Газета День Литературы # 69 (2002 5)

Сегодня у нас все говорят о независимом от государства гражданском обществе. Независимое от государства гражданское общество — это не только экономически состоятельные люди, независимо от государства утверждающие свое благосостояние. Я думаю, что независимое гражданское общество — это независимая духовная среда, которая независимо от государственных оценок, от оценок большого начальства умеет награждать, поощрять и наказывать своим общественным мнением. И с этой точки зрения премия Александра Исаевича Солженицына — это замечательный манифест независимого гражданского общества, поощряющего не тех, кто угождает большому государственному начальству, а граждански впечатлительных и интеллектуально ищущих. Я горжусь этой премией.

Теперь я хотел бы сказать несколько слов о тех проблемах, которые легли в основу книг, получивших столь высокую оценку.

Первая и сегодня самая главная проблема, которая, к сожалению, еще не описана адекватно, — это драма человека перед

лицом меняющейся истории. Как описать шок, полученный каждым из нас от истории, которая продолжает меняться категорически, меняться во что бы то ни стало? Капитулировать перед современностью? Отказаться от всех прежних ценностей? От традиций, от памяти, даже от своей идентичности? А ведь именно этого часто требует от человека так называемый прогресс: откажись от всего прошлого, прошлое тянет тебя назад, прошлое мешает тебе адаптироваться к веку, долой прошлое. Я думаю, что современный человек в большинстве своем рискнул пойти опасным путем. Решил не отказываться от своего прошлого, решил, рискуя всем, рискуя потерей перспективы в будущем, отстаивать свою культуру и свою идентичность, традиции своего народа, традиции своей великой литературы, невзирая на обвинения в традиционализме, в отсутствии адаптации к прогрессу и современности. Человек решил стать тем традиционалистом, который не отказывается от своей великой культурной памяти и великой традиции. Эти традиционалисты нуждаются в реабилитации. И я в своих работах постарался таких традиционалистов реабилитировать.

Второй проект, которым я всерьез занимался, — это реабилитация моего собственного народа. Сегодня русский народ находится на большом подозрении в глазах передового общественного мнения, он находится в рисковой ситуации нелюбимого. Его не любят собственные правители. Его не любят экономические элиты, его не любят властные элиты… Нелюбовь властвующих, нелюбовь тех, кто принимает решения, в значительной мере объясняет те катастрофические поражения, ту катастрофическую разруху, которые сегодня у нас произошли. Конечно, можно было реабилитировать свой народ, пойдя по тривиальному пути, уверяя, что не так уж мы не адаптированы к рынку, что были у нас в России великие первопроходцы и купцы — от Афанасия Никитина до Строгановых, была старообрядческая традиция, которая не хуже протестантской легла в основу буржуазной этики. Была этика замечательного предпринимательства, не вороватого, не коррумпированного, не спекулятивного, не ростовщического. Вы знаете по книгам, какова была сила замечательного купеческого слова, которое было прочнее всяких подписей. Эта линия реабилитации более или менее понятна всем. Мне хотелось бы реабилитировать свой народ и в ином. Сравнивая людей, абсолютно адаптированных к рынку, и людей, абсолютно не адаптированных к нему, я почему-то из чувства гражданского и творческого противоречия предпочитаю быть с теми, кто не совсем адаптирован к рынку. Сегодня даже серьезные экономисты говорят о зоне ошибок рынка. Они говорят, что никакой рынок не будет содержать Большой театр, он изначально нерыночен, по определению нерентабелен. Никакой рынок не будет содержать фундаментальную национальную библиотеку. Никакой рынок не будет создавать стройную систему высшего образования. Она тоже нерентабельна. Но я не думаю, что от этих ценностей мы должны отказываться. Следовательно, у нас должны быть инстанции, которые не приспособлены к рынку, а человечески корректируют рынок. Первой из этих инстанций является социальное государство, может быть, такой загадочной исторической инстанцией в мире является и сам русский народ, не совсем адаптированный к рынку. Может быть, ему дано защищать те ценности, которые заведомо нерентабельны и потому преследуются рыночниками. И может быть, когда-нибудь история воздаст ему за это.

Еще одна линия моих тревожных размышлений — это стратегическая нестабильность начавшегося ХХI века. Из чего вытекает стратегическая нестабильность? Деформировано само понятие прогресса. Когда-то прогресс был универсалистской религией спасения, благодаря прогрессу должны были спастись все народы, все человечество. Сегодня мы видим, как эта религия прогресса деформируется в религию избранных, сегодня прямо говорится, что есть неадаптированные народы и адаптированные народы. Наш русский народ попал на подозрение по части своей готовности к адаптации. Сегодня говорят о меньшинстве и большинстве. Когда большевики отлучали от своего коммунистического прогресса так называемые реакционные классы, это была чудовищная трагедия культуры и истории. Это была общенациональная трагедия. Но все-таки большевики отлучали от прогресса меньшинство в любом народе. А сегодня наши либералы отлучают от прогресса национальное большинство своего народа, которое называют агрессивным, красно-коричневым большинством и так далее. Если вы отлучаете от прогресса меньшинство, ваши потери будут чудовищными. Если вы отлучаете от прогресса, а следовательно и от самой жизни, большинство, вы оставляете за собой просто пустыню. Поэтому я думаю, что права этого молчаливого большинства должны быть защищены. Я рискую поднять свой голос, озвучить те интуиции, которые стоят за интересами, за ценностями этого самого молчаливого большинства. Мне кажется, прогресс на наших глазах преображается в расистскую категорию, которая делит людей на приспособленных и неприспособленных. Так и говорят: естественный рыночный отбор. Никто этого не стесняется говорить. И правильно говорят, что в некоторых странах этот отбор не выдержит большинство народа. И эти утверждения уже никого не шокируют.

Думаю, нам надо еще раз всем собраться с силами и отвергнуть эту зверскую идею естественного отбора. Надо вновь подтвердить высочайшие ценности человечества, те ценности, которыми жила наша великая русская культура.

Что касается стратегической нестабильности, она наступает тогда, когда возникает приватизированный прогресс. Прогресс не для всех, а для избранных. Прогресс для меньшинства. Это самое меньшинство справедливо обеспокоено своим благополучием. Оно понимает, что большинство ограблено им, большинству отказано во всякой перспективе, и тогда возникает искусство пиарщиков, чтобы

еще раз проманипулировать большинством, чтобы еще раз обмануть его и так далее. Но искусство пиарщиков дает меньшинству только тактический выигрыш. Это паллиативное решение. Не думаю, что современная Россия должна иметь в запасе только паллиативные решения. Думаю, уже есть стратегическое решение. Стратегический выход из нестабильности — это все-таки не в обход большинства своего народа идти к светлому будущему, а идти пусть медленнее, но вместе с ним. Другого стратегического пути просто нет.

Мы проходим тяжелые экзамены реформ, результаты которых были катастрофическими. Впереди у нашего Отечества еще более тяжелый экзамен, это начавшаяся мировая война. Началась она как война с терроризмом, я боюсь, что это будет столетняя война. И здесь стоит вопрос: с кем будет элита России в ходе этой войны? Велико будет искушение элиты покинуть собственную страну, покинуть неблагополучные места ради благополучных. Это один из приемов элиты. Раньше прогресс понимался как движение во времени: из плохого настоящего в светлое завтрашнее. Сегодня прогресс понимается как движение в пространстве: из плохого неблагополучного пространства, то есть России, элита меньшинства уходит в благополучные западные или заокеанские пространства, оставляя большинству это самое плохое пространство. Думаю, что начавшиеся грозные события определят лицо ХХI века. Остается вопрос, с кем же в этот час будет наша элита? Со своим народом или нет? Здесь есть одна тонкость. Наши новые собственники больше всего боятся, что главная угроза их собственности исходит изнутри страны — это угроза коммунистического реванша или угроза народного черного передела. Это не так. Сегодня, в условиях нового геополитического передела мира, в условиях обеспечения стабильности золотого миллиарда, куда Россия заведомо не попадает, может быть, наши собственники начнут наконец понимать, что главная угроза их собственности все-таки находится вне страны. Новые хозяева мира когда-нибудь покажут нашим новым собственникам их настоящее место. И тогда наши собственники поймут, что защитить их собственность можно только с защитой Родины. Только объединившись с собственным народом. Если бы мне удалось внушить эту идею нашим властям и новым собственникам, я бы сказал, что свой посильный вклад в дело национального примирения, в дело воссоединения элиты с народом мне удалось сделать.

(Выступление на вручении Солженицынской премии)

В Доме русского зарубежья состоялась церемония вручения премии Александра Солженицына. Это уже первый юбилей: пятая премия, присуждаемая лучшим отечественным писателям. За эти годы премия приобрела в литературном мире заслуженный авторитет благодаря своей объективности и высокому бескорыстию. Определилось и ее основное назначение — поддерживать высокие традиции русской реалистической литературы. Так же, как и в прошлом году, премия была поделена между двумя лауреатами. Премию за вклад в развитие русской мысли получил блестящий русский философ и политолог Александр Сергеевич Панарин, премия по литературе была вручена нашему давнему автору, крутому романтику и русскому патриоту Леониду Ивановичу Бородину. Впервые за пять лет сам инициатор премии Александр Исаевич Солженицын на церемонии вручения не был из-за болезни. Были оглашены его приветствия новым лауреатам. Своими размышлениями о книгах Панарина поделились члены жюри, известные учене, литературоведы Валентин Непомнящий и Людмила Сараскина, анализ прозы Бородина был сделан еще одним членом жюри Павлом Басинским. Кроме этого с короткими воспоминаниями о Леониде Бородине выступили художник Борис Мессерер и поэтесса Белла Ахмадулина. Мы печатаем выступления лауреатов и приветствие Ахмадулиной.

ЛЕОНИД БОРОДИН

На определенном возрастном рубеже человек, подводя ему видимые итоги своей жизни, фиксирует в сознании, что в его жизни было необходимым, неизбежным, всей судьбой удостоверенным, а что — случайным, лишь привнесенным частными обстоятельствами вопреки всему плану жизни, каковой, конечно же, опознается человеком в полной мере тоже только ретроспективно.

И в этой связи должен признаться, что еще до совсем недавнего времени единственно неизбежной, продиктованной всей совокупностью обстоятельств мне виделась та форма социальной активности, в которой прошла большая часть жизни. Эта форма обеспечила главнейшую мою удачу, которая равнозначна счастью в самом великом смысле: мне повезло прожить жизнь в состоянии максимальной духовной свободы, каковая вообще возможна в обществе.

В этом отношении не оставила меня удача и теперь, предоставив журнальные страницы, содержание которых неподвластно ни экономической нужде, ни политической конъюнктуре.

Но именно по этой самой причине, по причине удачливости судьбы, долгое время свое писательство я воспринимал, как нечто случайное, необязательное...

Многие годы я зарабатывал на хлеб трудом, далеким от профессии, и писательство объявилось и утвердилось, как отдых, как способ душевного выживания в ситуациях, способных пожирать душевный оптимизм, данный всякому человеку от рождения.

Хорошо писалось в камере, когда было можно, в кочегарках под рев моторов, в таежном зимовье под стук дождя по рубероидной крыше. И когда в конце восьмидесятых личные обстоятельства изменились к лучшему, решил, что все... Нет мотивации, нет действия. Скоро, однако, выяснилось, что не так... Что — привычка. Что не писать невозможно. И когда уже к пятидесяти годам получил, наконец, читателя, когда узнал, что кому-то нравится то, что делаю, тогда только началась осторожная переоценка того, что считал всего лишь случайным увлечением. К сожалению, поздно. Потому так и не дорос до солидного многопланового жанра — романа, каковой всегда почитал высшим продуктом (если так можно сказать) литературного труда.