Газета Завтра 285 (20 1999)
Шрифт:
"Слух обо мне пройдет по всей Руси великой
И назовет меня всяк сущий в ней язык!.."
Пушкин — всегда чуть впереди родного народа: красиво, по моде одет, спортивно быстр, пророчески задумчив, полководчески мудр. Защищая народ, Родину, Пушкин никогда никого из нас не обидел: к поэтам у него — любовь и прошение. Он — урок нам. Он — образ и характер. Он — с кем обязаны считаться мира сильные, он — кого не опровергнут жандармы и палачи.
Когда опытный и авторитетный поэт хочет вознаградить другого поэта, старого или молодого, за талант, он как бы пододвигает имя собрата к бронзовому великолепию Александра Сергеевича Пушкина: Борис Пастернак считал дарование Павла Васильева близким дарованию Пушкина — по силе чувств и по яркости слова.
А мамонтоглобальный Маяковский извинился перед Пушкиным за шалости юности: Маяковскому, юному, вдруг показалось — Пушкин ветховат, а вот футуристы — сверкают нержавеющей новизною... Но крупные поэты не лгут. И Владимир Владимирович затенорил:
"Александр Сергеевич,
разрешите представиться —
Маяковский".
А далее?
"Сукин сын Дантес!
Великосветский шкода!"
А далее?
"Может,
я один,
действительно, жалею,
Что сегодня нету Вас в живых!.. "
Да, я пишу эти строки, а на улице Пасха — Христос воскрес. И он, Пушкин, за Христом, за бессмертием, за молитвою стоит, как я уже сказал, — впереди, чуть впереди народа: ну на век или на два!..
Падает Пушкин — в снег, а русский народ его огненную кровь стирает с лица своего страдального. Стонет Пушкин в доме, тяжко ему — умирает, а седая Россия к подушке, к подушке, к дыханию его искрометному прижалась: мать ведь, легко ли ей? Еще не родит такого.
Александр Пушкин — не господин Сорос. Он и в учебниках на летящего Суворова похож: гении взаимносопоставимы, за ними — речь русская. Поле Куликово за ними, за ними — сияющий крест русской души крылатой, устремленной в звездную бесконечность, в синюю даль торжественно мерцающих планет. Вселенский знак. И зачем — плакаты и транспаранты на остановках автобусов и трамваев, на стенах зданий и в метро, зачем: "Двести лет Пушкину!.." Или: "Встретим Юбилей Пушкина в Москве и в России достойно!.." Зачем Пушкина встречать? Не надо мешать ему в школах и в вузах, не надо упрощать творчество его и уроки его, и он, он, легкий, умный, пронзительный, — сам нас встретит!.. Пушкин ли не обнимал друзей?
"Блондинистый, почти белесый,
В легендах ставший, как туман,
О, Александр,
ты был повеса,
Как я сегодня хулиган!"
Но продолжил Есенин, продолжал и утвердил разницу — между ним, Пушкиным, и нами, чтящими его наследственно и неколебимо:
"И в бронзе выкованной славы
Трясешь ты гордой головой".
Пушкин — характер, натура, образ, Пушкин — честь русского поэта: независимость и державность творца! Выковал себя.
Ныне запросто окололитературными "вожаками" серость назначается на место одаренности, запросто глубокая рукопись молчит под камнем безденежья, а текучая муть повествования запросто бежит через лотки и прилавки. Но творчество — не доллар: то гребет рубли, то слабнет, творчество — русская душа, русская жизнь и судьба, творчество — сияющий крест высших порывов человека, устремленных по мученической тропе Христа — над нами!.. Зов заревой воли:
Я по орбите жизненной вращаюсь,
Тоску обид напрасных затая...
Вот скоро я с тобою попрощаюсь,
Любовь моя, поэзия моя:
Звезда моя над горизонтом дремным,
Мучение внезапное и страсть,
Ты в океане, грозном и огромном,
Вела меня и не дала пропасть.
Я нищим был, но богател тобою,
Бессильным был, но побеждал тобой,
Глухим, но слышал рокоты прибоя,
Слепым, но видел край свой голубой!
Жена моя и вечная невеста,
Мгновенное бессмертие мое,
И потому — напротив солнца место
Не чье-то, а, действительно, твое,
Тропа до Богородицы торима
Тобой
и путь к распятию торим,
И не судьба моя неповторима,
А свет очей твоих неповторим.
Во времени, чужом и мракобесном,
Я ветер зла перечеркнул крестом,