Газета День Литературы # 82 (2004 6)
Шрифт:
В.Б. А как вышла на российские просторы ваша "Амфора"? Ведь книготорговая сеть в России была полностью разрушена. Питерские книги продавались только в Питере, карельские только в Карелии, уральские только на Урале, лишь московские кое-как разбредались по городам и весям.
П.К. Это, наверное, в конце восьмидесятых и в ранних девяностых так было. Тогда рухнула "Союзкнига", и никто ей на смену не пришел. Регионы остались без централизованного поставщика, а частную инициативу местные оптовики и книжники проявлять не спешили. Сейчас ситуация изменилась, хотя нет секрета, что и сегодня у питерских издательств: "Амфоры", "Лимбус Пресс", "Азбуки" основные продажи для регионов идут через Москву. Петербург охватывает только
В.Б. Издательство "Амфора", где вы работаете, это удачная затея?
П.К. Безусловно. Хотя не всё и не всегда идет гладко.
В.Б. Вы чувствуете конкуренцию других питерских издательств? Или пока живётся просторно?
П.К. Пока просторно, потому что современными нежанровыми русскими авторами в Петербурге занимаются практически только "Амфора" и "Лимбус Пресс". Сейчас делает попытку выйти на это поле издательство "Домино". Возможно, им это удастся, поскольку за их спиной стоит московский монстр "Эксмо". Они издают теперь Илью Стогова и Сергея Носова. Здесь может возникнуть реальная конкуренция. Авторов просто начнут перекупать, что с вышеназванными, собственно, уже случилось. "Эксмо" богаче "Амфоры" и может предложить автору такой гонорар, какой "Амфора" заплатить не в состоянии.
В.Б. Вернемся к писателю Павлу Крусанову. Есть для вас близкие по теме, по духу, по жанру современные писатели в России?
П.К. Это, конечно, перечисленный круг "петербургских фундаменталистов". Наши друзья всегда и во всем должны быть самые лучшие, иначе почему тогда они наши друзья? Кроме того, мне очень нравится, как работают Юрий Буйда, Олег Постнов и Игорь Клех, хотя они совершенно разные. Хорошо помню роман Вадима Назарова "Круги на воде", тоже вышедший в "Амфоре". Прежде я видел в нем только издателя, а тут он открылся как классный писатель. В последнее время читал Александра Проханова и Личутина. К Проханову отношусь с большим уважением. Безусловный мастер. Своего рода поэт в прозе. У него есть поразительные метафорические ряды. Очень пластичный язык у Личутина, но мне мешает его избыточная тенденциозность.
В.Б. У кого вы учились? Кому поклонялись в юности? Кого из классиков больше всего цените? Кому даже подражали?
П.К. Безусловно, ценю русский девятнадцатый век. Достоевского и Лескова перечитываю до сих пор. Николай Васильевич Гоголь — если на музыку положить, вообще песня будет. Поразителен Платонов. Из зарубежных писателей Уильям Фолкнер на меня сильное впечатление произвел — это мощно. Привлекали латиноамериканцы — тогда они всех привлекали. Сейчас перечитываешь и чувствуешь, что градус у них местами все же не тот, но в свое время они многим крепко по голове шибанули. Борхес, Маркес, Льоса, Кортасар… Примерно такой ряд.
Одно время критики, пока им самим не надоело, сравнивали меня с Милорадом Павичем, а я, что удивительно, когда писал "Укус ангела", Павича еще даже не читал. Примерно как Набоков Кафку. Вот ты как бы должен был читать, раз ты писатель, а не читал. Даже забавно. Видимо, в воздухе летают не только идеи, но и образы, и даже конструкции развернутых метафор.
В.Б. Есть ведь и общность судеб. Общность развития. Одно время, одни эстетические пристрастия.
П.К. Наверное. Но что мы можем знать о Божьем замысле о нас?
В.Б. Многие говорят и пишут о кризисе в современной литературе. Я лично с этим не согласен. Скорее, есть кризис в обществе, которое отказалось от чтения. И потому, скажем, вы не столь известны, как в семидесятые годы ваш земляк Андрей Битов, хотя явно как писатель вы не слабее его. Владимир Личутин уже не имеет той известности и влияния, которое имели его старшие собратья Василий Белов и Фёдор Абрамов. Тот же Вячеслав Дёгтев вряд ли будет иметь популярность, подобную бондаревской.
П.К. Кризиса никакого не вижу. Высокая эстетическая планка русской литературы выдерживалась во все времена и выдерживается теперь. Надо просто мерить не по среднему показателю, а по вершинам. Каждая эпоха говорит о кризисе, потому что говорящий живет внутри среды и видит вокруг засилье среднего, нормы. А оглядываясь в прошлое, он видит титанов, потому что среднее забылось, не выдержав испытание хроносом. Мне даже кажется, что перехваленный Серебряный век в плане прозы явно уступает нынешнему уровню письма. Естественно, если равняться на лучших.
Вы правы в том, что снизился накал общественного интереса к литературе. Книга отчасти сдала позиции перед новыми информационными технологиям. Россия всегда была страной с подавленной возможностью сказать все слова до конца. Здесь всегда находился некий намордник на слово. Казалось, вот снимут его и раздастся глас, который поведает последнюю правду о том, что надо делать и как жить. А когда намордник сняли, все с удивлением поняли, что никакого гласа не будет. Что литература существует не для того, чтобы без конца толковать обществу о его предназначении, у неё свои задачи. Социальной сферой занимаются политики, социологи, публицисты. Литература — это художественное постижение мира человека, его высот и его придонной мути. И при этом всегда немножечко игра. Когда стало ясно, что гласа ждать от литературы не стоит, многие разочаровались в ней, как в средстве прозреть через нее грядущее. А для тех, кто видел в книге чистое развлечение, появились более доступные и менее затратные средства информации. Чтение — это все-таки труд понимания и осмысления. А тут просто включил телевизор и вот тебе, пожалуйста, вид на последние новости, стадион или идиотское токовище. Так что всё закономерно.
В.Б. Должны ли быть у литературы, как и у империи, какие-то границы в изображении действительности, в демонстрации насилия, извращений, жесткого порно, в пропаганде вседозволенности? Или художник волен делать всё, что пожелает. Волен демонстрировать все мерзости мира? Каков ваш фундаменталистский взгляд?
П.К. Мой фундаменталистский взгляд таков. Я не хочу выглядеть ханжой, но никогда не позволю себе написать что-то такое, что бы я постыдился показать своему ребенку.
В.Б. Может быть, поэтому на вас, еще достаточно молодых и сильных, уже наступает поколение абсолютно раскрепощенных и свободных от всяких нравственных табу юных писателей, типа Ирины Денежкиной или победивших на "Национальном бестселлере" рижан Гарроса и Евдокимова?
П.К. Возможно, дело в том, что у Денежкиной пока просто нет ребенка. А возможно, в том, что эти молодые писатели выбрали особый путь вхождения в область моды. Говоря о моде, я имею в виду не покрой брюк, а ту фундаментальную вещь, которой занимается целая научная дисциплина под названием философия моды. Ведь даже любая идея для того, чтобы стать действенной, сначала должна стать модной. Марксизм никогда бы не победил, не стань он модным. Сейчас, как, наверно, и в иные времена, в среде тинэйджеров, среде пубертатной молодежи, есть мода на оголённость, на полную раскованность. Мода на телесный низ, ибо другого им пока никто не предлагает. Так вот, скажем, Денежкина пошла по тому пути, по какому в свое время ходили менестрели. Те стучались в замок барона и предлагали: "Барон, хочешь я спою тебе о тебе". — " Пой мне обо мне", — отвечал барон. И менестрель пел о подвигах барона, о его славе и величии. За это он получал с пиршественного стола вкусную баранью лопатку. Денежкина и иже с ней действуют примерно также. Они говорят: "Моё поколение, хочешь, я расскажу тебе о тебе". — "Давай, грузи", — отвечает поколение. И они грузят. А поколению приятно, даже если о нем говорятся самые ничтожные и нелицеприятные вещи, главное — о них наконец-то говорят. В результате Денежкина будет накрепко привязана к своему поколению. А когда подрастет следующее, оно скажет своей новой Денежкиной: "Расскажи нам о нас. А об этих кренделях мы больше слушать не хотим — сливайте воду". Писатели, не привязанные ко времени его сиюминутностью, как правило, имеют более протяжённую авторскую судьбу.