Газета День Литературы # 96 (2004 8)
Шрифт:
Тем не менее, совершенно несправедливо обвинять всю позднюю советскую культуру в мелкотемье. Неправомерно и сравнивать ее с достижениями Запада. Не нужно забывать, что советское общество развивалось достаточно автономно от остального мира и жило собственными проблемами. Книги вроде "Голого завтрака" просто не могли появиться в СССР. Точно так же на Западе были бы немыслимы Василий Шукшин или Анатолий Иванов. По-настоящему крупные советские художники отражали жизнь своего социума ничуть не хуже, чем это делали европейские или американские авторы в отношении своих обществ.
Конечно, творческому человеку в СССР катастрофически не хватало свободы. Несомненно и то, что виноват в этом, прежде всего, политический
Критика СССР с позиций культурологии должна быть направлена против искусственного ограничения бюрократией возможностей самого соцреализма. Возникновение советской контркультуры стало возможным именно вследствие превращения социалистического реализма в партийный официоз. В рамках искусства 30-х—50-х годов возрождение авангардизма было бы бессмысленно.
Как и следовало ожидать, попытка заморозить социальную систему, предназначенную для продолжения революции, завершилась катастрофой. После смутного времени 90-х власть в стране вернулась к бюрократии, теперь уже окончательно избавившейся от идеологических нагрузок. И снова чиновник гипнотизирует общество своим любимым словом — "стабильность". Налицо социальный закон: бюрократия всегда стремится к покою и требует позитива. Существенное отличие современной России от Советского Союза состоит в том, что чиновник сегодня заботится только о своем покое. Народу же предлагается оптимизм.
Культурное пространство посткоммунистической России очень эклектично. Философ Александр Зиновьев верно указывает на присутствие в нем по крайней мере трех основных компонентов: реанимированного монархизма, пережитков советской эпохи и агрессивного западничества. Действительно, страна как будто живет сразу в нескольких временах.
Дореволюционная Россия представлена у нас лояльным к режиму православием, ряжеными казаками белогвардейского толка, лубочными сериалами, раскрученными реакционерами вроде Ильи Глазунова.
Ощущение советской эпохи создается благодаря различным способам эксплуатации ностальгии. Самые простые из них: бесконечное повторение любимых фильмов, популяризация ретро, телевизионные встречи с тенями прошлого и т.д. Достаточно в определенный час включить ТВ или найти волну радио "Ретро", чтобы на какое-то время спрятаться от настоящего.
Присутствие "Запада" российский обыватель может почувствовать, находясь в супермаркете или в ночном клубе, рассматривая глянцевый журнал или пересчитывая валюту. Более бедные могут приобщиться к цивилизации через рекламу и созерцание иномарок на улицах. Убийственно то, что все эти компоненты культурного пространства существуют фактически виртуально. В реальности в России нет ни "Запада", ни продолжения советской эпохи, ни тем более православия. Наблюдаемый эффект "блуждающего времени" вызван процессом распада русского народа как коллективного субъекта истории. Современные русские уже явно не осознают себя единым этносом. Для жителя крупного города крестьяне из соседних деревень ментально не ближе австралийских аборигенов. Когда-то советским людям демонстрировали документальные фильмы о положении индейцев в резервациях. Сегодня россиянам в этом же ключе подают сюжеты о русских селах.
Не менее остро ощущается распад нации и в самих городах. Что общего между русским бизнесменом, интеллигентом и пролетарием? Вопрос повисает в воздухе. Мне могут возразить, что социальное расслоение было всегда и что оно не отменяет этнической общности. Однако проблема не ограничивается имущественным
Собственно говоря, разложение целого — это и есть состояние постмодернизма. Постепенно исчезают миф о человеке, миф о нации и, наконец, миф о самой личности. Остается Ничто, которое выдает себя одновременно за всех.
В России это Ничто уже имеет множество нарядов: от казацкой бурки до ультрабуржуазного смокинга. Но, как говорит некто в одном из постмодернистских фильмов Девида Линча, "в этом зале нет музыкантов. Это всё запись". Фальшь, конечно, нетрудно распознать, но далеко не каждый желает срывать с пустоты маски. Большинству всегда удобнее испытывать иллюзии, чем брать на себя ответственность за реальность.
Справедливости ради нужно сказать, что властные структуры в современной России также формируются из людей, представляющих большинство. Этим людям и вправду хочется стабильности — пускай иллюзорного, но всё же покоя. Знать правду о себе и о том, что происходит в России, они категорически не хотят. Даже располагая фактами и непосредственно выдавая негатив, такие VIP-персоны будут любой ценой держаться за оптимистическое мировоззрение.
Правда, в постмодернистском обществе у социального оптимизма есть одна важная особенность: это уже не реальное чувство и не его иллюзия — скорее, это попытки создать клон в отсутствие оригинала. Нечто подобное можно увидеть в игре актера, исполняющего пародию на пародиста.
Главная проблема заказчиков оптимизма в том, как обеспечить звучание музыки без музыкантов. Пожалуй, единственное приемлемое решение для них — включить запись.
Еще в начале 90-х человек, слушавший Бернеса, Магомаева, Ободзинского, "Песняров" или "Пламя", считался элитарным нонконформистом. Для одних это увлечение было не более чем позой, для других — формой ностальгии, для третьих — настоящим эстетическим удовольствием. Появилась интересная концепция, интерпретировавшая советскую и восточноевропейскую эстраду как музыку протеста в условиях капитализма. Интересно, что не менее нонконформистскую трактовку американской эстрады 30-х годов когда-то давал известный сатанист Антон ЛаВей. Этот симпатичный эксцентрик утверждал, что по-настоящему дьявольские мотивы слышатся не в визгливом рок-н-ролле, а в мелодиях ретро.
На фоне происходящего в ельцинской России голоса советских певцов действительно звучали как вызов западничеству и антиимперской политике власти. Почитателями ВИА и других "соловьев застоя" внезапно сделались люди, ранее не питавшие к ним никаких симпатий. Скромно оформленные виниловые пластинки "Песняров" и "Самоцветов" стали входить в "золотой фонд" музыкальных коллекций высоколобых постсоветских интеллектуалов. Вероятнее всего, этот феномен всё же объясняется ностальгией по имперскому пространству и времени. Безусловно, советская песня являлась одним из важнейших символов этого "хронотопа". Заезженные диски, старенькие проигрыватели и приемники,— все эти обломки крушения великой эпохи превратились в коллективный памятник прошлому страны и ее незадачливым гражданам.
Несмотря на свою внешнюю наивность, советское ретро несет на себе отпечаток трагедии. По сути, оно свидетельствует о перечеркнутых жизнях, несбывшихся надеждах, о тех людях, которые ушли, не узнав, что их усилия были напрасны.
Любое ретро интимно. Так или иначе, оно связано с внутренним миром человека, его личным восприятием истории и других людей. Не случайно воспоминания о событиях прошлого часто совпадают с какой-нибудь мелодией или фильмом.
Холодный Мурманск 1966 года. В ресторане моряки пьют коньяк и заказывают песни. Через тридцать лет какой-нибудь постаревший мичман, слушая радио, вспомнит этот далекий вечер и уронит скупую мужскую слезу.