Газета "Своими Именами" №17 от 24.04.2012
Шрифт:
ШТРИХИ К НЕДОРИСОВАННОМУ ПОРТРЕТУ
Видишь этого человека? Это Ленин. Обрати внимание на его упрямый, своевольный череп.
Роза Люксембург – Кларе Цеткин
После смерти великий человек всегда превращается в миф. Ленин начал превращаться в миф еще при жизни. При подавляющем изобилии работ, ему посвященных, он не стал ни понятнее, ни доступнее – скорее наоборот, с каждым «историческим исследованием» вождь революции становился все более недоступен для нас… Фигура и историческая роль Ленина столь велики, что для мало-мальски адекватного ответа на вопрос поэта «что он сделал, кто он и откуда, этот самый человечный человек?» понадобились бы тома. В этих довольно сумбурных заметках я не претендую на такой ответ; как и обозначено заглавием, это – штрихи к недорисованному портрету, не более того…
Эта характеристика Ленина, данная Маяковским, обретает особую глубину, если вспомнить другого титана
«Человек и люди – не одно и то же, нет. Человек – враг действительности, утверждаемой людьми; вот почему он всегда ненавистен людям».
Преимущество Ленина как исторической личности состоит в том, что по сей день его так и не удалось классифицировать. Сам по себе акт классификации означает победу системы. Классифицирован – значит не страшен. Поэтому система всегда стремится классифицировать своих противников. Сначала убить, потом пожрать – такова тактика системы по отношению ко всему, опасному ей. Скажем, наследник ленинской власти Сталин благополучно классифицирован и пребывает в качестве экспоната в музее XX века. Классифицирован всеми – либералами, консерваторами, монархистами и анархистами: в каждой из этих групп существует какой-то устойчивый консенсус мнений относительно его исторической роли. А ведь эпоха Сталина уже наследовала эпохе Ленина. Ленин же и созданный им стиль до сих пор продолжают вызывать у классификаторов недоумение и смятение. Скоро уже сто лет, как они примеряют на Ленина всевозможные мифы разных степеней пошлости, но несоответствие всегда выходит чересчур очевидным.
Интересно проследить эволюцию мифа о Ленине на его родине. Еще при Сталине страну заполонили черно-белые фильмы, в которых роль Ленина исполняли совершенно на него не похожие актеры с внешностью и ужимками клоунов[1]. С малых лет советского человека буквально всюду преследовал сусальный образ доброго Дедушки[2], прямо-таки ужасающий своей вымученностью и неестественностью. Один из самых крутых нонконформистов в истории, Ленин, наверное, был бы немало поражен, узнай он о том, во что его попытаются превратить. Впрочем, кажется, именно Владимир Ильич сказал в свое время, что лучший способ умертвить политического деятеля – сотворить из него икону. Когда Советский Союз рухнул, поверженного кумира принялись поливать грязью с небывалой интенсивностью; искусственный образ Дедушки глумливо осмеивался. Но это был всего лишь искусственный образ… Потерявшая всякое чувство меры антиленинская кампания, которую вели, как правило, бывшие «верные ленинцы»[3], парадоксальным образом открыла думающим людям глаза на подлинное величие вождя мирового пролетариата, величие страшное, жестокое, внечеловеческое, мало удобное для нас. Только теперь Ленин стал принадлежать избранным, тем, кому он должен был принадлежать по праву.
Осквернение памяти Ленина не давало нужных плодов. Но Ленина нужно было повалить во что бы то ни стало – в эпоху первоначального накопления, как стали ее называть, пользуясь старой марксистской терминологией, этот символ упрямого народного стремления к справедливости, символ грозного союза угнетенного народа и одержимых интеллектуалов на этом пути, был опасен, он мозолил глаза… Оставалось одно – вычеркнуть Ленина из памяти народной. Российское телевидение по сей день со странной, на первый взгляд, гордостью любит демонстрировать несчастных тинэйджеров, которые в 15 лет не могут ответить на вопрос журналиста о том, кто такой Владимир Ильич Ленин. Но это явно тупиковый, порожденный отчаянием ход[4]. Именно сегодня Ленин возвращается к нам. Все указывает на то, что двадцать первый век даст нам новый виток осмысления ленинизма[5].
В одной из бесчисленных антисоветских книжек Ленин, в компании соратников узнавший об удачном исходе штурма Зимнего, заливаясь истерическим смехом, восклицает что-то вроде:
– Теперь держитесь! Теперь нас всех перевешают на фонарях!
С каким настроением, на самом деле, Ленин взваливал на себя бремя власти? Оставим истерический смех писателям романов, но согласимся с тем, что перспектива фонарей была вполне осязаема. Ухватиться за власть в совершенно разрегулированном, фактически разрушенном государстве, отстоять ее в жестокой войне, в полностью враждебном окружении, заново отстроить – по новому, доселе невиданному принципу – государственный аппарат, находясь буквально под прицельным огнем, – и при этом ни разу не задуматься о возможности краха? Вряд ли такое было возможно. Как известно, сразу после прихода к власти Ленин издал ряд совершенно декларативных декретов. Значение их, на текущий момент, было скорее агитационное, чем практическое. Причем обращалась новая власть не только к настоящим, но и к будущим поколениям. Владимир Ильич в любой момент готов был «слететь» и старался оставить как можно более глубокий след в памяти народной. Этим обусловлен был и знаменитый план «монументальной пропаганды». Большевистский прорыв поначалу представлялся Ленину чем-то вроде прорыва парижских коммунаров, «штурмовавших небо» и уничтоженных при штурме. По мере того, как большевики начинали упрочиваться во власти, его опасения за будущее социалистического советского проекта вовсе не исчезали, а скорее даже обострялись. «Наша партия может теперь, пожалуй, попасть в очень опасное положение — именно, в положение человека, который зазнался. Это положение довольно глупое, позорное и смешное. Известно, что неудачам и упадку политических партий очень часто предшествовало такое состояние, в котором эти партии имели возможность зазнаться», – говорил Ленин на своем юбилее в 1920 году, отказавшись выслушивать восторженные славословия соратников. В 1922 году, когда враг, как кажется, окончательно разбит и в стране начинается строительство нового социалистического порядка, на XI съезде РКП(б) в одной из своих последних значительных речей Ленин изъясняется еще более тревожно:
«Нам очень много приходится слышать, мне особенно по должности, сладенького коммунистического вранья, “комвранья”, кажинный день, и тошнехонько от этого бывает иногда убийственно. И вот вместо этого комвранья приходит номер “Смены вех” и говорит напрямик: “У вас
Идеалист и прагматик одновременно, Ленин понимал, что целиком реализовать грандиозный замысел вселенского коммунизма здесь и теперь не удастся. Ленин не обольщался. «Существенно то, что лед сломан, что путь открыт, что дорога показана». Тотальной победы не будет, не будет никогда; важно движение к победе, покорение новых и новых горизонтов, преодоление новых и новых преград – в войне ли, в политике ли, в науке ли. Социализм, по Ленину, «не готовая система, которой будет облагодетельствовано человечество. Социализм есть классовая борьба теперешнего пролетариата, идущего от одной цели к другой во имя своей коренной цели, приближаясь к ней с каждым днем». В каждодневном и упорном преодолении Ленин видел главнейшее преимущество молодого советского строя перед погрязшим в своей самодовольной порочности капитализмом, куда более могущественным исторически, географически и политически. Потребность в преодолении как инстинкт победителя, как инстинкт полнокровной, здоровой натуры – вот на чем базировал и чем оправдывал свою деятельность Ленин, не боясь, если надо, совершать «маленькое отступление для большого прыжка». Отрицая на словах роль личности в истории, он собственным примером продемонстрировал исключительную важность этой роли.
Именно этот важнейший урок Ленина оказался забытым боготворившими его преемниками. Стремление почить на лаврах, особенно во второй половине двадцатого века, поддерживаемое и разделяемое малограмотными и простонародными коммунистическими лидерами, оказалось неодолимым. На ум приходит история о маковом поле из «Волшебника Изумрудного Города», задремав на котором, никто уже никогда не просыпался.
Типичная черта русского интеллигента, многократно описанная классиками русской литературы середины-конца XIX века, – его нерешительность, неспособность к действию. В рассказе Чехова «Мститель» интеллигентный рогоносец, придя в оружейную лавку с тем, чтобы купить пистолет и застрелить из него неверную жену вместе с любовником, после длительных размышлений и колебаний (сколько страшных картин проносится в его воображении!) покупает в конце концов сетку для ловли перепелов.
Можно объяснять паралич воли, как это всегда со свойственным ему едким сарказмом делал Ленин, трусостью и безволием вечно колеблющейся интеллигенции, и в ряде случаев такое объяснение будет справедливым. Однако стоит учесть еще, что переразвитой, утонченный мозг всегда располагает более к созерцанию, нежели к действию: когда приходит время действовать, он ощущает себя опутанным самыми разными доводами, всевозможными «за» и «против», возникающими отовсюду, куда только он может заглянуть – а кругозор его так широк! Есть отличная русская поговорка «заплутать в трех соснах»; оказавшись в трех соснах, такой ум видит перед собой тысячи возможных путей – и даже не плутает, но остается в нерешительности на одном и том же месте. К формуле Ленина «пролетариат борется, буржуазия крадется к власти» можно было бы добавить «интеллигенция колеблется». Сомнения и топтание на месте среди интеллигенции всегда были распространены даже в среде революционных радикалов.
Ленин принадлежал, безусловно, к умам самого высокого уровня, – к умам гениальным, к умам, способным просчитывать последствия своих действий надолго вперед и видеть самые разные пути, по которым можно было направить эти действия. Уникальность Ленина, особенно хорошо заметная на русской почве, состояла в том, что при этом он был способен молниеносно принимать решение и проводить его в жизнь с железной последовательностью и нечеловеческой энергией. «Крайности ни в чем не хороши, но если бы пришлось выбирать — мы бы предпочли узкую и нетерпимую определенность мягкой и уступчивой расплывчатости», – сказал вождь еще в 1905-м. И позже, уже в семнадцатом: «Кто хочет помочь колеблющимся, должен начать с того, чтобы перестать колебаться самому». «Воин колеблется и размышляет сколько угодно, пока он принимает решение. Но когда решение принято, он исполняет его безо всяких колебаний», – это правило индейца-яки из историй Кастанеды звучит абсолютно по-ленински. Если же выбранная стратегия не приносила нужного результата, доселе железный и непоколебимый Ленин, в мыслях которого, казалось, не было места сомнениям в правильности своих действий, замечал непорядок одним из первых и изменял её с приводившей в изумление соратников и врагов быстротой. Он был великим мастером крутых поворотов. Кроме того, он был великим мастером оказываться в нужное время в нужном месте – и делать в этом месте, в этот момент всё, что необходимо для победы.