Gцtterdдmmerung: cтихи и баллады

Емелин Всеволод

Поэма трубы

Памяти Владимира Подкопаева, которого некому помнить

Бог не фраер, Бог не шлимазл, В руках Его пряник и плеть. Кому пожелает, Он дарит газ, Кому пожелает — нефть. Не зря на Россию углеводороды Он просыпал из щедрой горсти, А чтобы могли мы другие народы Ими, как плетью, пасти. Паситесь, добрые народы, У вас Хай Тек, Нью Эйдж и ВИЧ. У нас лишь углеводороды, Но мы лохов умеем стричь. Гордитесь правами своих пидарасов, Своей конституцией куцей, А нам Бог послал море нефти и газа, И по фигу нам конституции. Но мы не дадим вам забыть Божий страх, Уж вы поверьте, Покуда держим в крепких руках Вентиль. Хватит кормить вас икрой, Хватит поить водкой, Время железной трубой Всех вас схватить за глотку. Вот так, на манер неизбежной судьбы, Мы Запад гнилой покорим. Но встал на пути нашей грозной трубы Дурак младший брат — славянин. Мечтают отнять наш природный ресурс Те, в чьих его нет краях — Высокорослый больной белорус, Хохол и кичливый лях. Но я бы хотел ответить Всем этим жадным заразам: “Подавитесь нашей нефтью, Раздуетесь нашим газом”. Не так жалко нефти и газа, Как по-человечески больно мне, Думал я — сестра синеглазая, Оказалась — фря пергидрольная. В Новый год смотреть я не мог без слез, Президент наш под камеры вышел, В пиджачке стоял да под елкой мерз, Ждал, когда вы что-то подпишите. Знаешь, что бывает, красавица, Коль хвостом вертеть да на стороне? Скоро наш спецназ побратается С бундесвером братским на Немане. Избирайте Луку Мудищева, Жарьте несъедобные драники, Но не вздумайте вы отвинчивать На трубе нашей краники. Двести с лишним лет не зря через вас Проходила черта кошерная. Вы у нас за копеечный “Белтрансгаз” Запросили цены безмерные. Мы трубопроводов систему Под Балтийскими спрячем волнами. Мало

нам евреев с чеченами, Так еще и вы нам на голову. Там, по самому дну, Мы проложим трубу, А вы глотайте слюну Да кусайте губу. И нечего вам разевать свой рот На наш углеводород. У вас и самих до фига болот — Бурите, глядишь, повезет. Любишь газ голубой? А не хочешь в полярный ад? Где киргизский конвой Да полосатый бушлат. Не получить врагу Нефть приобских низин, Где зимой я тонул в снегу, А летом тонул в грязи. Где долгой ночью полярной Ждал, что сыграю в ящик, Вдыхая запах солярки И слушая дизель стучащий. Если движок заглушишь, Утром не заведешь. Если стакан не осушишь, До завтра не доживешь. Если одеколона Сейчас пареньку не нальют, Будет пища воронам — Его разобьет инсульт. Сижу и точу топор Каким-то ржавым напильником, И слушаю грустный хор Измученных собутыльников. Лыжи у печки стоят И инструментик шанцевый, Мутный блуждает взгляд, А рядом на койке панцирной Лежит Володя Подкопаев И издает чудные звуки, А это он ведь, умирает, Попив паленой тормозухи. Вот так, то горячка белая, То отморозишь уши, Да, освоение севера — Это вам не лобио кушать. А летом наступает зной, Гнус превращает всех в японцев, И день и ночь над головой Висит безжалостное солнце. В болоте тонет вездеход, Портянки постоянно мокры, В теодолите все плывет, Орут на заключенных ВОХРы. Так наполнялись закрома, Рос золотой запас России, Вместо балков росли дома — Не зря мы эту грязь месили. Трубопровод, через чащи и кустики Тянется, миля за милей, А по бокам-то все косточки русские, Сколько их, знаешь ли, Миллер? И эта нефть никогда Не была бы добыта, Кабы не героизм труда И не героизм быта. Не зря облазал я ползком Тюменский север бесконечный, Закусывая сахарком Лосьон зеленый “Огуречный”. Не зря я грелся у огня, Гнул лом о ледяные недра. И Катерпиллер на меня Валил реликтовые кедры. От юности моей был прок, От тех годов восьмидесятых, А что Америке дал Бог? Машинку доллары печатать? Страна живет и богатеет На радость мне, ему, тебе, А также нескольким евреям И офицерам ФСБ. Сияют в Москве кабаки, За тучи цепляются здания, А я ухожу от тоски В безбрежные воспоминания. Пришла одинокая старость, И скелет, обтянутый кожей, Как нам труба досталась, Хочу рассказать молодежи. Обнищавший, больной, Выпью стакан портвейна, И снова передо мной Встанет страна Тюмения. В сугробах по грудь Надым, Сопки маячат Харпские, Столбом поднимается дым, Горит гараж в Нижневартовске. Как я тебя люблю, Север Тюменской области, Где сгубил во хмелю Я свою буйну молодость. Про нефтяное Приобье Вижу страшные сны я, Где я отдал здоровье За богатство России. Вот подходит к финалу, Видно, моя борьба, Жизнь меня доконала, Дело мое — труба. Сплю я кошмарным сном, Зубы скрипят от боли. Мне Роснефть и Газпром Дали б премию, что ли?

Лирическое

Посвящается Всемирному дню поэзии 21 марта

Над Москвою ранняя весна. Между луж иду я, как по лезвию. Сколько же оттаяло говна, И еще Всемирный день поэзии.

По поводу недопущения альманаха “Воздух” на сайт “Журнальный зал”

Из цикла “Стихи о современной русской поэзии”

Увяли розы, Окончен бал, Не взяли “Воздух” В “Журнальный зал”.

Молодые пидарасы (обиженно):

Вернулся Сталин! Кирдык настал! И нас не взяли В “Журнальный зал”.

Старые евреи (угрюмо):

Какой вам зал! Ведь место ваше Под шконкой, около параши!

Все вместе:

Вагон навоза Зазря пропал, Не взяли “Воздух” В “Журнальный зал”.

Безнадежная песня

Вот трясут мои плечи: — Эй, мужчина, не спать! Остановка конечная! Вылезай, твою мать! Из автобуса в вечер я Неуклюже шагнул, Взяв клеенчатый, клетчатый, Челноковский баул. И от станции в сторону Я побрел вдоль оград, Где стоит над заборами Ядовитый закат. Не сверкает здесь золото, Здесь огни не горят, Ни деревни, ни города, Слобода да посад. Здесь Всевышний насупился, Здесь ни моря, ни гор, На бесплодных, на супесях Здесь живут с давних пор. Под свинцовыми тучами Возле мутной реки Эти люди живучие Словно те сорняки. Налетали татары ли Лютой смертью в седле — Царь с князьями-боярами Хоронился в Кремле. Чтоб со стен белокаменных Наблюдать, как горят Городские окраины, Слобода да посад. Но чуть пепел рассеется И отхлынет номад, Воскресал вроде Феникса Разоренный посад. Сквозь кострища, проплешины, Толщу снега и льда Пробивались, сердешные, Как в саду лебеда. Крыши дранкою крыли, Расцепляли вагоны. Наполняли бутыли Голубым самогоном. Вешали занавески Не бедней городских, Громыхали железками В небольших мастерских. В огородах потели, Запасали компот, Пропивали в неделю, Что скопили за год. Чтили батьку усатого И, как камень ко дну, Уходили солдатами На любую войну. На Страстной яйца красили, Чтоб держаться корней, Отмечали все праздники Девять дней, сорок дней… И под пенье метели У заклеенной рамы Телевизор смотрели Долгими вечерами. Где на главном канале Политолог-еврей Все запугивал вами Малолетних детей. Здесь любили подраться. Ловко били под дых. На субботние танцы Не пускали чужих. Здесь в глухих подворотнях Набирали ребят, Кого — в Черную сотню Кого — в красный Джихад. Славить мудрость начальства, Разгонять гей-парад, Ты на все ведь согласна, Слобода да посад. Пели песни кабацкие, Рвали воротники Слободские, посадские Вы мои земляки. Помню комнатку спальную, Где ковер на стене, Шкафчик с плошкой хрустальною, Ветка вишни в окне. Детский взгляд из-под челочки Насторожен и смел, И три книжки на полочке Серии ЖЗЛ. В синей стираной маечке И в спортивных штанах Вот сижу я на лавочке, С мятой “Примой” в зубах. От летящего времени Безнадежно отстав, Я глазами похмельными Провожаю состав.

Подражание Дмитрию Александровичу Пригову

Вот радиоведущий Пидарас Мне сообщает, затаив дыхание, Что щас споет поющий Пидарас, И я скорей напряг свое внимание, А тут телеведущий Пидарас Немедля обратил мое внимание, Что щас танцующий станцует Пидарас, Имеющий заслуженное звание. И вот выходит на подмостки Пидарас, Вокруг него нездешнее сияние. Его подстриг парикмахер Пидарас, Его наряд придумал Пидарас, Его в стихах восславил Пидарас, Нарисовал художник Пидарас, Запечатлел фотограф Пидарас, Поставил представленье Пидарас, И это они сделали для нас, Для эстетического воспитания… А мы, козлы… Эх!

Подражание Дмитрию Александровичу Пригову-2

Вот если ты, положим, нееврей И ты, положим, скажешь нееврею, Что он еврей, То ничего, скорее Всего, тогда не будет Или в ответ услышишь: “Сам Еврей!” А если ты, представим, сам еврей И ты другому выскажешь еврею, Что он еврей, То будет все о’кей? Ведь жизнь, она и проще и сложнее. Но если ты, допустим, нееврей, И ты зачем-то вдруг еврею скажешь, Что он еврей, То сразу станешь ты палач концлагерей, Ты станешь Гиммлер, и ты станешь Борман, Ты станешь Мюллер или Кальтенбруннер, Ты станешь Айсман или гнусный Холтоф, Но Штирлицем не станешь никогда! И не надейся даже.

Подражание Дмитрию Александровичу Пригову-3

Вот Средний класс спускается в подъезд, Вот он выходит на автостоянку, Конечно, у него не “мерседес”, Но у него своя есть иномарка. Он энергичен, словно Билли Гейтс, Он съел свой легкий и полезный завтрак, Ему не нужен даром “мерседес”, Ведь он в свою садится иномарку. Пускай пока весь его внешний вид Являет собой некоторую странность, В дальнейшем он многопартийность нам сулит, А главное, сулит нам толерантность. Он армию контрактную сулит, И общество гражданское сулит, Но главное, сулит нам толерантность. Пускай не завтра и не послезавтра, Но все равно ведь все-таки сулит. Ведь правда же, сулит? Сулит? Скажи, сулишь? Сулишь? Сулишь, скотина? Сулит.

Печень

Когда во французской столице К власти пришел Саркози, В унылой московской больнице Делали мне УЗИ. В загадочном аппарате Что-то квакало тихо, Была в белоснежном халате Молодая врачиха. Она мое бедное тело Терзала какой-то штукой, Лицо ее все мрачнело И искажалось мукой. Горбились девичьи плечи, Сбирались у глаз морщины. — Говно у вас, а не печень, Допрыгались вы, мужчина. Волной подкатились слезы К подслеповатым глазам. — Поздно, мужчина, поздно, Поздно вам пить нарзан. Есть ли на свете что-то, Что может отсрочить конец? Эссенциале Форте, Аллохол, Гепа-Мерц? — Нет, мы таких не лечим, — Сказала она сквозь слезы. — Была бы больна ваша печень Жировым гепатозом… А тут, глянешь на мониторе, Сразу по коже мороз. Горе, какое горе! У вас, мужчина, цирроз. В кабинете вдруг стало тихо, Словно что-то оборвалось. А ты лучше спроси, врачиха, Отчего у меня цирроз? Откуда боли и опухоль, Печень ведь не из стали, По ней жернова эпохи Как танки проскрежетали. Вот лежу посреди весны, Ультразвуком просвечен. История страны Угробила мою печень. Как говорят в народе, Не все доживут до лета. Трещина мира проходит Через печень поэта. Легкие и желудок Поглощают еду и воздух, А если кто очень умный, Тот все понимает мозгом. А если кто очень добрый, Тот все пропускает сквозь сердце. Оно птицей стучится в ребра, Ищет, как в клетке, дверцу. У каждого свои судьбы, Своя выпадает карта. Умный — умрет от инсульта. Добрый — умрет от инфаркта. А кто не добр, не умен, Рифмует розы-морозы, Тот, пожелтев, как лимон, В муках помрет от цирроза. Есть в организмах разных Свои вертикали власти. Мозг отдает приказы, Он здесь типа начальство. Ниже, подобно плаксивой, Бесхребетной интеллигенции, Мечется, рефлексирует Руки ломает сердце. Но все, что они начудят Молча, с утра до вечера, Словно пролетариат, Знай разгребает печень. Мозг все думает что-то, В сердце горит любовь. А печень на грязных работах, Она очищает кровь. Но стоит сменить точку зрения На распределенье ролей, То ясно всем без сомнения, Что мозг конкретно еврей. Прикидывает, экономит, Вылитый Рабинович, Алгеброю гармонию Все проверяет, сволочь. А сердце, оно капризное, Вспыхнет, подобно газу, Чем являет все признаки Уроженца Кавказа. То замирает мрачно, То как тротил взорвется. Сердце — оно горячее, Как характер у горца. А печень, трудяга кроткая, Она держит ответ за базар. Она от ножа и водки Принимает первый удар. Печень, она все терпит, Она живет не по лжи. Она не боится смерти Совсем как русский мужик. Она никому не перечит, Ей год за три идет. Она встает бедам навстречу И в результате вот. Как все русские люди, Солдаты фронта и тыла, Печень не позабудет Все, что с народом было. Докторша, я люблю тебя, Хоть ты мне годишься в дочки. Читай на экране компьютера Родной истории строчки. Вот мертвых клеток слой Пролег дорожкой багровою, Его оставил застой Портвейнами двухрублевыми. А вот жировая прослойка, Жизни прямая опасность. Спасибо тебе, перестройка, Ускоренье и гласность. Скрылись давно в тени Горбачев, Лигачев ли, Но до сих пор они Сидят у меня в печенках. Где тот народный гнев? Демонстрации, митинги? Остался в тканях БФ Да стеклоочистители. А с победой конечной Демократии и свободы Сколько пришлось тебе, печень, Обезвредить паленых водок? Черный вторник, дефолт, Замиренье Чечни — Все предъявили свой счет Моей несчастной печени. Скоро двуглавый кречет Сорвется камнем с небес, Изнуренную печень Он до конца доест. Ну что же. Никто не вечен, Каждого ждет могила. Так спи же спокойно, печень. Ты долгу не изменила. Светлая память печени, Гулливеру среди лилипутов, Самому человечному Из внутренних субпродуктов.

Письма крымского друга

Тоже, видимо, из Марциала

Нынче ветрен, о и пью я тост за тостом, Скоро лето, понаедут сюда бабы. Мне не надо больше сильным быть и рослым, Я могу теперь быть маленьким и слабым. Алкоголь овладевает моим телом, Развиваются симптомы опьянения. Сколь приятней наблюдать за этим делом, Чем за женщиной в момент совокупленья. Вот сижу я в ожиданье счета, Здесь не надо лебезить и суетиться, Водки пью я, сколько мне охота, Отдыхающих здесь не берут в милицию. Здесь гуляю босиком по первоцветью, Отрываю лапки мелким насекомым. Как там Путин? Чем он занят? Все “Роснефтью”? Все “Роснефтью”, вероятно, да “Газпромом”. Вон в могиле правоверный мусульманин, Он с неверными сражался на Кавказе, Никогда он не курил и не был пьяным. Умер сразу, безо всякой эвтаназии. Вон идет старик веселый, однорукий, Он с четырнадцати лет не просыхает, Схоронил давно жену, детей и внуков, Даже здесь не существует, Постум, правил. Жизнь играет с нами шахматную партию, Все поделено на два неравных поля. Жить в эпоху суверенной демократии Лучше в княжестве соседнем, возле моря. Вдалеке от ихней властной вертикали, От борьбы, что доведет до импотенции. Говоришь, что здесь татары всех достали? Но татары мне милее, чем чеченцы. Этот вечер провести с тобой, путана, Я согласен, но давай-ка без соитья. Накачу тебе портвейна два стакана И могу еще чего-нибудь купить я. Не дыши ты в мою сторону перегаром, Отверни свое накрашенное рыло. Что бурчишь ты там? Что я мудила старый? Старый — да, но не согласен, что мудила. Вот и нам черед подходит склеить ласты, Как сказал мне старый гей, возле палатки: “Жизнь прошла, словно несбывшаяся сказка” Взгляд, конечно, в чем-то истинный, но гадкий. Мой желудок барахлит на юге летом, Хорошо, что здесь два шага до уборной. Как в Ичкерии, мой Постум — или где там? Навели порядок конституционный? Приезжай на своем драном “Жигуленке” Через горы и леса, поля и страны, Выпьем жгучей алычевой самогонки, Закусив ее резиновым рапаном. А потом, под звуки местного оркестра, Закажу вина с названием “Массандра”, Покажу тебе прославленное место, Где снимали грустный фильм про Ихтиандра. Отведу тебя на горку, где руины, Расскажу тебе о подвигах о древних, Прочту список кораблей до середины И спрошу, кто ожидается преемник. К другу, Постум, твоему, что был активен, Скоро гость придет по имени Кондратий, Сбережения мои, полтыщи гривен, Обнаружишь под матрасом, на кровати. Подходи к пивному бару, что на пристани, И договорись там с мужиками, Для начала ты им литр горилки выстави, Они вынесут меня вперед ногами. Мрачный лодочник, допившийся до дрожи, Пеленгас в ведре стучит хвостом о донце. Тень деревьев все отчетливей и строже. За скалу садящееся солнце. На столе опустошенная бутылка, В небесах плывут созвездия Зодиака, На рассохшейся скамейке Дмитрий Быков, Охуительный роман про Пастернака.

Про Березовского (и не только)

Хватит гадить, англичаночка, Прекращай свой маскарад, Отдавай Борис Абрамыча, Отдавай родного взад. Он полонием из баночки Отравил наших ребят. Отдавай Борис Абрамыча, Отдавай-ка гада взад. Поведет его по просеке В телогреечке конвой. А пока под психов косите Хрен вам, а не Луговой. Вы не строгие родители Нам тут делать экзекуцию. Свои мозги измените вы, А не нашу конституцию. Хорошо на вашем острове, Где традиции монархии. Здесь пожили б в девяностые Под пятою олигархии. Были годы девяностые Беспросветными и длинными, Над Россией Березовский Распростер крыла совиные. Секретарь сов. безопасности, Попирая честь и право, Сбережения пролетарские Прокрутил в альянсе АВВА. Люди, что ему поверили, Погибали под забором. Он сверкал плешивым черепом По кремлевским коридорам. На хрена его пустили В тот кремлевский коридор? Он аж в солнечной Бразилии У кого-то что-то спер. Наподобие Распутина Он маячил тут и там. Он и президента Путина Посадил на шею нам. Он безумствовал неистово, Словно дикий печенег. Он охранников Гусинского Сунул мордой прямо в снег. (Кстати, и тебя касается, Слышь, Испания франкистская? Отдавай назад, красавица, Драгоценного Гусинского). Разгулялись стаи серых псов По стране моих родителей И в коробках из-под ксероксов Достояние расхитили. Об меня все ноги вытерли, Растащили нефть и золото, Доорался я на митингах На свою седую голову. Надрывая свои силы, Строил виллы пидарасам я. Не забуду до могилы Девяностые ужасные. Пил отраву без закуски, Побирался на помойке я. Не забудут люди русские Девяностые жестокие. В это время пили виски И ласкали тело женское Березовские, Гусинские, Ходорковские, Смоленские. Шли могучие и гордые И сверкали, как алмазы, И устраивали оргии В штаб-квартире ЛогоВАЗа. Только лопнуло терпение, Разогнали паразитов. Верно говорили древние: “Мунди глория транзит”. Унес ветер, словно листья, Девяностые продажные, И чекисты в руки чистые Взяли нефтяные скважины. Воры выправили ксивы, Что, мол, жертвы Холокоста мы. Не вернуть им дни счастливые, Не вернутся девяностые. Отберем дворцы с удобствами И вернем народу денежки. Не вернутся девяностые, Все не будет как при дедушке. Пусть меня зароют в землю, как Вымершего звероящера, Нам бы только вот преемника, Чтобы, значит, настоящего. З.Ы. (Послесловие автора) Розни я не разжигаю, Всех люблю на свете я. Двести восемьдесят вторая Не губи меня статья. Данный текст не юдофобный, Я за дружбу рас и вер, Есть евреи превосходные, Абрамович, например. Он трудящихся не мучает, Он не пиздит все подряд, Он главенствует над чукчами. Те его боготворят.