Газета "Своими Именами" №45 от 05.11.2013
Шрифт:
Не стоило бы писать об этом, если б лента «Приказано уничтожить! Операция “Китайская шкатулка”» была на уровне большинства российских тупых киноподелок, которыми в эти годы кормят электорат. Фильм-то на самом деле хороший, увлекательный. И актёрский коллектив отличный, кроме названных - А. Смоляков, С. Баталов, Т. Бибич, И. Соколовский... В. Золотухин Гитлера сыграл, Г. Хазанов – ненавистного ему Сталина… Заявили бы этот фильм как российский остерн (по аналогии с вестернами), ну и крутите его на здоровье без всяких претензий, пока не надоест. Так ведь заявлена архивная документальность, вот в чём дело. «Ребята-то не знают!» - как говорится в одной рекламе. Смотрят и думают наши «ребята»,
Тут в одном областном театре один заслуженный артист достиг возраста расцвета. То есть раскрылся полностью, как бывает в девяносто два года. А закрываться желания не изъявляет. И, будто назло, в тот год кроме сцены все другие подходящие по ситуации места в театре заняты – гардеробщика, директора… Решили тогда его в труппе всё-таки оставить, в одном спектакле немножко использовать. Чуть-чуть - из уважения к заслугам и для бухгалтерии.
Там роль как раз для заслуженного артиста в расцвете, особенно если у него подагра разыгралась – занавес открывается, а он уже сидит. Нашлась такая подходящая историческая драма, тихая, почти без зрителей. И вот, значит, как бы некий предбанник, факелы горят и сидит этот заслуженный артист. Вбегает дамочка в плюмаже, за ней – то ли Меншиков с шампанским, то ли Кутузов с Малютой Скуратовым, чёрт разберёт, освещение-то в режиме факельной экономии. И они спрашивают, мол, чьи это покои? А наш заслуженный должен, этак сидя, учтиво поклониться и ответить: покои, дескать, самого царя Петра Алексеевича. И больше от него ничего не надо. Он дальше сидит, а эти с царём пляшут, указы пишут, целуются, водку пьют, мух стреляют… Тоска, а не спектакль.
И тут сразу на другой день афиша. Народу в зале едва на два ряда. Холодно, не надышали. Эти, к факелам поближе, на сцену выходят, чьи, мол, тут покои-то? А тот глазами хлопает, паузу держит – и ни бельмеса. Совсем засклерозило. Но потом всё-таки озарился, словно вспомнил что-то из телевизора и вдруг говорит: «Это покои Путина Владимир Владимирыча!» Артисты так и рухнули, где стояли. Но надо ж как-то реагировать! Дамочка в плюмаже говорит: «Хорошо как попали-то! И оделись по случаю больно красиво, будто в телепрограмме «Модный приговор», и в приёмную Путина без записи первые добрались. Пойдёмте, что ли, с ним о реформах поговорим?» Тут заслуженный артист, как старый конь дорогу вспомнил, тоже давай отыгрывать: «Какая ж, - говорит, - вам запись, если вы и так Валентина Матвиенко! Вот и Чубайса в камзоле узнаю, и Медведева! Проходите на этот, на саммит!»
Кой-как отсебятиной действие закончили и занавес скорее закрыли.
На другой день директор в отъезде был, приказ не успел подписать. Поэтому старик опять на сцене оказался. Эти подошли опасливо, спрашивают про покои, а сами тут же суфлируют ему чуть не в ухо: «Петра Алексеевича! Петра Алексеевича покои, скажи!» Тот прислушался, губами пошамкал, и вдруг говорит им: «Гитлера это покои, Адольфа Алоизыча!» Дамочка плюмажная тут же в истерику впала: «Сволочь! – кричит. – Задушу голыми руками!» Эти её держат – и не понять, они старика защищают или Гитлера. Хотя, конечно, дамочке уже всё равно - что тот, что другой. Зрители от смеха вповалку – когда в зале много народа, гораздо лучше смеются. Драма, всё-таки.
На следующий день аншлаг. Эти на сцену вышли с вопросом про покои-то, а старик им как по заученному: «Это покои самого Мамая Батый Кербердыевича! Он повелел тут половецкие пляски устроить и чтоб всенепременно в неглиже». Из зала тут же заорали: «Правильно, молодец, чего рассусоливать! Давай пляски и танец живота ещё, мы билеты у спекулянтов по четыре номинала брали! И других артисточек подгоните, каких там в гримёрках поймаете! Пусть все пляшут!».
Да что толковать: ожил театр. Стали ветерана в другие постановки приглашать. В «Лебедином озере» он вместо Одетты телевизор на худеньких руках на сцену вынес: «Примета есть: «Лебединое» пляшут, значит, сейчас начнётся, глядите новости!». В «Грозе» Катерину - откуда только силы взялись - как бы из омута вытащил: «Живи, дочка, тебе ещё материнский капитал получать!». А она как про капитал услыхала - вырвалась, опять топиться бросилась, а там под сценой бассейн уже убрали. Зрители в экстазе с галёрки попадали. А в «Войне и мире» Наташе Ростовой на корсет трос защёлкнул и после её слов «Эх, полететь бы!» махнул рукой подсобным за кулисами…
Недавно вечер его был, творческий. Дворец спорта битком. Он наизусть монологи читал, из Донцовой большой отрывок...
Корреспонденты потом спрашивают: «Как же так, в театре два слова путаете, а здесь вон чего!?»
Он ответил просто: «Здесь – это праздник, юбилей, случай. А театр – это сама жизнь. Может, в какой другой стране всё и идёт тихонько по порядку, а у нас в жизни ничего предсказать невозможно. Ни-че-го! Вот уж лет двадцать, а то и все пятьсот».
– Э-э-э, мила-ай, ты думаешь что? А тайга-то, она – ого-го! Вот у нас как: запьёт, к примеру, мужик – ну прям не то чтоб по бутылке в день, а помногу запьёт. Так мы его чего? Мы его в тайгу. Завезём эвон куда на заимку, а сами обратно в село лошадьми, сутки скачем.
– Ну и как, помогает? Бросает пить мужик-то?
– А то! Как огурчик!
– Ага, ага, понятно: типа водица из родника целебная, типа хвоя кругом?
– Да какая на хрен хвоя! Говорю ж – в тайгу, на заимку. До ларька пешком шесть суток. Он пока поплутает, пока к людям выйдет – уж и свеженький, никакого тебе выхлопа. И одно желание – не выпить, а выспаться недели чтоб две, а то и все четыре. Потому как тайга-а! Или вот девку какую взять…
– Что, у вас и девки – по бутылке в день?!
– Вот глупай! Толкую ж: девка иная, случись, загуляет. Да ещё приведись с жанатым! И загуляет так, что тока юбки шуршат, крапива вянет, кресты на церквах кособочатся. Так мы, знамо дело, эту девку чего? Мы её в тайгу. Любовь там не любовь, страсть там не страсть – в таёжечку, в тайгушечку её, шалопутную. И поверишь, милай, как рукой! Всё дурное кипение кровей – схлынывает, благостивеет, будто прогноз погоды от Александра Беляева по телевизеру поглядела!
– А-а, это-то понятно! Ну, как бы: белочки, цветочки, грибки с ручеёчками – всё от дурных порывов отвращает, душу чистит!
– Тьфу! Кору они чистит, девка-то! На делянке, топориком. Как за день стволов с полсотни кедрача обработает – так вся гульба из башки долой! Потому как, мила-ай, повторяюсь же – тайга, однако!.. Или вот против воровства. Был у нас в райцентре чиновник один. Брал. Сейчас, конечно, все чиновники везде берут – но этот уж напялом, сверхнаглости, меры не знал! Так, поверишь, мила-ай – тайга!
– Ну, тут уж и не знаю, что предположить? Какие такие цветочки-грибочки-делянки…
– А чего предполагать-то? Вывезли мы его в тайгу подальше, да и отдудохали как следует, чтоб сверх меры не брал. Исправился, стал как все.
– Н-да, вот оно как, оказывается, - тайга-то!
– Так, мила-ай! А ты, значит, из краевого?
– Из него, дедусь, из него.
– Прибыл, значит, убеждать, чтобы мы обратно и впредь энтих поддерживали, которые со всякими землями-фабриками, вкладами-пенсиями и прочей такой ерундой реформы проводят, и всё никак до конца не проведут?