаковые величины ХХ века своими именами.
Одним из первых в этом знаковом ряду второй половины столетия, несомненно, будет Василий Иванович Белов.
Пожалуй, он выбивается первичностью своего открытия и знаковостью своих народных образов даже из мощной когорты писателей так называемой деревенской прозы. Пожалуй, он единственный и был способен ещё понять народный крестьянский лад. Виктор Астафьев и Василий Шукшин, при всей значимости талантов, видели уже обломки разрушенного лада: чудиков, переселенцев, бомжей, оторванных от корней жителей посёлков, порченых
Валентин Распутин и Александр Солженицын, подобно Василию Белову, дали нам образы народного героя, "уходящей натуры": Матрёны, Дарьи, Ивана Денисовича, создав великие мифы о тонущей навсегда Матёре, но при всей конкретности описаний их образы символичны, являются знаками народной трагедии, народного разлада. Лишь Василий Иванович Белов, кондовый северный крестьянин, способен был уловить всю систему народного русского лада.
Лад – корневое слово в художественном мире Белова. И всю объёмность характера Ивана Африкановича можно понять, лишь исходя из системы крестьянского лада.
Согласен с Юрием Селезневым – художественный мир Василия Белова схож с миром Николая Гоголя, от неиссякаемого чисто народного юмора (кстати, невозможного в эстрадном варианте), от сказовости и поэтичности народной речи, природности языка до философской простоты характеров героев. Как пишет Юрий Селезнёв: "В творчестве нашего современника действительно немало гоголевского: не из Гоголя, но – от Гоголя. Можно было привести целые эпизоды, сцены, из тех же "Канунов", явно сопоставимых с гоголевскими сценами из "Вечеров" и "Миргорода"… дело не только в самих по себе сценах и эпизодах, и даже не в родственных чертах народного юмора у обоих писателей, и не в воспроизведении народно-праздничных традиций, представлений, но в строе самой по себе народнопоэтической речи…"
Василий Белов дал нам русскую крестьянскую вселенную. Я ценю его "Кануны", смеюсь на "Бухтинами", вижу всю трагедию крестьянства во вроде бы неприхотливых "Плотницких рассказах". Удивляюсь его прозорливости в романе "Всё впереди". Но рядом с классической повестью "Привычное дело" я бы поставил всё-таки его книгу о народной эстетике – "Лад". Когда наши интеллектуальные оппоненты задвигают её в угол, относя к этнографическим очеркам о северном быте, я их прекрасно понимаю. Они боятся этой книги, скрытой в ней фиксации системности народной русской жизни. "Лад" Василия Белова – это всё равно что "Дао Дэ Цзин" китайского народного мудреца Лао Цзы. Уверен, точно так же, пройдет две тысячи лет со дня его написания, и русский народ, подобно нынешнему китайскому, будет опираться в основах своей национальной жизни на всё тот же беловский "Лад".
Пишу это с полной ответственностью, отнюдь не ради юбилейного восхваления. (Я уж за свою жизнь сочинил немало юбилейных статей о самых значительных русских мастерах пера, думаю, сумел бы похвалить без перебарщивания.) Но нынешний семидесятипятилетний юбилей мастера даёт повод серьёзно поговорить об итогах. О том главном, что сумел сделать Василий Иванович за свою жизнь.
Не случайно, что к этому юбилею вышло новое роскошное издание беловского "Лада" в оформлении его давнего друга, замечательного фотографа и оператора Анатолия Заболоцкого. Жаль, тираж только тысяча экземпляров, такой бы книге да дать место в каждой библиотеке страны, да ещё и в кабинете каждого районного, городского и областного начальника (столичным не верю – ничего в книге не поймут), глядишь, и за основы русской национальной жизни взялись бы, пока не исчезли они окончательно, эти основы.
Василий Белов по большому счету не был никогда ни обличителем той или иной системы (как часто представляли его и друзья и враги), ни горевателем, плакальщиком, ни идеалистом, смотрящим на русскую жизнь сквозь розовые очки. Его оппоненты за одни и те же рассказы и повести называли Белова то очернителем советской жизни, то розовым утопистом, а он стремился постичь весь земной крестьянский
Писатель старался найти главное, на чём и сегодня держится народная этика и эстетика, национальная русская жизнь. Он брал за основу простые народные истины, живое народное слово и вечный простой крестьянский круг жизни.
Его называли консерватором и ортодоксом, "певцом патриархальных начал жизни". Наверное, он им и был. В том смысле, в каком все православные люди в мире являются прихожанами "ортодокс чедж" (ортодоксальной церкви). Но и мир крестьянский даже во вселенском измерении такой же вечно консервативный и ортодоксальный, как ортодоксальна Церковь с её вечными истинами, как ортодоксален Христос, как ортодоксальна жизнь. "Надо было жить, сеять хлеб, дышать и ходить по этой трудной земле, потому что другому некому было делать всё это…" Надо было рожать, надо было любить, надо было дышать, надо было трудиться, надо было есть, надо было умирать. Кто заменит эти простые, вечные истины? И чем?
Увы. Но всё вне привычного лада – приводит к разладу. Так же, как и тысячи лет назад, пашут землю, сеют, обихаживают её, собирают урожай. И какие бы новые технические устройства ни применялись, земной круг остаётся тем же самым. Впрочем, разве есть прогресс в развитии самого человека? Или рождается он каким-то другим способом, или живёт от младенчества до смерти по другим законам? Всё традиционно. Земля, небо, любовь и сладостное соитие, рождение детей, муки творчества. Разве что старятся и исчезают сами цивилизации; надеюсь, что русской цивилизации ещё предстоит долгая жизнь, но даже приди на наши просторы какие-либо другие народы, они также обихаживали бы землю, строили дороги и города, любили и умирали.
Весь внешний прогресс, мосты и небоскрёбы, меняющиеся моды и развлечения не касаются жизни самого человека, каким бы богатым и современным он ни был. Он также встаёт, завтракает, одевается зимой в одну одежду, летом в другую, справляет свои нужды, любит, находит друзей, мужает, добивается успехов, стареет и уходит в мир иной. Чем его жизнь отличается по кругу от жизни Ивана Африкановича? Всё то же "привычное дело".
К этим вечным истинам и сумел прикоснуться (что удаётся редко кому) писатель Василий Иванович Белов. Он любит лад и в душе, и в жизни народной, лад, наработанный тысячелетиями. Вне лада – война, голод, развал державы, развал семьи, трагедии народа и человека. Мир извечно поделён на лад и всё, что вне лада, – столь же неизбежное и неотвратимое. Большинство писателей, и русских и мировых, пишет обо всём, что вне лада, почти не касаясь его самого. Если о любви, то о трагедии любви, если о жизни народной, то так же о днях войн и трагедий.
Искать лад – в душе ли, в жизни – неизмеримо труднее, нежели описывать разлад. Лад есть и в слове, и в форме, и в сюжете, лад обладает цельностью.
Василий Белов – редкий из мировых писателей, кто прикасается к ладу, стремится понять его. Лад – определяет всё его творчество. Лад живёт внутри жизненного уклада, всегда упорядочен. Как пишет Василий Белов: "Подобную упорядоченность и устойчивость легко назвать статичностью, неподвижностью, что и делается некоторыми "исследователями" народного быта. При этом они намеренно игнорируют ритм и цикличность, исключающие бытовую статичность и неподвижность. Ритм – одно из условий жизни. И жизнь моих предков, северных русских крестьян, в основе своей и в частностях была ритмичной. Любое нарушение этого ритма – война, мор, неурожай – лихорадило весь народ, всё государство. Перебои в ритме семейной жизни (болезнь или преждевременная смерть, пожар, супружеская измена, развод…) не только разрушали семью, но и сказывались на жизни всей деревни… Всё было взаимосвязано, и ничто не могло жить отдельно или друг без друга, всему предназначалось своё место и время. Ничто не могло существовать вне целого или появиться вне очереди. При этом единство и цельность вовсе не противоречили красоте и многообразию. Красоту нельзя было отделить от пользы, пользу – от красоты. Мастер назывался художником, художник – мастером. Иными словами, красота находилась в растворённом, а не в кристаллическом, как теперь, состоянии…"