Gцtterdдmmerung: cтихи и баллады

Емелин Всеволод

Припев

Давно разбит иллюминатор, Грязь в ваннах для анабиоза. Отстаньте, астронавигатор, Мы выбираем — вечно ползать.

Кремлевский шансон

По заказу журнала “Крокодил”, они там целую полосу делали, типа “кремлевский шансон”

Над холмом Боровицким собиралися тучи, И за Троицкой башней загорался закат. Расскажу вам, ребята, про трагический случай, Это было недавно, а не сто лет назад. Дамы в платьях вечерних, в смокингах джентльмены Направлялись на вечер во Георгиевский зал, Где жена президента исполняла Шопена, И охранник суровый там ее увидал. Рвались к мраморным сводам полонезы, сонаты, Бронза люстр отражалась в полировке перил. И любовь завладела храбрым сердцем солдата, И внимая сонатам, он ее полюбил. А она с ним играла, словно кошка с мышонком, Только муж отлучится, хоть на четверть часа, То средь шумного бала ущипнет за мошонку, То взъерошит внезапно вдруг его волоса. По джигитским законам жена друга священна. Он дружил с ее мужем, как в кино “Два бойца”. И от этого ужаса он извелся совершенно Стал задумчив и бледен, даже спал он с лица. В дальнем горном ауле было много моментов, Когда в схватке жестокой, в грозный час роковой, Он от вражеской пули защищал президента Своей грудью широкой, как кремлевской стеной. Вот сверкают на солнце стремена и уздечки, Полк кремлевский выходит на весенний парад, Но увял, словно роза, от коллизии вечной Между чувством и долгом молодой бодигард. Вышел из караулки, вспомнил мамку и тятю, Глянул на купола Теремного дворца, Подошел в тишине к Грановитой палате И

присел на ступеньку у резного крыльца. Он достал пистолет в кобуре под предплечьем, Выручай, милый брат, друг единственный мой, На прощанье погладил свой подарочный Стечкин И прижал его дуло к левой мышце грудной. Грянул выстрел, и тут же, с оглушительным криком Рвись, несчастное сердце, пой, кремлевский шансон! В равнодушное небо над Иваном Великим, Словно черная туча, взмыла стая ворон.

Обыск в “Фаланстере”. Скоро придут за тобой

Снова обыск в “Фаланстере”, Снова сатрапы ликуют. Оттепель ждали трудящиеся, А оказалось, хуй им! Как ласточки, сбитые с неба, Летят под сапог ФСБ И книги Павловского Глеба, И книги Данилина П. Вижу, как туфли их узкие За четыреста долларов Топчут “Идею русскую” Егора Холмогорова. Чужда солдафонам нетленка, И в ужасе прячется в тень Максима роман Кононенко Про страшный отличника день. Меня так особенно мутит, Как представлю, что на пол кидают “Идеологию Путина” Алексея Чадаева. Вот мудрости верная жрица, Пытаясь хоть что-то спасти, С прижатой к груди Нарочницкой К окну продавщица летит. Дрожит она птенчиком в клетке, Разбросаны все словари, И где был Эпштейн, а где Эткинд, Попробуй теперь разбери. Трагичны итоги недели, Как будто в душу нассали вы, Вот и сочиняй вам идеи, Особенно национальные. Мечтали найти “Лимонку”, Как масленок под елочкой, Глядишь, и на ваши погонки Придырявят лишнюю звездочку. В наших тайных северных схронах Повелось в заповедном году Тот, кто ищет звезду на погоны, Тот находит себе пизду. Искали уж здесь наркотрафик, И где он теперь, Черкесов? Потом еще порнографию На культмагазин повесили. И вот результат: есть здание Дворец, доложу я вам, НИИ Искусствознания, Который уж месяц там Искусствоведши дрочат На Лидию, на Ланч, Хотя могли бы кончить На палку и на мяч, На пару апельсинов С бананом к ним впритык. Что делать с магазином Интеллектуальных книг? Откуда такой кожный зуд, вашу мать, Закрыв магазин, прославиться? Что даже готовы они воевать С самим господином Сеславинским. А ведь едят русский с корочкой хлеб, А ведут себя по-жидовски. И ФЭП для них как будто не ФЭП И Павловский Глеб не Павловский. Так вот, чтоб пресечь интриги, Сообщаю для вас, мудаков, Что здесь покупает книги Русский философ Сурков. А я бы сказал операм из УБОП Тверской полицейской части, Чем штурмовать “Фаланстер” в лоб, Дождитесь решенья власти. У власти нынче своих проблем, Ей не до магазина. Ну, почешите между колен, Раз чешется невыносимо. Не суетись под клиентом, мамзель, Дай начальство сообразит, Устроить ли нам, блядям, новую оттепель Или следующий геноцид.

Московский зороастризм

Кто там вдали, не мент ли? Мимо детских качелей Тень проскользнула к “Бентли” С молотовским коктейлем. Лопнет бутылка со звоном, Взвизгнет сигнализация, И над спящим районом Вспыхнет иллюминация. Ах, как красиво стало, Грохнуло со всей дури, Сдетонировал справа “Майбах”, а слева “Бумер”. Ах, как забилось сердце, Как тревожно и сладко! Вот и пришел Освенцим Дорогим иномаркам. Воют сирены грозно, Тянут пожарный хобот, Мент всем сует серьезно Мутный свой фоторобот. Людям вбивают в темя, Что, мол, псих, пироман. Нет, наступило время Городских партизан. Вы в своих “ Ягуарах” Довели до греха, Вызвали из подвалов Красного петуха. Глядя из окон узких, Как пылают костры, Русского Заратустру Узнаете, козлы? Тачки горят, как хворост, На лицах хозяев ужас, А зачем прибавляли скорость, Проносясь мимо нас по лужам? Ни за какие мильоны Партизана не сдаст пешеход, С Кольцевой на зеленую Спешащий на переход. Жгите, милые, жгите, Ни секунды не мешкая. Слава бутовским мстителям Со славянскою внешностью. От народа голодного, От народа разутого В пояс низкий поклон вам, Робин Гуды из Бутово.

Воспоминания о третьем Международном фестивале поэзии “Киевские лавры”

Из цикла “Стихи о современной русской поэзии”

Собирались в стольном Киеве-Вие Почитать своих стихов и попьянствовать С Украины, Беларуси, России Стихотворцы стран восточно-славянских Как на пиршество при князе Владимире, Над привольными днепровскими водами Петь слетелись Гамаюны и Сирины Сладкозвучные сатиры и оды. Были здесь старые евреи облезлые — Наши живые классики, Было будущее русской поэзии — Молодые резвые пидарасики. Представители разных поэтических каст Чередовались на одном микрофоне, Едва отчитался поэт-верлибраст, Уже читает силлабо-тоник. Хотя, на мой взгляд, большой разницы нет. Как они себя делят на тех и этих? Когда шел в буфет, выступал “актуальный поэт”, А пошел в туалет, выступал уже “новый эпик”. Потом читали (друг-другу) стихи в планетарии, Где вокруг продавались трусы и платья. Почему-то по планетариям больнее всего ударила Победившая свобода и демократия. Как еще Гесиод возроптал на свою судьбу, Нету участи горше, чем участь поэта! Целыми днями слушай их (и свое) “Бу-бу-бу!” И ни банкета тебе, ни фуршета. Вот в прошлом году катали на пароходике по водам Днепра, До середины которого долетит редкая птица, А в этом году не было подобного ни хера, По-моему, это никуда не годится. Так и встретились во Киеве-граде, Творческими достиженьями горды, Мастера, изводящие единого слова ради Тысячи тонн словесной руды. А в Киеве (как всегда) выборы, площадь ревела, Вились прапора и клеймили кого-то позором. И никому до поэзии не было дела, Положил народ на поэзию с огромным прибором. А Майдан орал гайдамацкие песни, Славил Гонту и Железняка. И в тысячу раз всех стихов интересней Были коленца из боевого гопака. P.S. Так шо же нам робить с тем трагическим фактом, Что интерес к поэзии совершенно издох? Да писать надо лучше! Больше образов и метафор, Метонимий и этих как их, блядь? Синекдох! А иначе обгонит нас жизнь, как трамвайный вагон, И не о русской поэзии будет грезить народ, А о том, что Ксюша Собчак опустила Катю Гордон Или, допустим, наоборот. И Белинского с Гоголем он, гондон, Ни за что нам с базара не понесет!

По заказу “Русского журнала”

По следам “Новгородского дела”

В тот момент, когда вроде Русь привстала с колен, Черт-те что происходит В древнем городе N. Там в тиши переулков, Где царит благодать, Проживала с дочуркой Одинокая мать. Жили бедно и скромно, Хлеб имели да кров. Там, под сенью церковных Золотых куполов. Если ты не сломался, Не продался за грош, Все равно свое счастье Ты когда-то найдешь. Будет все превосходно, Если ты сердцем чист. Полюбил ее модный Из Москвы журналист. Годы счастья настали, Наступил оптимизм, Только зависть людская Отравляла им жизнь. Им бы жить по старинке Возле теплых печей, Ненавидят в глубинке Нас, крутых москвичей. Эта зависть так просто Довела до беды Посреди этой косной, Бездуховной среды. Как-то после прогулки, Что бывает нередко, Заигралась дочурка Возле лестничной клетки. Спотыкнулась неловко Пол был скользкий, как лед, И упала головкой В межэтажный пролет. Дочка выжила чудом, Но, чтоб злобу сорвать, Обвинили иуды В покушении мать. Кто же в это поверит? Нет таких дураков, Даже дикие звери Своих любят зверьков. Был ли факт, чтоб орлица Заклевала орленка? Или, скажем, волчица Вдруг загрызла волчонка? За любые мильоны Мать дитя не швырнет В этот гулкий, бездонный Межэтажный пролет. Оказался расправой Резвый, как КВН, Скорый суд и неправый В древнем городе N. Обрекая на муки, Прозвучал приговор, И кровавые руки Потирал прокурор. Ах, присяжный, присяжный, Что ж ты прячешь глаза? Почему ты продажный? Суд — он ведь не базар. Принимая решенье, Позабыл ты про стыд, Ты поддался давлению, Бог тебя не простит. И коллегию вашу, Всех кто, будто шутя, Разлучили мамашу С ее крошкой дитя. По скамьям вы расселись, Только веры вам нет, Был оправдан лишь Бейлис Да Нухаев Ахмет. Много в нашем народе Еще зла и измен. Черт-те что происходит В древнем городе N.

Стихотворение о русско-грузинской информационной войне

Из цикла “Стихи о современной русской поэзии

Дожидаясь рассветного часика Средь похмельной моей бессонницы, Я читал блог ходячего классика — Стихотворца Бориса Херсонского. Как там в Грузии на фестивале Среди пальм и столов накрытых Жирно потчевали хинкали Знаменитых русских пиитов. Там в бассейнах плескались форели, Их ловили, варить несли. Как увидят, блядь, посинели, Заливали в уху “Шабли”. Жрали блюда деликатесные, Пили весело и легко. А вокруг их ансамбли местные Танцевали им “Сулико”. Их встречали послы и епископы, Им устраивала там шоу Прогрессивный поэт тбилисский Пресловутая Кулешова. Подливали им “Цинандали”, Щедро мазали им повидло. Меня, правда, туда не позвали, Так как я — бездарность и быдло. Раньше лишь Евтушенко так где-то Принимали в Советском Союзе. И поэтому все поэты Были в данном конфликте за Грузию. И не надо о пятой колонне, Я вам правду открою простую — Всем известно, кто девушку кормит, Тот в дальнейшем ее и танцует. Это ж надо быть негодяйкой, Чтобы шавкою, полной злости, Грозно скалится на хозяйку, Угостившею вкусной костью. И не то чтоб “Давить их, гадов, За измену Родине-маме!” Я к тому, что “Кормить их надо!”, Как в какой-то старой рекламе. Я поэт, по мозгов квадратам Могу жарить похлеще “Града”. Только, если нету зарплаты, На хера мне все это надо? Мне же, блядь, от родимой власти И стакана-то не налили, Но сто раз в милицейской части Оставляли следы на рыле. Сотни лет поэты с поэтками Харчевались не очень густо, Но всегда имели объедки Со стола царя иль курфюрста. Отнесись к ним по-человечески, Заплати по 2000 долларов, И поэты врагам отечества Разобьют их собачьи головы. Мы б эпитеты подыскали Посильней чем “Мочить в сортирах!”. Нет, не зря нам товарищ Сталин Выделял на Тверской квартиры. А пока вы жидитесь дать бабки, Господин президент и министры, Будут русские Гомеры и Петрарки Сплошь агенты империалистов. Если уровень жизни поэтов Вы не сделаете достойным, Все просрете, также как эту, Информационные войны.

Киношок

После очередного просмотра х/ф “Кавказская пленница”

Где Шурик ездил на осле, В блокнот записывая тосты, Там смерть стоит навеселе, Чтоб ямы вырыть всем по росту. Где Вицин в лесополосе Сидел в засаде с Моргуновым, Спит БТР возле шоссе. Являясь коллективным гробом. Легли на цинковые полки И больше не сопротивляются Студентки вузов, комсомолки, Спортсменки, местные красавицы. Прекрасны древние обычаи, Их чтут воинственные горцы. Сказала маленькая птичка: “Я лично полечу на солнце”. А я седая, злая шавка Хуячу по клавиатуре. Но птичку жалко, птичку жалко. И я рыдаю, словно Шурик. Вокруг одни козлы, ващще Жизнь человеческая похуй [9] , При Леониде Ильиче Жилось, конечно, очень плохо… Простите мою грубость, братцы, Нам эта фраза всем знакома: “В моем доме не выражаться!” Да только нету больше дома. Грустит в горелом Гори Сталин, На бирже паника в пизду… Похоже, скоро нам настанет Бамбарбия и киргуду.

9

Вариант: Кругом палач на палаче / Прошла прекрасная эпоха.

Моменто море. (Осенняя лирика 2008 года)

Не отпускают Бахмину на УДО, За окнами холодно, ветрено, сыро. А мы все сидим не то в ожидании Годо, Не то сообщения о смерти товарища Ким Чен Ира. Вы верите в добрые чувства? Очкастые важные дяди. Никого они не отпустят, Но многих еще посадят. А сколько раз нам говорили, Мол, совершенно ясно, Что типа уже в могиле Комерада наш Фидель Кастро? А он до сих пор живет Назло империалистам. А я ведь родился в тот год, Когда они свергли Батисту. На счастье или беду К недостижимой цели Полвека по жизни иду Я в одной шеренге с Фиделем. Сколько стихов прочитал Я в поддержку Чили и Кубы, Сколько ковров заблевал Я ихним “Гавана клубом”. Да раньше я склею ласты Под яростный крик вороний, А Ким Чен Ир и Кастро Нас всех еще похоронят. Не колокол языкастый По мне прозвенит, а бубенчик. Обрадуются педерасты — Одним гомофобом меньше. Солидные люди скажут: “Издох Лузер и неудачник. Злобный, завистливый лох, Собаке и смерть собачья”. В каком-то давно забытом году Все уже это было, И здорово напоминает пизду Разрытая свеже могила. Воткнут по краям из пластмассы цветы, И, может быть, пару слезинок У ямы неровной вдруг выронишь ты На чавкающий суглинок…

Датский стих

Дню национального Согласия и Примирения посвящается

А, может, ну его к чертям собачьим, этот праздник? Понавезут в Москву ментов и всяких “Наших”, Впихнет ОМОН в зашторенный свой ПАЗик, А там уже конкретно отъебашат. И в день, что важно так провозгласили Согласия, блядь, днем и примирения, Менты бьют граждан по всей матушке России И пиздят деньги из карманов населения. Под низкими слепыми небесами Подгнило что-то в русском государстве. За это ль отдал жизнь Иван Сусанин? За это ль бились Минин и Пожарский? И ведь тогда на Земском на Соборе Для всех людей создать хотели царство. А нынче для трудящихся здесь — горе. А счастье для ментов да пидарасов.

Дума об Австралии в контексте глобального потепления

Ах, оставьте мои гениталии, Я сегодня к любви не готов. Я взволнован судьбою Австралии В свете быстрого таяния льдов. Я встревожен немыми угрозами, Что сгущаются в небе пустом Над ехиднами и утконосами И над знаменем с Южным Крестом. Мы и так уже столько просрали, А теперь еще эта проблема — Со дня на день затопит Австралию С кенгуру и со страусом Эму. Дни прощания, видно, настали, Допиваю паленую водку. Никогда там, в далекой Австралии, Не обнимет меня антиподка. Зря завидовал в Электростали, Как завидует пешка ферзю, Я тому, что в далекой Австралии Проживает боксер Костя Дзю. Ледники Антарктиды подтаяли, Повышается уровень вод. Не забудет несчастной Австралии Всеотзывчивый русский народ. Ах, Австралия — бывшая каторга, Так сумевшая нынче процвесть, И пускай она ниже Экватора До нее все же дело нам есть!