Газета Завтра 796 (60 2009)
Шрифт:
ОСОБЕННЫЙ ТАЛАНТ
О жизни его никому особенно не известно, и сам род его занятий для большинства остается тайной. А зовут Иваном, по отчеству Ивановичем. Хотя и имя это не настоящее, да и отчество, наверное, тоже было другим. Многие видят, что этот уже пожилой, потрепанный жизнью мужчина неразлучен с девочкой лет шести. Вместе куда-то уезжают на велосипеде, вместе возвращаются. Да еще можно заметить, что в этот коммунальный дом, в ничем не примечательную квартиру приходят, приезжают чужие, неизвестные люди.
Однажды, когда велосипед стоял во дворе, а Иван Иванович мирно копался в огороде, мне пришла в голову идея поговорить с ним.
Чайнички разных фасонов в ряд на полочке, часы со старинным боем, в которых непременно должна быть изящная кукушка, сундук — фамильный сундучок с музыкальным звоном. Открывается замок… и звон. Душа живая в этом дереве, в сундучке, что делал мастер из славного города Российской Империи — Екатеринбурга, в старинной купеческой горке-комоде, что стоит тут же рядом. Ковер ручной работы. Вышиты на темном дивные цветы: лазоревые и алые. Оловянная игрушка: кудрявый веселый парень дует в дуду и пляшет, обнявшись с медведем. Ах, возвеселись душа… Всё не могут ноги остановиться, всё идут в пляс по зеленой мураве. А вот полушка — деньга допетровских времен с гербом московского государства — орлом двуглавым. Держали её еще, может, в руках стрельцы, в кабаке давали за неё кружку зелена вина людям гулящим, лихим. Или торговали на полушку пирогами почтенные, богобоязненные купцы.
"Я у монашки одной когда-то на квартире жил, — рассказывает Иван Иванович. — С того-то и началось. Отдала мне иконы временно, на сохранение, а через два дня сама померла. От этих икон что-то повернулось во мне, и тогда открыл я в себе особенный талант — находить старые вещи. Очень это интересно. Самое интересное — именно найти. В той стороне, за Бочкаревой, за Меркушиной, была когда-то деревня Кривая Лука. Дома стоят, а народу, жителей, никого не осталось. Я туда поехал. Дураком обзывали и всяко, но вывез оттуда и иконы, и ткацкий станок, что сейчас в амбаре лежит. Так и пошло! В Усть-Салду ездил к старикам, старухам, завел знакомства. Да, бывает, хожу по пустому дому, по чердаку, вспомню, старуха, что здесь жила, говорила: полезешь на чердак, так возьми икону. Под ноги взглянул: а вот я по иконе-то хожу. Она два метра в размере, соборная. Были в деревнях иконы, что раньше в монастырях в дорогих окладах стояли. Нынешнему настоятелю монастыря я помогал их добывать. В Усть-Салде подарили в одном доме старинные иконы, с тем, чтобы я вернул их храму. А вот эту горку-комод, не поверите, я купил за 15 рублей. Хозяева перемену декораций в комнатах делали, мебель покупали, а эту, чтоб не мешаться. Попросили меня: "Дай, Иван, хоть за нее рублей 15". Я, разумеется, дал. А вот та, другая горка, куплена уже за три бутылки вина. Ковер привез из Лебедевой — ездил туда с заготовителями, так его там в тряпье и сдали. Это вот неизменно у меня — комоды и ковер. Да, а икон-то разных перебывало: и Воскресение Христово, и лики архангелов… Однажды попалась икона драгоценная, что в золотых вратах лишь ставят. А у меня уже тогда появились связи. Один человек, он и по заграницам знает, и всюду.
Тогда купили телевизор, как раз Любаше к дню рождения. А я на ту икону пять телевизоров мог бы купить. Раньше у каждой старухи иконы в доме были; если кому не хватает выпить, икону с собой, ко мне идут. Придут. Ну, сколько? Пятерка. Давайте. А сундук этот фамильный, со звоном, так мне отдали совсем за пачку дрожжей. Мебели много, игрушек из глины, наличники, самовары медные"…
ВАЛЕНКИ, ВАЛЕНКИ…
В ближней округе ни одного пимоката, кроме старого Федора Степановича Завалина, с которым мы сидим, перебираем все истории. В самые худые времена и то были на селе пимокаты, а теперь умер и Наум Фалалеев, умер и Петр Яковлевич Завалин. А Федор Степанович нынче занемог, скатал вон только одни валенки, что просила соседка. Внучке, девочке, которой и годика не исполнилось. А чуть подрастет, начнет ходить, и обрадуется снежной русской зиме, ледяным горкам, санкам. И будут греть ножки теплые валеночки, кустарно свалянные старым дедушкой. Еще и из своей шерсти катал Федор Степанович, да и за работу не брал много. Не дороже обходились они покупателям, чем фабричные, магазинные. А разве сравнишь товар?
Был мастер моложе — по-другому работал. Помногу делал: и для мужчин, и для женщин свой фасон, и ребятишкам. Сколько он их перекатал! Махнет рукой: не считано, мол, не припомню. Со всей деревни люди приходили. А и теперь еще идут. Да года не те.
Теперь люди и в магазине валенки берут на два размера больше. Потому что такие валенки садятся: пройдешь по сырому снегу, промочишь, и станут они меньше. Если наоборот — холод, то колеют, и ноги мерзнут. Для ускорения производственного процесса, экономии материалов или еще чего-то такого жуткого специалисты с дипломами, полученными в одновременно талантливом и бездарном государстве, благословляют применение серной кислоты. Я не знаю, может, это что-то другое, какой-нибудь химический препарат, но Федор Степанович, поведавший мне об этом, утверждает: кислота. Он с ней борется, и валенки, принесенные в починку, садит на колодку. Стирает их в горячей воде… В тонкости мне не вникнуть, но кислоты становится меньше. Валенки уже не "садятся". Носите на здоровье, добрые люди!
Грустит только мастер, что нет ему замены. Никто: ни сыновья, ни внуки не переняли мастерства. И так нынче держится на тоненькой ниточке связь между прошлым и будущим. А Федор со своей Федосьей никогда никого не нанимали. Три бани срубил он из круглого леса за 45 лет совместной жизни. Топор из рук до сих пор не выпадал. Всё домашнее хозяйство вели: коровы и овцы, молоко и шерсть. То ли как при феодализме, то ли как положено быть в нормальной человеческой жизни.
И я пошел в магазин, посмотреть тот фабричный валенок. Потрогал внутри. Был он, действительно, холодный и грубый.
ОТЛИЧНО ЗА ЖИЗНЬ
Чурбачки. Их хочется нежно гладить. Не сами чурбачки, а то, что из этого получилось. По шкафам, шифоньерам, в сейфе у хозяина полно такого добра… Деревянные чайные ложечки, деревянные кружки, большой черпак, самый, что ни на есть годный на рыбацком привале с костром, ухой в котелке. Курительные трубки, мундштуки. В углу ещё заготовки, но это, как говорит хозяин, работа погрубее: будут топорища на колуны. Из берёзовых белоснежных чурбачков, искрящихся зимним солнцем, хозяин мастерит любые, потребные для дома, или угодные для души изделия. Тонкая работа. Эти ажурные ложечки, вальяжную кружку просто хочется не выпускать из рук. А где-то на улице, во дворе, новый чурбачок, и у умельца есть на него очередная выдумка.
Николай Степанович Боровиков режет деревянную посуду много лет. Для себя, знакомых, на заказ может сделать, если попросят. Почти 40 лет проработал техником-технологом, мастером в одном из цехов целлюлозно-бумажного комбината, а дома находил отдых для души в берёзовой посуде. Да ещё лечил всегда от всех горестей-печалей, дарил вдохновение, как серьёзно говорит Николай Степанович, наш уральский лес. Он охотник и рыбак, он ягодник и грибник, в лесной избушке, на солнечной полянке у речки, бывает, пишет стихи. Неказистые, но для его сердца дорогие. О глухариной песне весной, о приходе осени. Лес густой, елово-сосновый, березняки за далями, начинается почти рядом с домом Боровикова, что на городской окраине. Вся жизнь, по существу, в лесу прожита. Коренастый, седоватый хозяин этого дома, словно оправдывая свою фамилию, сам при первой встрече смотрится как боровичок-лесовичок.
Только вот правой руки нет у мастера-резчика, приходится заменять её тисами: зажмёт в них заготовку, и одной рукой работает стамесками, свёрлами, резцами. Тисы, мастерская, тут же прямо в комнате, на углу стола. На стенах — выполненные маслом и тушью картины уральской природы — ещё одно увлечение хозяина. Но сам он всё равно загадка, в пиджачке накинутом на тельняшку, с сединой в бороде, трубкой во рту, похожий на какого-нибудь шкипера, морского волка из старых книг о пиратах, непонятно как оказавшегося в сухопутном лесном краю, где тянет к берёзовым чурбачкам.
…Подводная лодка: корабль-дом, под толщей вод. Лодки уходили из Западной Лицы, из Видяево, от студёного Баренцева моря в тёплое Средиземноморское на боевое дежурство. 20-летний Николай Боровиков принадлежит к "флотской интеллигенции" — штурманы, акустики. Он радиометрист, без точности показаний на его приборах не будет ни удачных стрельб, ни чёткого определения в системе "Свой-чужой". Боевое дежурство в Средиземке — трехмесячный морской поход. От ледяных вод, где ходят тресковые косяки, до теплых, лазурных. Там бывает тесно лодкам под разными флагами. Нельзя ошибиться, спровоцировать конфликт. Американцы — мужики вежливые, обычно запрашивали: не нужна ли какая помощь, в пресной воде не нуждаетесь? Только советским, если что и нужно, от них всё равно ничего не нужно. А как шли домой, к родным берегам! Как выходил экипаж на берег из этой надолго, наглухо закрытой стальной рыбины!..