Газета Завтра 157 (49 1996)
Шрифт:
История жила в предсказаниях — и можно было только восхищаться ими, если даже они были случайным наитием, а не плодом целенаправленного Божественного ясновидения.
Чудесен для всех переход через Альпы.
Большой полководец обставил врага.
Замолкли вдали орудийные залпы,
Солдат не страшат голубые снега.
Практически невозможно трактовать по-иному катрен, посвященный переходу Суворова через Альпы. Учреждая ордена Суворова и прочих русских воителей, он не без удовольствия вспомнил вещие слова прорицателя.
В 41-м, несмотря на тяжелую уверенность в победе, он искал ее подтверждение у Нострадамуса — и без особого труда
Откажется немец от веры Христовой,
К языческим власть обратится богам.
Душа его будет в темнице суровой,
И он за жестокость поплатится сам.
Снаряды разрушат старинные стены,
И кровь будет смешана с ярым огнем.
Молись, осажденный, боящийся плена.
Ты хищник,
поверженный горным орлом.
Будь проклят, жестокий,
коварный еретик,
Решивший народ и закон изменить!
Сгорит твоя власть, как и ты,
на рассвете,
И прах твой развеянный не воскресить.
ПРОЧИТАЛ, НО НЕ ШИБКО возрадовался, ибо в ту же ночь открыл и иные предсказания. Одно было малозначительное, но очень уж точное — и откровенно раздражало. Про генералиссимуса Франко, давнего, упорного и удачливого врага:
Страна не сорвется в кровавую бездну,
Решительный Франко друзей созовет.
Пускай неприязнь дипломатов
исчезнет, -
Испания силой традиций живет.
“Надо же!.. Из XVI века так точно предсказать! И про кого, про эту мелочь пузатую с кисточкой… Ишь ты, петух испанский, удостоился именного упоминания. А про меня ни гу-гу, как будто имени у меня нет… Кавказец, мать твою так!.. Несолидно как-то… Да и какой он, к черту, кавказец, всего лишь по иронии судьбы…” — мелькнула ревнивая, обидная мысль, но не омрачила. Омрачило иное. Тяжко стало на душе, когда, наконец, нашел он про себя злое высказывание. Он явно не нравился Нострадамусу, поэтому, наверное, и брезговал его именем прорицатель:
Мне страшен неведомый
третий правитель
Загадочный северной снежной страны.
Его же соратники им же убиты -
И старость его пред лицом Сатаны.
“Тоже мне, страшен!.. Чем это я тебя напугал, скотина астрологическая?! Нужен ты мне!.. Какие, к черту, соратники?! Разбойники с большой дороги! Сколько сил отдал, нервов сжег, чтобы сокрушить эту сатанинскую банду, оставленную в наследство чертовым Ильичом. Чего стоило вырубить эту вредоносную чащобу! Лес рубят — щепки летят. Да уж… Летят, чересчур летят!.. — глаза Сталина потускнели, колкая, фантомная боль пронзила старые оспины на щеках, как будто случайные щепки от кровавых порубов вонзились в лицо, — Но что он мог сделать?! Он же не палач! Он — судья… Он — подсудный судья в земном судилище… И не его вина, что эти “сталинские щепки”, как поют в запретной песне, летят и летят в небытие. Но кто обделен прививкой оспы в его империи?! И жертвы виновны, и палачи виновны! И он виновен!.. А больше всех жидовня русско-еврейская… И нет ему передыха в этой борьбе. А жалкие призванные упорно выдают себя за избранных. В Сатане ищут Бога! И все трижды виновны перед теми, кто не родится на этом свете никогда. А они все умрут. И он умрет!..
Они, точно праздник,
справляли поминки:
Великий правитель скончался вчера.
Но тень его с лестью была в поединке,
Идя под защитой креста и орла.
Какая уж защита… Хотя — как знать… Но возрадуется нечисть всесветная, ох как возрадуется. Возликуют дети подлости и лжи концу моего временного бессмертия. Но не знать им счастья от злой радости и клеветы: грязью умоются, грязью кровавой”. И высветились зловещие слова предсказания:
Славянский народ
под ненастливым знаком,
И тюрьмы, и песни их власти не впрок.
На смену придет,
как священный оракул,
Схоласт и догматик,
и ложный пророк.
И опять, как наваждение, всплыла хитроглазая, круглая личина Хрущева с темным родимым пятном на лысине, будто кто-то сокрушил о его пухлую голову школьную чернильницу-непроливайку.
“Да нет, не он!.. Какой из него оракул и пророк?! Брехлив и льстив — это точно… Но стоит попристальней присмотреться, человек — существо непредсказуемое. И чего он мерещится с испачканной лысиной? Вот Берия почему-то не мерещится, а должен. Только помри, враз свое пенсне паскудное протрет — и такую смуту организует, чертям тошно станет. Но тоже не пророк и не оракул. Но глаз да глаз нужен за шакалом. Нельзя расслабляться и благодушествовать нельзя. А то, как это там сказано у Нострадамуса, про царишку, про Николая, увы! последнего:
Я знаю: монарх, наконец, пожалеет,
Что прежде щадил он врага своего.
Царя устраняют жестокой идеей,
Казнив всех родных и всех ближних его.
А Берия наглеет, шакал менгрельский! И свои кое-кто из русаков тоже наглеют, заражаются чужебесием на “благо” Родины!.. А тот, грядущий, вместо которого мне хрущевская лысина с пятном мерещится, — кто он?! Уже наверняка народился, гадина, на свет — и сейчас, когда я бессонницей маюсь, дрыхнет безмятежно где-нибудь в глубинке под крестьянской крышей — и ведать-не ведает о своем паскудном предназначении. Эх, коли бы знать, ежели б наверняка ведать!.. Да что толку: не этот, так другой объявится, не лысый, так волосатый, с хохлом седым вместо пятна родимого. Сокрушат империю, размотают державу, подлецы!..” — Сталин аж зубами скрипнул от безнадежности и грядущего позора, ибо черным по белому нашел в пророчествах:
Величье империи все-таки сгинет,
И скипетр положит без боя страна.
Земель завоеванных нет и в помине,
Остался без зерен кровавый гранат.
Опасен для красных рост сект
и религий:
Бичем устрашенья не выстроишь мир.
Никто не спасется от дьявольской лиги,
И демоны мрака сойдутся на пир.
“Да уж, черт бы побрал эту Лигу Наций, или ООН!.. Какая разница: что жопа, что задница!.. А уж от этих тайных сект и обществ оккультных — гарантированное безумие и чужебесие. Напрасно несведущие надеются на чудеса: дважды два всегда четыре, а не пять в земном измерении. И никакие фокусы ничего не изменят. А в ином, может быть, вообще чисел нет, там без Пифагора обходятся. В ином властвует Слово и великое Молчание за Словом. И кто ведает: что есть здесь, что есть там?!..”
ТОМИЛО ДУШУ грядущее, обессиливало. Мрачили сознание смутные, зловещие предсказания… И не собственной судьбы, которая была ясно предугадана еще в давние годы. Он уже несколько лет, вскорости после смерти жены, не помнил себя как человека, рукой махнул на свою обреченность во времени и продолжал вершить свой сизифов труд. Угрюмо внимая судьбе, угрюмо убеждаясь в своей жестокой правоте, свыкнувшись с безысходностью, он упорно толкал перед собой неподъемные камни империи, дабы хоть на малое время уберечь ее от власти истинной бездны. И предсказания чужеземного, старинного ясновидца, страшные, темные предсказания, не могли сломить его волю, направляемую высшими силами.