Газета Завтра 202 (41 1997)
Шрифт:
Лукашенко не дружит с зарубежными банками, не протягивает им просящую ладонь. И ничего, обходится. Ельцин без международных банков жить не может. Они для него — радетели и надежные спасители. Им можно протянуть и две руки. Щедрее осчастливят.
Могло ли происходить хоть нечто подобное с Лукашенко? Ни в коем случае. Он скорее умрет, но никогда не продаст ни себя, ни родную Белоруссию. Человек он порядочный, хозяин бережливый. Ельцин — из тех, из торгашей и шабашников. Если ему выгодно, он продаст по дешевке не только страну, а и мать родную. Самый наглядный тому пример — Беловежская пуща. Ельцин с легкой душой подмахнул мерзкий беловежский лоскут. Лукашенко назвал тот лоскут грязной тряпкой, и в белорусском парламенте один, как перст, проголосовал против ратификации позорной сделки.
Недавно поджидал рейсовый автобус. Рядом сидела словоохотливая старуха. Моя сверстница, бывшая партизанка. В молодости, видать, была бедовая. Разговорились о житье-бытье и, как обычно, о Ельцине и Лукашенко. Моя сверстница сказала громко, чтоб слышали все: “Недавно гостила у сестры в Минске. Хорошо живет Белоруссия. У них там даже пахнет Советской властью. Был бы у нас свой Лукашенко, то мы жили бы еще лучше”.
Я подумал: бывшая партизанка восторгается Лукашенко и жизнью в Белоруссии. А кто ненавидит Лукашенко и Белоруссию? Некоторых назову поименно. Евгений Киселев, коханый, черноусый красавец, из породы элитных. Подстать ему Сергей Доренко, только безусый. Когда перед телекамерой проклинает Лукашенко и Белоруссию, то захлебывается, никак не может проглотить озлобленную слюну. Тут же, на подхвате, Николай Сванидзе. Старательно и не без умысла обрусел. Смолистая бородка. Даже сквозь нее видно, сколько в обрусевшем Коленьке хранится ненависти к Лукашенко и к Белоруссии. Пристяжным, иноходью пританцовывает Андрей Разбаш, симпатичный, поразительно похожий на молодого Льва Давидовича.
На кого ни посмотри — делец, каких мало, и непременно приставлен к телекамере. Языкастые, за словом в карман не лезут. Улыбчивые, послушные. У нас, на Кубани, в моем хуторе Маковском таких молодцов называют с усмешкой: “Э-э! Так это же супчики-голубчики!” Так, потехи царской ради, Ельцин вдруг сказал бы: “Ну, разлюбезные мои супчики-голубчики, мигом падайте ниц, креститесь и целуйте мои ноженьки!” Упадут с радостью. Покажут любовь и преданность. Потом, сидя в дикторской, станут уверять телезрителей, какой совершили благородный поступок. И снова, с еще большим рвением, возьмутся за свое — поливать нечистотами Лукашенко и Белоруссию.
Какая судьба уготована Союзу двух славянских государств? Президенты удивительно разноликие, разномастные. Перед телекамерами день в день вещают супчики-голубчики, люди бесстыжие, пропитанные злобой. Нет, не помогут России и Белоруссии ни ритуальные встречи на высшем уровне, ни показные, для телезрителей, братские поцелуи Ельцина и Лукашенко. Не принесет Союзу пользу и то, что один президент вхож в Белый дом, может по-братски обнимать любезного Билла, а другому президенту строго запрещено появляться даже на пороге.
По всему видно, доброе дело осложнено тем, что ведется неумно, предвзято, неинтеллигентно. Да и какая может быть интеллигентность? Ельцин по природе груб, озлоблен. Умеет угождать Биллу, Гельмуту, Жаку, а на Лукашенко смотрит, как на подчиненного. “Требую объяснения!” Ничего не скажешь, Ельцин умеет показать свою президентскую власть. Отлично обучен еще на обкомовской службе. Потому и забывает: возрожденное славянское единство нуждается в ласке, в добром слове и отеческой заботе. Ведь новоявленный Союз двух — еще дите. Слабонькое, беспомощное. Мальчуган только-только пробует ходить, а его недруги, подобные всяким киселевым и доренкам, бросают камни, палки под его неокрепшие ножки. Туда же, под мальчугана, брошен и Шеремет, как бомба замедленного действия.
Люди приветствуют Союз России и Белоруссии, ибо знают: наши народы извечно живут по-братски. Иначе не могут. Не может и Лукашенко. А не сможет ли Ельцин? Он уже сегодня косится, и над русой головой мальчугана летят знакомые окрики: “Не сметь!” “Не самовольничать!” Что же будет дальше? Как Союз станет расти, крепнуть, богатеть? И как быть с тем, что в России — геноцид, обнищание и разорение, а в Белоруссии — зеленеют росточки новой жизни и, как уверяет бывшая партизанка, “у них там даже пахнет Советской властью”.
Вопросы, вопросы. Один тревожнее другого. Конца им не видно.
Оттого и на душе ноющая боль.
ЗОЛОТО БУР-ХАНА
Михаил Ворфоломеев
Михаилу Ворфоломееву — прекрасному русскому драматургу и прозаику, патриоту и певцу родной Сибири и всей России — исполнилось 50 лет. Редакция газеты “Завтра” искренне поздравляет своего давнего автора, желает новых творческих побед!
Вперед,Михаил!
ДАВНО БЫ Евдоким Лыков переехал жить в село или в город, да людей не любил. Но главное, что держало его в тайге, откуда до ближайшего поселения не менее полутысячи километров, стало золото. Нашел он его случайно. Знал от бурят, что на Прибайкальской сопке живет Бур-хан, бурятский Бог… Ходил не раз он к этой сопке и всякий раз, подходя, чувствовал, как густеет воздух, и какая-то неведомая сила толкает его прочь. И от этого страшно было и азартно.
Он нашел это золото под водопадом. Длинный водяной язык горной речки вышаркал в граните глубокую впадину. Вся впадина была забита крупным самородным металлом. Вот оно, золото, бери его, но страх поначалу держал Евдокима. А после зачерпнул горсть, принес домой и спрятал. С тех пор понемногу брал его, возил в Иркутск, продавал скупщикам…
Зимой бил зверя, летом промышлял золотом. Вот и сейчас, возвращаясь таежной тропой, вспомнил вдруг, как была изнасилована его жена… Женой у Лыкова была немка Мария Шнайдер, которую после войны привез он из Германии…
Помнил, крепко помнил Евдоким, как по такой вот тропе возвращался он с солонцов, где неделю караулил лося. Торопился в свое зимовье, словно что предчувствуя… Отворил дверь и первое, что увидел, голую Марию! Сидела она на полу и неподвижно глядела в одну точку. Привел Марию в чувство, и та рассказала, как после его ухода, на другой же день в зимовье пришли четверо незнакомых мужчин… Все рассказала! Уложив жену в кровать, Евдоким переобулся, взял патронаж, нож сунул за голенище и вышел на тропу.
Евдоким гнал себя холодно, жестоко. К вечеру он их догнал. Мужиков было четверо. Обросшие, закопченные. Значит, долго идут по тайге. Евдоким обогнал их, спрятал ружье, нож опустил за голенище и сел на тропу.
Четверо вышли прямо на него. Они остолбенели на мгновение. Евдоким тут же прикинул, что справиться с ними хоть и непросто, но можно.
— Охотник, что ли? — спросил один.
— Охотник, — не глядя на них, ответил Евдоким. — А вы кто? — и он даже зевнул. — Беглые люди? С лагеря?