Газета Завтра 216 (55 1998)
Шрифт:
Оставим даже в стороне Первомайск, после которого Куликов сумел удержаться во власти на очень крутом вираже. И всмотримся только в последние два года.
В марте 1996 года Куликов выступает против всесильной тогда группы Коржаков-Барсуков-Сосковец и, вроде бы, против самого Ельцина, подписавшегося под “пиночетовским” предвыборным сценарием. И выигрывает.
Летом 1996 года он снова выступает против той же “тройки” и выигрывает второй раз. Вместе с Лебедем, Чубайсом и Березовским.
Осенью 1996 года он выступает против Лебедя. Сначала просто один. Потом с Чубайсом и Березовским. И выигрывает, вопреки всем “однозначным” прогнозам.
Зимой 1996-97 года он выступает против Чубайса, Коха и пр. И выигрывает! С Березовским!
Весной-летом 1997 года Куликов вступает в конфликт с Березовским, оставаясь в конфликте с Чубайсом. И остается на посту опять-таки вопреки всем предсказаниям.
Осенью 1997 года он не остается в стороне от “войны с Чубайсом”, но уже к началу зимы 1997-98 года выдвигает компромиссную схему с советом банкиров и пр., со сложной, многоходовой комбинацией в пространстве власти.
Заметим, что к этому времени теряет аппаратное равновесие даже такой мастер игры, как Березовский, в результате этой потери снятый со значимого для него поста замсекретаря Совбеза. И обратим внимание на то, что роль Чубайса и Немцова в этом снятии резко преувеличена. Ибо хозяин снятий и назначений прислушивается по кадровым вопросам ко всяким там “кудрявым, рыжим и прочим” только тогда, когда ощущает, что “клиент готов” и потерял чувство этого самого равновесия.
Заметим также, что Березовский, проиграв одну из игр, понес в ней, как член Большой Игры, урон ощутимый, но не решающий. У него остались в руках финансовые инструменты, информационное оружие (ОРТ, другая пресса) средства делания решений и влияния на теневую политику.
Проиграй Куликов столько же хоть раз и хоть в одной из своих суперрискованных для функционера (а не игрока, как Березовский) игровых партий последних двух лет и он проиграл бы все в один момент! Но он ведь не проиграл! Пока не проиграл, разумеется…
И все это при том, что для Куликова игра не самозначима. В отличие от того же Бориса Абрамовича, который игрок всем своим существом. Наблюдая за поведением Куликова в телевыступлениях, считывая, насколько это возможно, его психологическое состояние по весьма фрагментарным эфирным свидетельствам, мы позволяем себе рискованное, но, видимо, небезосновательное утверждение: Куликов, похоже, считает, что прекрасно обойдется без игры, и будет жить и работать в соответствии со своими представлениями о нормах человеческой жизни. Но, во-первых, никто не знает на самом деле меру значимости игры для себя. И большинству (возможно, в некие моменты жизни даже Березовскому) кажется, что можно и без этой игровой “галеры” как-нибудь… Просто… По-людски…
Но это говорит часть человеческой личности. А другая часть, к которой больше доверия, шепчет: “Брось, не морочь себя, без игры не бывает!”. Поэтому желание жить без игры это… Как бы точнее определить… Нечто условное. Кроме того от желания до возможности “дистанция огромного размера”. Игра не прощает выхода. Это понимают все крупные игроки, в первую очередь те, кто так рискованно играл на чеченском поле.
Итак мы зафиксировали наличие множества точных ходов в игре Куликова. Точных по политическому итогу (конечно же, “весьма промежуточному”). Однако уже сейчас назвать точность всех этих ходов случайной не может даже самый остервенелый враг Куликова. И подчеркнем, что список рискованных ходов нами приведен в очень сокращенном виде.
Что это означает? Что у Куликова есть умение играть, есть даже мастерство игры, а значит и система “игровых автоматизмов”, почти рефлекторного ощущения игровых рамок. И есть так называемый “игровой сторож” показатель высокого игрового класса.
За описанием существа подобных феноменов обратимся к авторитетам из художественной литературы. Ибо искать такое в выхолощенной аналитике, претендующей на научность, просто бессмысленно.
Итак, вначале об “игровом стороже”. Это прекрасно описано у того же Булгакова. В романе, видимо, наиболее известном и поучительном:
“Что там еще? спросил Пилат и нахмурился. Прочитав поданное, он еще больше изменился в лице… И померещилось ему, что голова арестанта уплыла прочь, а вместо нее появилась другая. И что исчезли розовые колонны балкона и кровли Ершалаима, вдали и внизу за садом, и все утонуло в густейшей зелени Капрейских садов. И очень явственно послышался носовой голос, надменно тянувший слова: “Закон об оскорблении величества”… Мысли пронеслись короткие, бессвязные и необыкновенные. И какая-то совсем нелепая среди них, о каком-то долженствующем непременно быть и с кем?! бессмертии, причем бессмертие почему-то вызывало нестерпимую тоску”.
Это точное описание Игрового Сторожа. А теперь о самой игре. И здесь (в силу неклассичности исследуемой постмодернистской Игры) вместо классического еще в какой-то мере Булгакова пригодятся совсем неклассические Стругацкие, их “Град обреченный”:
“Гениальный стратег был доволен. Он ловко и неожиданно убрал мешающего ему слона да еще получил пешку в придачу. Великий стратег был более чем стратегом. Стратегия была лишь ничтожным элементом его игры. Великий стратег стал великим, потому что понял (а может, знал от рождения): выигрывает вовсе не тот, кто умеет играть по всем правилам; выигрывает тот, кто умеет отказаться в нужный момент от всех правил, навязать игре свои правила, не известные противнику, а когда понадобится, отказаться и от них. Кто сказал, что свои фигуры менее опасны, чем фигуры противника? Вздор, свои фигуры гораздо более опасны, чем фигуры противника”.
Представляется, что этих двух отрывков достаточно для иллюстрации “совсем не простоты”, то есть игровой обусловленности Куликова. Сила Куликова и его ограниченность в том, что даже в своей спонтанной, экзистенциональной реакции он автоматически оказался в рамках Игры и ее правил, задаваемых единственным Стратегом. Вернемся вновь к Стругацким: “Он сделал рискованный ход, на грани фола. Но именно на грани!..”.
Перейди Куликов эту грань и начни играть в политику вместо того, чтобы “затачивать” проблему спецоперации “в рамках опыта цивилизованных стран”, и не было бы никакого Куликова. А был бы либо послушно уходящий нео-Грачев, либо… тот или иной вариант высокопоставленного силовика, который в момент выдворения с игрового поля запоздало говорит “честь имею”. То есть в лучшем случае псевдополитическая фигура… На уровне Рохлина или чуть крупнее. Но, конечно же, гораздо мельче, чем Лебедь.
Но потому-то Куликов значим, что сделал он то, что сделал, то есть даже в “момент истины”, спонтанно отреагировав, самоограничился, причем на уровне внутренних рамок и игровых сторожей. И вот теперь давайте посмотрим, что же получилось из сделанного.
Первое. Куликов остался в рамках Игры. Будет его демарш иметь для него последствия или нет вопрос отдельный и без окончательного ответа.
Второе. Куликов, не “ополитичившись” глупым и наивным образом, создал Событие. И позволил его политически обыграть.