Газетный киоск
Шрифт:
— Поварихой? — вполне серьезно спросила она.
— Почему именно поварихой? — смутился я.
— А кем же еще?
— Ну, например...
— Хорошо, я согласна, — сказала она.
— Правда?
— Правда. Все равно вы меня не возьмете. Вы шутите. А притом продавать газеты тоже интересно.
— Куда уж интереснее, — с сарказмом, как мне самому казалось, сказал я. — Так и просидишь здесь всю жизнь.
Она не обиделась, сверкнула на меня своими большими глазами, в которых уже не было зависти, а были только смех и ирония.
— М-да, — сказал я.
Я уже окончательно согрелся, но уходить не хотелось. За все это время никто ни разу не стукнул в окошечко. Наверное, в такой мороз никому не хотелось покупать газеты.
Я украдкой посмотрел на Катю. Она была небольшого роста, с черными, выбивающимися из-под шапочки волосами. И глаза у нее были черные, а щеки немного припухлые, как будто она их слегка раздувала. На ногах у нее были кожаные сапожки на высоких каблучках, а в углу, за столом, я заметил валенки. Легонькое зимнее пальто с небольшим воротником было расстегнуто до половины, и из-под него выбивался голубой пушистый шарф.
— И теперь вы снова ринулись в бой? — смеясь, спросила Катя. — Хотите доказать, что вы были правы?
— Хочу, — ответил я.
— Ничего у вас не выйдет. И снова вас назовут беспочвенным фантазером.
— Ах, Катя-Катюша, — сказал я огорченно. — Вы-то зачем это говорите? Ведь вы этого не можете знать наверняка. Еще неизвестно, кто...
Я не договорил, потому что она вдруг сунула мне в руки газету и сказала:
— Читайте.
Я мельком пробежал по первой странице. Ничего особенного. Все как и должно было быть. Лесные богатыри, доярки, почины, соревнования.
— На третьей странице, — подсказала Катя.
Я развернул газету и прочитал: «В Усть-Манске проходит всесоюзная конференция по распространению радиоволн».
Катя тихонько хихикнула в рукав. Наверное, на моем лице слишком явно было написано удивление. «24 декабря в 12 часов дня в Доме культуры электромеханического завода открылась всесоюзная...»
— Какое сегодня число? — хрипло спросил я, с ужасом думая, где я мог потерять целый день.
— Двадцать четвертое, — ответила Катя совершенно серьезно.
— Тогда почему об открытии говорит в прошедшем времени? Ведь она откроется только через час!
— Так ведь это завтрашняя газета.
Я перевернул лист. Газета «Красное знамя», 25 декабря.
— Ничего не понимаю... Какое же сегодня число?
— Двадцать четвертое. Какое же еще!
— Ну вот что, Катя. Вы меня простите. У меня что-то с головой. Переохладился, наверное.
— Вы не переохладились, и голова у вас в порядке. Это завтрашняя газета! Я всегда продаю завтрашние. Только их плохо берут. Все требуют сегодняшних. А сегодняшних ко мне не завозят.
— Этого не может быть!
Но ведь статья-то была написана про нашу конференцию. И мой доклад был назван прожектерским.
— Странно, — сказал я. — Теперь я знаю, что со мной будет в ближайшие часы. А если я захочу все сделать не так, как здесь написано? Возьму и не пойду на конференцию?
— Ничего не выйдет, — сказала Катя. — У вас нет причин для этого. Ведь это не только ваш доклад?
— Да, действительно. — Я на мгновение представил себе взбешенную физиономию Гошки и вздрогнул. — Похоже, что ничего не изменишь. Разве что в мелких деталях, которые все равно в газете отсутствуют. Ловко это у вас получается, Катя. Продавать завтрашние газеты — это не то что сегодняшние. Это интересно.
— Значит, не возьмете в экспедицию? — спросила она насмешливо.
— Вот что, Катя, — сказал я, не отвечая на ее вопрос. — Когда вы закрываете, киоск?
— В восемь.
— Я зайду за вами в половине восьмого. Хорошо?
— Хорошо. Только что мы будем делать? На улицу вас надолго выпускать нельзя. Замерзнете.
— Что-нибудь придумаем. Я побежал, Катя-Катюша. Я хочу сделать все, чтобы меня назвали беспочвенным фантазером. Я хочу этого!
— Счастливо, — кивнула она. — А я хочу вас ждать.
Я как вкопанный остановился в дверях, не зная, что и сказать. Опять она смеется надо мной!
— Бегите, бегите. Тепло все вышло. Я буду ждать!
2
Я выбежал в пятидесятиградусный мороз и, окутанный столбом пара, помчался вверх по проспекту — мимо университетского общежития, мимо фигуры Кирова, стоящего с поднятой рукой, мимо корпусов политехнического.
В просторном, но аляповатом фойе Дворца культуры с канделябрами, люстрами и кожаными диванами было уже полно народу. Я сдал свое чисто символическое пальто в гардероб, взбежал на второй этаж и оттуда с балкона уставился вниз, надеясь отыскать в толпе знакомое лицо.
Мне повезло, и через десять минут я уже разговаривал со своим бывшим однокурсником. И начались вопросы: где? когда? женат? дети? сколько? диссертация? Семена Федорова? Как же, помню. Морозина? У нас тут нынче все время морозина.
Из знакомых я больше никого не встретил, а мой однокурсник вскоре оставил меня. Он был одним из организаторов конференции, и я понимал его. Хлопотливое все-таки хозяйство эти конференции.
Ровно в двенадцать зазвенел звонок председателя. С вступительным словом выступил знаменитый академик. Потом объявили распорядок работы секций и подсекций, комитетов и комиссий. Конференция начала свою работу.
Я не взял в Катином киоске газету. Почему — сам не знаю. Наверное, растерялся, заторопился. И теперь приходилось слушать длинные обзорные доклады.
В перерыве все бросились в буфет пить пиво и жевать бутерброды.
А потом началась работа секций, и в нашей секции, к моему удивлению, оказалось человек сорок. А я-то думал, что все радиофизики ринулись в исследование ионосферы, плазмы и прочего, что ближе к космонавтике.
Половина докладов была из тех, которые нужны будущим кандидатам, чтобы набрать шесть печатных работ. Ведь любой доклад, даже самый захудалый, засчитывается как печатная работа. И сами докладчики пытались отбарабанить их побыстрее, облегченно вздохнуть и скромно сесть на место. Вопросов и выступлений по таким докладам обычно не бывает.