Газета Завтра 266 (1 1999)
Шрифт:
Но, может быть, наши ельцинисты хотя бы имели капитализм свободного рынка как идеал, пусть недостижимый? Может быть, они следовали философии хозяйства, свойственной либерализму? Практика показала, что нет, они и здесь противоречили главным принципам либерализма. Главная категория либерализма — собственность. Она вытекает из самой антропологии либерализма — представлении об индивидууме. Он свободен и равен другим в самом фундаментальном смысле — потому что он обладает неотчуждаемой частной собственностью в виде его тела. Его он может продавать по контракту в форме рабочей силы. На это надстраивается все остальное — имущество, недвижимость, капитал. Частная собственность в виде капитала уже есть предмет общественного
Как же отнеслись к категории собственности ельцинисты? С нигилизмом, который характерен только для уголовного мира. Неважно, что вся их рать от Селюнина до Яковлева изрыгала ритуальные заклинания о священном праве собственности. Это — маска. Еще М.Е.Салтыков-Щедрин сказал: “Горе — думается мне — тому граду, в котором и улица, и кабаки безнужно скулят о том, что собственность священна! наверное, в граде сем имеет произойти неслыханнейшее воровство!” Так оно и получилось.
То изъятие личных сбережений целого народа, которое демократы предприняли в 1992 г., не имеет прецедента. Внимательный анализ той акции и всей сопровождавшей ее риторики, по сути, снимает сам вопрос о принадлежности ельцинистов к либерализму. А ведь была целая серия подобных акций. Например, изъятие и присвоение огромной собственности ряда общественных организаций. Все это мы вспоминаем, как в тумане, вследствие мощной кампании по манипуляции сознанием, а вообще-то речь идет о чудовищных вещах.
Обращу внимание на одну сторону приватизации промышленных предприятий, о которой не говорилось. Она красноречива на фоне той кампании приватизации, которая почти в то же время проводилась неолиберальными правительствами Запада. Что считалось самым сложным в тех кампаниях? Не приватизация — наделение собственностью частных лиц, а денационализация — изъятие собственности у прежнего владельца. Здесь был главный камень преткновения, главные дебаты и поиск наилучшего способа возмещения. Суть в том, что государство является лишь распорядителем национализированной собственности, а вовсе не ее полноправным владельцем. Чтобы завод приватизировать, надо сначала провести его денационализацию — выкупить его у нации, хотя бы на момент сделав государство настоящим собственником.
Что же мы наблюдали в России? Не просто полное отсутствие этапа денационализации, но даже абсолютное изъятие из всех документов самого этого слова. Был изобретен неологизм — “разгосударствление”. Само введение этого словечка показывает, что речь идет о мошенничестве невероятных масштабов. Изъятие собственности у нации было проведено как грабеж, без малейшего намека на компенсацию. Афера с ваучерами — имитация компенсации небольшой части граждан на индивидуальной основе — была проведена настолько нагло, что всерьез никем принята не была и никакой легитимизации захвата собственности не осуществила. Даже в сознании тех, кто собственностью завладел. Разумеется, либеральной экономики на этой основе построить в принципе нельзя.
СОЗДАННЫЙ В РОССИИ уклад никак нельзя назвать “капитализмом свободного рынка” и судя по его практическим формам. Необходимые условия такого капитализма — свободная купля-продажа земли, денег, рабочей силы и товаров. В России нет рынка земли — это известно. Но нет и рынка труда. Люди работают без зарплаты или за символическую зарплату, но предприятия платят им “натурой” — тянут социальную сферу (прежде всего жилье). В результате рабочий привязан к предприятию, возникает разновидность крепостного права с барщиной и оброком. Допустим, тут нет вины режима, пассивно либерализации сопротивляется само население.
Другое дело — рынок денег и товаров. Рынок денег уродлив и никак не свободен — это очевидно. Банки искусственно созданы государством, государство же периодически отбирает у них “товар”. А сами они отбирают “товар” у вкладчиков — это ничего общего со свободным рынком не имеет. Несвободен и рынок товаров. Во-первых, он предельно узок, люди покупают минимальный набор продуктов — фактически, получают его по карточкам, похожим на деньги. Можно нашу мизерную зарплату заменить талонами на получение набора продуктов — ничего не изменится. Значит, это не рынок. Мафия контролирует и поставки товаров, и цены — где же здесь свобода? Это именно госкапитализм с криминальной компонентой — уклад, созданный союзом коррумпированной номенклатуры и дельцов теневой экономики и преступного мира, порожденных именно советским обществом.
Уклад ельцинской России и либеральный капитализм — это разные экономические, социальные и культурные явления по всем важнейшим признакам. Запад поддерживает наших “капиталистов” вовсе не вследствие родства душ, а из чисто политических интересов, как поддерживал Сомосу, “сукиного сына, но их сукиного сына”. Потому что эти наши “капиталисты” подрядились сломать советский строй, развалить СССР, обезоружить армию, уничтожить сильную промышленность и науку, допустив Запад к ресурсам России.
Почему же у нас прижился ярлык “либералов”? Во-первых, он кажется простым и понятным для наших марксистов-ортодоксов. Раз антикоммунист — значит, или фашист, или либерал. Скажешь фашист — обидятся, назовем их либералами. Во-вторых, и это гораздо важнее, в этом ярлыке очень заинтересованы сами “капиталисты”. Во время перестройки главным мотивом манипуляции сознанием было обещание, что слом советского строя приведет к созданию в России “социально ориентированного” современного капитализма, подобного шведскому или германскому. Соблазн рассеялся, сегодня всем понятно, что это не так. И мы видим, как меняется мотив песенки наших реформаторов. Теперь нам говорится, что мы переживаем трудный период ”капитализма свободного рынка”, а это капитализм дикий и варварский, капитализм периода первоначального накопления и т.д. Им надо переболеть, Запад нам поможет этот период сократить, но затем мы неизбежно придем к “социальному капитализму”. Это, мол, общий закон развития.
Послушайте сегодня А.Г.Аганбегяна, который при Горбачеве обещал нам “шведскую модель”: “Надо прямо сказать, что рыночная система — это очень жестокая система по отношению к человеку... С рынком связано банкротство, с рынком связан кризис перепроизводства, рецессия, которую, скажем, сейчас переживает Европа, с рынком связана дифференциация — разделение общества на бедных и богатых... Дифференциация у нас, конечно, к сожалению, уже сейчас, ну не к сожалению — это неизбежно, у нас уже сейчас растет и будет дальше резко расти”.
Сравните это с тем, что писал и говорил Аганбегян в 1989-90 гг. По масштабам дезинформации и подлогов, которые им совершены как должностным лицом, он по советским законам подлежал бы уголовной ответственности. Но для нас здесь важно, что и тут, в момент бедствия, у него наготове идеологическое оправдание: мы находимся на этапе либерализма, а здесь бедствие трудящихся предписано теоретически.
Мы разобрали первый вопрос — философский и культурный генотип того режима, который установился в России. Это — генотип маргинального паразитического меньшинства, которое вдруг приведено к власти. Организовать жизнеустройство ни по типу коммуны (советский строй), ни по типу гражданского общества (капитализм) такое меньшинство не может. Никаких перспектив оздоровления и преодоления кризиса этот уклад не имеет — не вследствие ошибок или нехватки ресурсов, а именно из-за своего культурного и философского генотипа.