Газета День Литературы # 166 (2010 6)

Автор неизвестен

Это был наверное самый долгий разговор за всё время их совместной жизни. Только теперь каждый из них осознал глубину чувств друг друга. Жизнь будто связала верёвкой несчастий этих двух прыгучих цикад, и ни одна из них теперь была не в силах оторваться от другой. Уже глубоко заполночь стоявшая в нише стены масляная лампа затрещала и погасла. "Не надо", – сказал мастер, когда женщина поднялась, намереваясь зажечь её. Чтобы сберечь спичку и новую чашку масла, они решили обойтись без света, освещая ночную мглу отблесками наполнившими их глаза слёз. Мастер незаметно для себя заснул, и женщина под ватным одеялом принялась массировать его день ото дня всё больше усыхавшие ноги, стараясь вернуть немного жизни в его атрофировавшие вены. Пройдясь несколько раз по его ногам, она скинула

с себя одежду и, словно гибкая кошка прижавшись к мужу всем своим телом, заснула. Так она проспала до до тех пор, пока её вдруг разбудил мастер. "Почему ты не спишь?" – спросила она. "Не могу, – ответил мастер. – Мне надо поговорить с тобой об одном деле". Женщина села на кровать, обняв руками одеяло. Одеяло оказалось влажным на ощупь – за ночь оно успело пропитаться их слезами. В тусклом лунном свете, проникавшем через окно в комнату, она различила искажённое душевным страданием лицо мужа. Мастер заговорил опять: "Всю свою жизнь я был упрям и своеволен. И мне становится невыносимо стыдно, когда я думаю о том, как я относился к тебе эти десять с лишним лет нашей жизни. Теперь я конченый человек, и мне до самой смерти уже не встать с этого кана. Люди говорят, что больным есть о чём подумать, вот и я думал тут целыми днями, додумался аж до самоубийства. Ты отчитала меня за это – и поделом. Теперь мне и покончить с собой совестно, остаётся только влачить это существование дальше. Но, дорогая моя жёнушка, наша семья не может так жить вечно! Посему вот что я надумал: мы, конечно, останемся вместе, и я по-прежнему буду твоим мужем. Но так уж повелось, что кормильцем в семье всегда был мужчина, и сроду не бывало, чтобы женщина сама заботилась о больном муже. В наших местах даже существует один обычай – позвать второго мужа, чтобы прокормить первого..."

Женщина сидела на кане, молча слушая мужа. При этих словах её охватила настоящая паника, и она в ужасе рукой прикрыла ему рот: "Молчи, молчи, я даже слышать об этом не хочу! Смотри только чего он тут вылежал на своём кане!" – выпалила она, и слёзы одна за другой закапали на одеяло.

Позвать второго мужа, чтобы прокомить первого и в самом деле было старым обычаем, бытовавшим в самых отдалённых горных районах. Бодисатва тоже слышала о таких жизненных перипетиях, но воспринимала их скорее как чудные слухи или курьёзные истории из далёкого прошлого. А теперь её муж всерьёз решил, что ей следует самой сыграть эту жуткую роль. От этой мысли всё её тело свело нервной судорогой и она мелко задрожала, будто шелуха в сите.

От вида страданий, которые его слова причинили женщине, мастер сам почувствовал почти физическую боль внутри. Глубоко вздохнув, он заговорил снова: "То что мне приходится говорить это тебе – унижение моего мужского достоинства. Ты не даёшь мне спокойно умереть, но в то же время слышать не хочешь, что я говорю. Если ты оставишь меня и дальше валяться на этом кане и смотреть на твои беды и страдания, то мне не надо ни мышьяка, ни верёвки – я подохну от собственной тоски!"

Женщина бросилась на грудь мужу, потеряв от горя свой голос: "Ради тебя я готова на что угодно. Но ты просишь меня привести в дом второго мужа – а где мне найти одинокого мужика, готового взвалить на себя всё наше семейство? Ладно, если попадётся добрый человек, а если он будет над тобой издеваться – я же выплачу свои глаза до последней слезинки!"

Заключив друг друга в объятия, супруги прогоревали так до самого рассвета. И когда солнце, наконец, поднялось, с гор до них донёсся протяжный волчий вой, странно походивший на человеческие рыдания.

Поутру женщина вновь собралась в горы за хворостом. Мастер стал наставлять её, что идти нужно только по солнечной стороне и ни в коем случае не забредать в тёмные лощины. Женщина внимательно выслушала наставления и отправилась в дорогу. Оставшись в одиночестве, мастер изо всех сил завопил, переполошив всю улицу. А когда соседи сбежались на помощь, то попросил их немедленно позвать к нему Тяньгоу – по очень важному делу.

Тяньгоу в это время сидел у себя дома. От уныния у него всё буквально валилось из рук, и он по обыкновению взялся плести клеточки для цикад. Мартовские цикады ещё не успели проснуться после зимы, чтобы своим весёлым стрёкотом отвлечь Тяньгоу от его горестей. Так что ему осталось только, погрузившись в задумчивость, таращиться на их пустые клеточки. Присев на кан мастера, Тяньгоу подумал, что тот хочет поговорить с ним о том, следует ли Усину бросать учёбу.

– Учитель, – сказал он. – Пока я жив, я всегда буду твоим учеником. Я ведь здесь не просто какая-нибудь приблудная псина. И хотя у меня нет никакого особого мастерства, я не допущу, чтобы твоя семья пришла в упадок. Так что, как бы там ни было, Усин должен учиться дальше.

– Тяньгоу, – обратился к нему мастер. – Какой же я был болван, что не позволил тебе как следует выучиться колодезному ремеслу. Люди вообще глупы. Пока гром не грянет, ничего до них не доходит, а когда наконец доходит, то уже ничего не поправить. Ты скажи мне, с той разведёнкой с другого берега у тебя действительно всё кончено?

– Да, всё кончено. Эта бабёнка только и думает что о деньгах. Дело ведь даже не в том, что она раздумала идти за меня, а просто это что-то гнилое в её характере. С виду она, может быть, и хороша собой, но мне этого не нужно. Если бы хозяйка была такой же, она давно бы уже тебя бросила.

– У твоей хозяйки и правда доброе сердце. Она годами терпела мой крутой нрав, но даже теперь всё ещё питает ко мне искреннюю приязнь. Казалось бы, с такой женой чего мне ещё желать в жизни? Но я не могу не видеть, как ей одной тяжело тянуть на себе всё это хозяйство без мужской помощи. А теперь, если Усин и дальше будет ходить в школу, нужны будут деньги на пропитание и всё остальное, а тут у неё на шее ещё и я – несчастный калека. У меня сердце разрывается, когда я думаю об этом. Тяньгоу, я хочу, чтобы она привела в дом второго мужа. Скажи мне, прав я или нет?

Сердце Тяньгоу пронзила острая боль. Он подумал, что паралич превратил его учителя в совершенно другого человека. Сколько же он должен был перестрадать-передумать, чтобы решиться на такое? Нет. Нет. Тяньгоу покачал головой. Но только иначе хозяйке ведь никак не избежать её горькой участи. Он опять покачал головой. Будучи не в силах изменить случившегося, он только неуверенно качал головой из стороны в сторону. Мужчины долго сидели, не произнося ни слова, пока Тяньгоу, наконец, не заговорил.

– Учитель, а ты уже говорил с хозяйкой?

– Она и слышать об этом ничего не хочет. Но с практической точки зрения это очень хорошее решение. Ничего незаконного, да и смеяться над нами никто не будет.

– А подходящий человек есть?

Мастер ничего не ответил. Он долго мялся, но потом потянул Тяньгоу за рукав, чтобы тот сел ближе к нему, и сказал:

– Здесь всё не так просто, Тяньгоу. Кто же захочет переехать сюда жить с нами? К тому же твоя хозяйка только плачет, когда я пытаюсь с ней об этом поговорить. Ты ведь сам знаешь, какой она особенный человек. Таких в нашей крепости можно по пальцам пересчитать. И хотя ей уже скоро сорок, но на вид никак не дашь... – говоря это, он внимательно посмотрел на лицо Тяньгоу.

Тяньгоу был не дурак и давно догадался, к чему клонит мастер. Сердце его отчаянно застучало, и он потупил взор. В комнате стало оглушительно тихо...

Тяньгоу осторожно соскользнул с кана и уселся на сплетённый из травы коврик. Тут он увидел, как вошедшая во двор хозяйка сбросила с себя на землю огромную кипу сухих веток. В дальнем углу дворика уже набралась целая гора хвороста. Тяньгоу заметил, что лицо и голова женщины взмокли от пота, а локоны волос прилипли к влажному лбу. Собираясь присесть перевести дыхание, она вдруг увидела выходившего их комнаты Тяньгоу и радостно окликнула его, но тот с бестолковым видом прошёл через двор к выходу, не поворачивая головы в её сторону.