Газета "Своими Именами" №33 от 13.08.2013
Шрифт:
Я обомлел. В голове хоть и пошло всё кругом, но пронзила мысль: «Это конец. Сейчас призовут людей Берии, и погибнем оба». И здесь я снова был поражён поведением Сталина: «Успокойся, успокойся, товарищ Апанасенко! Стоит ли так волноваться из-за этих пушек? Оставь их себе…»
Прощаясь, Апанасенко попросился в Действующую армию – на фронт.
«Нет, нет, - дружелюбно ответил Верховный Главнокомандующий. – Такие храбрые и опытные, как ты, нужны на Дальнем Востоке».
Вот таким был И.Р. Апанасенко.
Этот случай описал Герой Социалистического Труда Ф.Т. Моргун
Г.А. Фытов, кандидат военных наук, профессор
*В Красной Армии это было единственное объединение мирного времени, которое именовалось Фронтом.
ОЦЕНКИ МОСКОВСКИХ ПРОЦЕССОВ
Шайка бандитов, грабителей, подделывателей документов, шпиков, убийц… может сравниться лишь средневековая каморра, объединявшая итальянских вельмож, босяков и уголовных бандитов. А.Я. Вышинский
В дни процессов против лидеров троцкистской оппозиции по городам Советского Союза проходили собрания и митинги, а газеты публиковали статьи и резолюции с требованиями сурового наказания подсудимых. Хотя эти митинги и резолюции были, как правило, организованы сверху, они отражали мнение народа. Оценки трудящимися бывших лидеров большевистской партии совпадали с оценками, которые давал им прокурор Вышинский (см. эпиграф).
Особое возмущение вызывали планы Троцкого и его сообщников столкнуть Россию и Германию в новом военном конфликте “Троцкисты стали не только изменниками родины, но и злейшими провокаторами войны” (“Правда”, 24 января 1937 г., статья “Подлейшие”)
Страна отвечала на приговоры врагам народа не только митингами поддержки политики Сталина, но и новыми достижениями в труде. Летом 1936 г. экипаж Чкалова совершил беспосадочный перелёт из Москвы на Камчатку; весной 1937 г. начала работу дрейфующая станция “Северный полюс-1”; летом 1937 г. экипаж Чкалова совершил новый беспосадочный перелёт – из Москвы в США; на колхозных полях 1937 года собирались рекордные урожаи зерна. Газетные сообщения об очередных производственных успехах чередовались с сообщениями об очередных разоблачениях троцкистско-фашистских заговорщиков. Народ воспринимал эти события как реализацию обеих взаимосвязанных функций государства – развития экономики и защиты результатов мирного труда людей от организованных преступных группировок.
В дни первого московского процесса, стараясь подстраховаться, с осуждением своих бывших сообщников в печати выступил и ряд “раскаявшихся” троцкистов. Названия их статей говорили сами за себя: “Не должно быть никакой пощады!” (Раковский); “Беспощадно уничтожать презренных убийц и предателей” (Пятаков); “Троцкистско-зиновьевско-\фашистская банда и её гетман Троцкий” (Радек); “За высшую меру измены и подлости - высшую меру наказания” (Преображенский). Антонов-Овсеенко, некогда ближайший соратник Троцкого, во время первого московского процесса опубликовал статью, где сообщил о своём предложении Кагановичу “выполнить в отношении Зиновьева и Каменева любое поручение партии”, вплоть до расстрела.
Под стать им были и публикации в дни процессов представителей советской творческой интеллигенции. М. Кольцов (Фридлянд) напечатал статью под названием “Свора кровавых собак”. Прежних лидеров большевиков он называл “злыми двуногими крысами”, “прожжёнными мерзавцами”, “гиенами и шакалами”. Названия других статьей демократических писателей также говорили сами за себя: “Ложь, предательство, смердяковщина” (Бабель), “Чудовищные ублюдки” (Шагинян), “Путь в гестапо” (М. Ильин, Маршак). Карикатурист Б. Ефимов, брат Кольцова, откликнулся на третий московский процесс рисунком двухголового зверя-монстра, одна голова которого имела лицо Троцкого, другая – лицо Бухарина.
В отличие от народа, который высказывал на митингах то, что действительно думал о подсудимых, представители прогрессивной демократической интеллигенции СССР в своих публичных высказываниях о процессах явно насиловали собственную природу. Лишь в разговорах между собой они отводили душу: называли осуждённых “невиновно пострадавшими, кристально честными большевиками”, “совестью нашей эпохи”, выражали негодование по поводу “варварских приговоров” и т.д. Например, Бабель говорил друзьям, что “арестовываются лучшие, наиболее талантливые политические и военные деятели”; процесс Бухарина-Рыкова он назвал “чудовищным”.1
Самым деятельным образом откликался на московские процессы Троцкий. Он решительно отрицал предъявлявшиеся ему заочно обвинения: связей с антисталинской оппозицией в СССР он почти не имел, “террористических директив” не давал, переговоров с представителями Германии о подготовке войны против Советского Союза, о разделе страны, о передаче в концессию предприятий не вёл. Про обвинение в связях с гестапо его эмиссаров он сказал, что таковое “слишком хорошо напоминает клевету на Ленина и того же Троцкого в 1917 году”.
В поддержку Троцкого выступил ряд представителей прогрессивной и демократической общественности Запада. В начале 1937 года в Париже был создан комитет по изучению московских процессов, а в США – комитет защиты Троцкого. На их основе была образована комиссия по расследованию процессов 1936-37 гг., возглавленная американским философом Джоном Дьюи. Беспристрастная, как её назвали троцкисты, комиссия объявила Троцкого ни в чём не виновным.
Сами процессы вызвали глубокое возмущение мировой демократической общественности, практически единодушно осудившей их – и как злонамеренные подлоги-фальсификации, и как удары по вере представителей трудящихся в незыблемость завоеваний Октября.
Ещё до начала суда над Зиновьевым и Каменевым прогрессивные деятели ряда стран призвали советские власти проявить по отношению к подсудимым человеколюбие и гуманизм. 22 августа 1936 года в Москву на имя председателя СНК Молотова поступила телеграмма, подписанная руководителями Социнтерна, которые просили предоставить обвиняемым судебные гарантии; настаивали, чтобы им было разрешено иметь защитников, независимых от правительства, чтобы им не были вынесены смертные приговоры.2
Приведение приговоров в исполнение было встречено мировой демократической общественностью с единодушным осуждением. Один из лидеров II Интернационала Бауэр писал о “тягостном впечатлении, которое расстрел подсудимых произвел на искренних либеральных и социалистических друзей СССР”. Писатель-гуманист Манн записал в дневнике: “Шестнадцать ленинцев, получивших после гротескных покаянных речей смертный приговор, действительно казнены. Ужасно”. Сожаления выразили писатели-гуманисты Цвейг и Роллан.