Газета Завтра 288 (23 1999)

Газета

— Вполне возможно, я что-нибудь подобное и написал. Так что же? В чем ваш вопрос?

— А в этом слове — “неминуемая”. В каком смысле вы употребляете его — как что-то обязательное, или в том смысле, что невозможно миновать — “непреодолимое”?

— Не помню. Да это и неважно. Забыл — значит какая-нибудь ерундистика. Я всю свою прожитую жизнь забыл, товарищ, а вы толкуете о смысле какого-то слова. Давайте лучше поговорим о другом. Например, о вас.

— И о чем же... обо мне? — несколько растерялся Василий.

—

Проклятый вопрос о смерти остался для вас неразрешенным, так ведь? Впрочем, как и для всех, включая сюда и тех двоих-троих, о которых уже шла речь. И дело вовсе не в том, чтобы решить эту задачу, она, видимо, нерешаема. А в том дело, к какой группе крови относится каждый из нас, к какой категории жильцов на свете относится. Вот мы с вами относимся к той, которая исповедует главный лагерный закон: ты умри сегодня, а я умру завтра. Мы с вами, молодой человек, одной крови — вы и я. (Скрытая цитата.)

— Но это, по-вашему, хорошо или плохо? — несколько ироничным, минорным тоном вопросил Вас.Немирной, как никогда уверенно чувствуя себя представителем постсоветского модернизма.

— Хорошо, хорошо, — успокаивающе махнул на него восковой ленинско-мавзолейной рукою собеседник. — Да вы и сами знаете, поэтому и пришли ко мне. Скоро к вам доллары потекут. Ждите. А потом вы умрете внезапной смертью — скорее всего, вас убьют.

— Спасибо за пророчество, конечно... Но при чем тут доллары? Вы что, прямо связываете их с моей прискорбной гибелью?

— Не обижайтесь, скажите лучше спасибо. Ведь я напророчил вам внезапную смерть, самую лучшую из всех возможных. Хотел бы я оказаться на вашем месте. А насчет долларов — так ведь это, товарищ, общее место. Там, где они текут, обычно убивают.

Если иначе нельзя их отобрать и присвоить. Все можно присвоить, всякое имущество, даже кусок территории на луне и даже пространство другой человеческой личности — да, да, молодой человек: став каннибалом и сожрав труп этой личности. Однако нельзя ни присвоить, ни украсть времени чужой жизни! Это чужое время никогда не станет твоим, убей ты хоть миллион других людей. И безумие — не понимать этого. И этим безумием охвачены девяносто девять целых, девятьсот девяносто девять тысячных процента людей на земле — со дня их творения, если, конечно, они были сотворены, а не произошли от лохматых обезьян.

Вы что думаете, вы пришли ко мне за советом или какой-нибудь премудростью? Нет, вы пришли, дорогой мой, сами того не ведая, в надежде присвоить мое жизненное время. Однако это невозможно. Чужое время непожираемо. И пусть вас не сердят эти мои слова — все мы, бедные, испытываем голод чудовищного недостатка собственного жизненного времени. От этого голода, как от дистрофии, и подыхаем. Умираем голодной смертью времени. Его так мало — и оно принадлежит только каждому из нас. И никакого эквивалента ему нету. Так что напрасно смотрите на меня тоскливыми глазами — не только присвоить, но и получить его от меня, если я вдруг захочу отдать свое время в дар, — вы не сможете! Это действительно невозможно. Не было придумано такого способа присвоения, сколько бы ни старались.

... И тогда появились деньги. Их придумали прагматики человечества. Они смеялись над теми, которые считали, что главные ценности жизни откроются для них на том свете, после смерти, а не на этом. (На этом свете получаем, мол, лишь то самое, что не годится для будущего вечного сосуществования.) Прагматики решили все ценное, что должно открываться на этом свете, оформить во что-то существенное, материальное. И появились деньги, придуманные как эквивалент самого ценного — жизненного времени. Деньги стали солью, консервантом этого жизненного времени. В прямом смысле звучит лозунг новейшего времени: время — деньги. Но это уже не просто лозунг прагматиков всех времен — так звучит их религия всех времен и народов.

Общечеловеческая шизофрения началась и поехала именно с того момента, как были придуманы деньги. То есть с незапамятных времен. Но сумасшедший определяется не только тем, что он утверждает, что у алжирского дея шишка под самым носом, но и тем, что будет утверждать: время — деньги. Однако ни один сумасшедший не признает себя за такового... Вот обратитесь к себе, обратитесь к самому искреннему и самому умному началу своей души: болен я или притворился больным? И вы услышите в ответ: да, притворился слегка... И тогда ни в чем не сомневайтесь, делайте свое дело и смело загребайте столько денег, сколько сможете. И покупайте тренажеры для укрепления мышц, покупайте самые дорогие туристические путевки на экзотические острова.

— А если душа ответит “нет”? — прервал старого писателя молодой.

— Тогда тренажер не покупайте, за удовольствиями туристическими не гонитесь. Живите где-нибудь в деревне или на даче.

— Как вы, например?

— Да, как я, например.

— И что же, будет все хорошо?

— Нет, молодой человек, вовсе не хорошо.

— Тогда как же быть?

— Если бы я знал... Если бы хоть кто-нибудь знал... Вот вы, молодой товарищ, не видите ли во сне, что вас душат за горло?

— Нет, к счастью, пока не вижу таких снов.

— Скоро увидите. По лицу вашему заметно, что это будет скоро. Тогда вспомните меня и произнесите следующее заклинание. Запомните его, пожалуйста, или запишите. “Доллар, доллар, пошел бы ты на хер. Как жил без тебя, так и проживу дальше”. И постарайтесь, уж действительно, немедленно бежать из тех мест, где вас настигла эта зеленая зараза. Ни на миг не задумывайтесь и бегите, иначе вы пропали. Однажды ночью приснится кошмар, что подкрадется к вам некий бандит со зверскими глазами и станет душить, схватив вас за шею. И вы посмотрите ему в глаза и увидите, что это ваш потусторонний близнец, что это вы сами.

На душе у Василия, вынужденного слушать всю эту бредятину, стало совсем скверно, и, как всегда это у него бывало, фантазия мгновенно унесла его за тридевять земель, на этот раз почему-то в памирский горный кишлак, на плоскую крышу деревенского дома. Была ночь — необыкновенно яркие, отчетливые, словно светящиеся кристаллы, висели звезды над самой крышею, на которой я лежал, укрытый тяжелым ватным одеялом. Уютно пригревшись всем телом, но с лица овеваемый холодным ночным воздухом высокогорья, я бросил последний бездумный взгляд на сверкавшее в звездах небо — Вселенский Единый Кристалл — и глаза мои сонно закатывались, правая рука привычно подносила ко рту большой палец, который после многих лет дурной привычки стал выглядеть заметно тоньше, чем такой же палец на левой руке...