Gцtterdдmmerung: cтихи и баллады

Емелин Всеволод

Страшная месть

Мужская лирическая.

Алаверды Нескажу

Обезьянник, обезьянник, Граждане рядком лежат. Не томи меня, начальник, Отпусти меня, сержант. Ты украл мою зарплату, Ты вписал меня в тетрадь. Так скажи своим сатрапам — Можно клетку отпирать. Не бандит, не хулиган я, Не шахид чеченский злой, И почти совсем не пьян я, Отпусти меня домой. Дома горько плачут детки, Чьи желудочки пусты, Тянут ручки, словно ветки, Облетевшие кусты. Я и сам бы с ними плакал, Как осенний куст чернел. Все, что заработал папа Отнял милиционер. Ты ответь, в погонах чудо, В чем я все же виноват? Ведь у нас еще покуда Вроде как не шариат. Ты и сам сидишь поддатый У решетчатых дверей. Полюбуйся на себя-то, Ты в пять раз меня пьяней. Пьет алкаш одеколоны, Ты же пьешь людскую кровь. Оборотень ты в погонах, Натуральный ты вервольф. Все молчишь с ухмылкой хамской. А чуть что — и в морду дашь, Революции исламской Тоже выискался страж. И поскольку продолжаешь В клетке ты меня держать, Я тебя счас напужаю Голой жопой, как ежа. Типа графа Монте Кристо Отомщу тебе врагу — Выпью как-нибудь грамм триста, А получку всю сожгу. Всю сожгу, чтоб уж наверно Не досталось тебе, бля, Там ни доллара, ни евро, Ни российского рубля. Крикнешь ты: “Держи барана!” Скажешь ты: “Дои козла!” Сунешь лапы мне в карманы, А

там пепел да зола. Так вот я, словно Кутузов, Национальный наш герой, Тебя встречу, как французов, Только пеплом да золой. И еще простое слово Выскажу, прощаясь, я — “Не похож ты на Жеглова Совершенно ни… фига”.

Лили Марлен

Н. М.

Колыбельная бедных-2.

С немецкого

Где под вечер страшно Выйти без дружков, Где пятиэтажки Не сломал Лужков, Среди слез и мата, Сразу за пивной, У военкомата Ты стоишь со мной. Глаза цвета стали, Юбка до колен. Нет, не зря прозвали Тебя Лили Марлен. У военкомата Крашеных ворот Знают все ребята, Как берешь ты в рот, Как, глотая сперму, Крутишь головой. Я твой не сто первый И не сто второй. Всем у нас в квартале Ты сосала член. Нет, не зря прозвали Тебя Лили Марлен. Но пришла сюда ты На рассвете дня Провожать в солдаты Все-таки меня. Строятся рядами, Слушают приказ Парни с рюкзаками В брюках “Adidas”. Выдадут и каску, И противогаз, На фронтир кавказский Отправляют нас. Эх, мотопехота — Пташки на броне, Ждите груз двухсотый В милой стороне. Снайпершей-эстонкой Буду ль я убит, Глотку ль, как сгущенку, Вскроет ваххабит. Слышав взрыв фугаса, Заглянув в кювет, Парни мое мясо Соберут в пакет. Вот настанет лето, Птицы прилетят, Я вернусь одетый В цинковый наряд. Ты мне на вокзале Не устроишь сцен. Нет, не зря прозвали Тебя Лили Марлен. Смятыми цветами Жмешься у перил, Их твой новый парень Тебе подарил. Эх, тычинки, пестик, Прижимай к груди, И он грузом двести Станет, подожди. Будет тот же финиш — Цинковый сугроб. Ты букетик кинешь На тяжелый гроб. И прощу тогда я Тысячу измен. Нет, не зря прозвали Тебя Лили Марлен!

20 апреля 2003 года

Мальчики да девочки, Свечечки да вербочки… А. Блок

В церкви пенье мерное, С вздохами, с молитвами, Воскресенье Вербное. День рожденья Гитлера. И менты все нервные, Как пред Курской битвою, В воскресенье Вербное, В день рожденья Гитлера. Обстановка скверная, Ждут фашисты бритые Воскресенья Вербного, Дня рожденья Гитлера. Запаслись, наверное, Бейсбольными битами К воскресенью Вербному, К дню рожденья Гитлера. Я иду за первою Утренней поллитрою В воскресенье Вербное, В день рожденья Гитлера. Морда характерная, Во рту привкус клитора, Воскресенье Вербное, День рожденья Гитлера…

Песня барда

Из цикла “Времена года”. Осень

Интеллигентной молодежи 70-х посвящается

Братан умрет от пули, Панк сдохнет на игле, Дурак запьет в июле, А умный в ноябре. Роняет листья клены. Как пьется, Боже мой, Под красные знамена, Под выкрики: “Долой”! На кухне или в спальной, В тепле бетонных нор, Под звук дождя стеклянный, Под умный разговор. Приятель окосевший Спросил, взглянув в окно: “Что, Александр Херцевич, На улице темно”? В ответ другой приятель, Тоже библиофил, Вздохнул, взглянув на слякоть: “Ноябрь. Достать чернил…” Стакан об зубы щелкнул, Наполнив рот спиртным, И в полусвете стекол Приснилась осень им. Задремлет гость на стуле, Хозяин на ковре, Дурак запьет в июле, А умный в ноябре. Он — парень осторожный, Ему немало лет, Об нем “Патруль дорожный” Не сделает сюжет. Он не запьет в июле, Газ выключит везде, В постели не закурит, Как Феникс во гнезде. Он женщину с вокзала Не приведет в свой дом, Чтоб та его кромсала Хозяйственным ножом. И если станет нужно, Он в магазин пойдет, Пока повсюду лужи, Но все-таки не лед. Он знает то, как просто Заснуть, присев в мороз, Что травматизм раз во сто Опасней, чем цирроз. Увидев вдруг валькирий Вдоль комнаты полет, О том, что с ним делирий, Он без врача поймет. Он не доставит хлопот. Он не создаст проблем. Его богатый опыт Полезен будет всем. В развитии процесса Прошли недели две, Потом из МЧСа Бойцы сломали дверь. Врачи-специалисты По запаху говна Нашли довольно быстро Тело хозяина. Его словно раздули, Он вспух и посинел, Но пах бы он в июле Значительно сильней.

Баллада о комплексе кастрации

Ф. Балаховской

Раз вино налито, Выпей прямо щас. Придут ваххабиты, Выльешь в унитаз. На грудь наколи ты “Не забуду мать”. Придут ваххабиты, Будут обрезать. Вот перед имамом Закутан в паранджу, Я под ятаганом Связанный лежу. Режьте, душегубы, Режьте до корня. Все равно не любит Милая меня. Каленым железом На радость врагу Вот и я обрезан По самый немогу. И теперь уж кукиш, Через много лет Ты меня полюбишь, А я тебя нет. Вот подкрался вечер, Как карманный вор. Любить тебя нечем, Я уйду в террор. У меня нет страха Больше ни хуя, Я жених Аллаха, Милая моя. Я не ем свинину, Водку я не пью, Я зато задвину Гуриям в Раю. Бороду не брею, Хоть и не растет. У меня к евреям Свой особый счет. Я тебя, сестричка, Ни в чем не виню. Дорого яичко Ко Христову дню. Есть в земле Давида Черный минарет. Там набью пластидом Джинсовый жилет. А в кармане спрячу Карточку твою, Выполню задачу Поставленную. Жизнь свою собачью Вспомню наяву, Возле Стены Плача Я себя взорву. На экранах мира, Среди новостей Покажет “Аль-Джазира” Крошево костей. Где кровью залитая, Опалив края, Кружит над убитыми Карточка твоя. А на старой даче В северной стране Ты о жертвах плачешь, Но не обо мне. Обо мне заплачет Над рекой ветла… Было б все иначе, Если б ты дала.

Май 2003 года

Сладостными майскими ночами, Всех расстроив, кончилась война. Я брожу в тревоге и печали, Не могу я въехать ни хрена. В прах повергли Ниневию Или там Ниневию, Но вопросы кой-какие Предъявить имею я. Ох, как ты нас наебала, Ох, как ты нас бросила Родина Сарданапала И Навуходоносора. Обещали генералы, Что кирдык пиндосам На земле Сарданапала И Навуходоносора. Вся Россия вам желала Бить америкосов, Вам, сынам Сарданапала И Навуходоносора. Мы прислали вам ракет, Средства электроники, А вы сделали минет Бушу лучше Моники. Вам Саддама было мало, Надо вам Иосифа, Надо вам Сарданапала, Навуходоносора. Сдали родину врагам И, как крысы мерзкие, Растащили по домам Черепки шумерские. Раз дошли у вас враги До святынь Багдада, Хрен простим мы вам долги В десять миллиардов. Если променяли смерть Вы на удовольствия, Хер вам в рот за вашу нефть, А не продовольствие. Уж взялись за это дело Навуходоносоры, Где же ваши ибн Гастелло? Ваши Бен Матросовы? Где же ваш Эль Сталинград Для заморской вражины? Почему, бля, не горят Нефтяные скважины? Где там мстители БААС По пустыне рыскают? Где ваш ядовитый газ? Язва где сибирская? Где священная война? Глаза ваши бесстыжие. Нет, из этого говна Выхода не вижу я.

Двадцать минут вместе

Веселее огня меня Твои волосы жгут, И опять моя пятерня Собирает их в жгут. Эти волосы — благодать, Чтоб в погромную ночь Трижды на руку намотать И по гетто волочь. Чтоб волос рыжеватый блеск, Чтобы в небо оскал, И пожаров горючий треск Чтоб вокруг заиграл. По заплеванной мостовой Я тащил тебя в тень. Ну, а в левой руке змеей Извивался кистень. Долго место искал, где лечь, Копошился в пыли. И глубоко под кожу плеч Твои ногти вошли. Ты сегодня мне дашь ответ, Ты заплатишь по всем счетам, На черта было двести лет Меня спаивать по шинкам. За цирроз, за беззубый рот Я с тебя получу, За простату мою, что гниет И не держит мочу. За ягодовских палачей, За кулацких сирот, За вредителей, за врачей, Что травили народ. За эсэров-боевиков, За Льва Троцкого, за Каплан, Что и Горький, и Щербаков Дали дуба, доверясь вам. За чумной ваш нынешний пир, [2] Презентации, кабаки, За редакции, где в сортир Вы спускали мои стихи. За те волосы, в их огне Я сгораю дотла, И за то, что сама ты мне Никогда б не дала.

2

Вариант: за забитый вами эфир.

Плач по поводу неприглашения меня, Вс. Емелина, на Третий международный фестиваль “Биеннале поэтов в Москве-2003”

Идешь утром за пивом, Глаза вскинешь и: “Wau!” До чего же красива Ты, родная Москва. Дожила до расцвета, Взмыла до облаков. Москва — город поэтов, Ею правит Лужков. Ночью в спальных районах Окна ярко горят, Над дисплеем склоненных Вижу тыщи ребят. Бьется жаркое сердце, Мышка пляшет в руке, Так рождаются тексты На родном языке. Утро серого цвета, Как тужурка мента [3] . Москва — город поэтов, В ней царит красота. Алкоголик сопьется, Вор на деле сгорит, Шизофреник рехнется, Красота же — царит. Ее славят народы, Соловьи и цветы. Как мне тяжко, уроду, Жить среди красоты. Меж резных минаретов, Небоскребов под Гжель Рыщут стаи поэтов, Огибая бомжей. Только б им не попасться. Может, Бог не продаст. Москва — город контрастов, Я в ней тоже контраст. В Берендеевом царстве, В стране сказочной Оз Член отверженной касты, Неприкаян, как пес. Вот крадусь я, отпетый Гомофоб и фашист, Через город поэтов Город нац-секс-меньшинств. Город мой грановитый, Переулки, мосты. Меня грабят бандиты, Забирают менты. Что за сны тебе снятся, Город мой дорогой? Ой, как больно, по яйцам, Ох, как больно, ногой. А в Москве биеннале, Пир на весь белый свет. Там и мне наливали, Значит, тоже — поэт. Значит, Бог шельму метит, Не отмыть этот след. И зовут меня — Цветик, От меня всем привет.

3

Для тех кому за тридцать вариант — “Словно спинка мента”. — Прим. автора.

«Покидая твой сайт…»

Покидая твой сайт, дозвонюсь я тебе, Родионов, Когда точно почую — подходит реальный пиздец. Постели мне асфальт, занавесь мои окна неоном, В изголовье воткни, как иглу, трубу Северной ТЭЦ. Сухость слизистых, узость зрачков — результат передоза, Знает эти симптомы любой, даже полный мудак. Хлопнет крышкой помойного бака татарин у мусоровоза, И ты сразу поймешь — по кому прозвенел этот бак. Я не лез напролом, я всю жизнь тихо жался у стенки, Дул на воду, и вот какой вышел облом. Обмотай мою голову вместо венчика липкою лентой, На глаза положи по пятерке с двуглавым орлом. Вот и все. Не хватать меня больше милиции, Не катать в воронке с голубой, как Дунай, полосой. Я ушел представляться новой императрице, Она ждет меня с остро наточенною косой. И мой дух или прах, или труп, или как его там, От родных, мне знакомых, насиженных мест В своей лодке увозит какой-то Херон иль Хирам Через мелкую, грязную речку с названием, кажется, Стекст. Отпоет нас не степь. Отпевает меня “Авторадио”, Пугачева и Шнуров гремят: “Ленинград! Ленинград!” А на том берегу, из каких-то ухабов и впадин Так знакомо торчат силуэты бетонных громад. Это, видимо, ад. И святые богемные бляди Вместо гурий меня, наконец-то, хоть здесь ублажат. И за это постскриптумом всей моей жизни безлюбой Я, никчемный урод, презираемый даже в аду, Обещаю их так целовать в их горячие малые губы, Как литейщик у домны в чугун превращает руду.

2004

Баллада об оцинкованном листе

Ох, и ловок же кровельщик, Чисто эквилибрист. Он несет, как сокровище, Оцинкованный лист. Перед ним только бездна В двадцать пять этажей, Только крыша железная, Да пентхауз на ней. И плывут в его взоре У подножья вершин Люди — как инфузории, Тараканы машин. Олигархи и бляди Копошатся у ног. Под стеной детский садик, Как цветка лепесток. Так идет он по кровле, Городской альпинист. Режет пальцы до крови Оцинкованный лист. Если он его выронит, То спикирует вниз, Словно нож гильотины, Оцинкованный лист. Долетит он до садика И, сверкнув словно меч, Срежет девочке маленькой Напрочь голову с плеч. Прошумел над пентхаузом Ветра злобного свист И надул мощным парусом Оцинкованный лист. Но усильем чудовищным Удержав этот лист, Взмыл над крышею кровельщик, Как дельтапланерист. Завертел, закружил его Черный вихрь над Москвой, Тополиной пушинкою, Да ольховой серьгой. Словно ангелы крыльями Вдаль его понесли По-над трубами, шпилями Этой грешной земли. Крикнул мальчик родителям: “В небе парашютист!” И сиял ослепительно Оцинкованный лист. Ах, кривая падения, Траектории путь. Есть закон тяготения, Его не обмануть. Небо словно разверзлося, И, как новый Икар, На стоянке он врезался В дорогой “Ягуар”. Даже после падения Он к груди прижимал, Как икону нательную, Серебристый металл. Он лежал без движения, Лишь хозяин крутой Все пинал в раздражении Его тело ногой. Отказался на “Скорой” Отвозить его доктор. Не был он застрахован, И вообще уже мертвый. Сообщали по рациям По своим мусора: — Нет в Москве регистрации У него ни хера. И толпа вокруг охала, иномарку жалела, И конца долго не было возмущенным речам: “Лимита черножопая, мол, совсем одолела, Скоро места не станет на Москве москвичам”. И никто не додумался, просто встать на колени И публично покаяться в коллективной вине, Что судьба гастарбайтера в обществе потребления Есть судьба камикадзе на минувшей войне.