Gцtterdдmmerung: cтихи и баллады

Емелин Всеволод

О Пушкине

Из цикла “Смерти героев”

Застрелил его пидор В снегу возле Черной речки, А был он вообще-то ниггер, Охочий до белых женщин. И многих он их оттрахал А лучше бы, на мой взгляд, Бродил наподобье жирафа На родном своем озере Чад. Играл бы в Гарлеме блюзы, Но поэтом стал, афрорусский. За это по всему Союзу Ему понаставили бюсты Из гипса, бронзы и жести На книжках, значках, плакатах Он всех нас за эти лет двести Не хуже, чем баб, затрахал. Но средь нас не нашлося смелых, Кроме того пидараса, Что вступился за честь женщин белых И величие арийской расы.

2000

«Последний шепот…»

Последний шепот, И нет в живых. Прощай, Европа Сороковых. Где на панели У серых стен Ночами пели “Лили Марлен”. Чуть что хватались За острый нож И отзывались На кличку “Бош”. Где розы млели, Звенела сталь, И фильмы Лени Шли Риффеншталь. Остались мили, Руины мерить. Все разбомбили В-26. Где наши замки, Монастыри? Зачем вы, янки, Сюда пришли? С другого света Достались нам Лишь сигареты Да чуингам…

Смерть украинца

Из цикла “Смерти героев”

Арбайтер, арбайтер, маляр-штукатур, Подносчик неструганных досок, Скажи мне, когда у тебя перекур? Задам тебе пару вопросов. Скажи мне, арбайтер, сын вольных степей, Зачем ты собрался в дорогу? Зачем ты за горстку кацапских рублей Здесь робишь уси понемногу? Сантехнику ладишь, мешаешь бетон, Кладешь разноцветную плитку? Зачем на рабочий сменял комбиньзон Расшитую антисемитку? Скитаешься ты в чужедальних краях, По северной хлюпаешь грязи. Ужель затупился в великих боях Трезубец Владимира князя? Не здесь же, где щепки, леса, гаражи, Тараса Шевченко папаха лежит? Ты предал заветы седой старины, Не вьются уж по ветру чубы. Не свитки на вас, даже не жупаны, Усы не свисают на губы. О чем под бандуру поют старики? Почто с москалями на битву Не строят полки свои сечевики Под прапором жовто-блакитным? Где ваши вожди, что, блестя

сединой, Пируют на вольном просторе? Шуршат шаровары на них шириной С веселое Черное море. Щиты прибивают к Царьградским вратам, Эпистолы пишут султанам? Хмельницкий Богдан и Бендера Степан, Другие паны-атаманы? Где хлопцы из прежних лихих куреней В заломленных набок папахах, Гроза кровопийцев жидов-корчмарей, Гроза янычаров и ляхов? Ты скажешь, что в этом не ваша вина, Но ты не уйдешь от ответа. Скажи, где УНА? Нет УНА ни хрена! УНСО налицо тоже нету. Он медлит с ответом, мечтатель-хохол, Он делает взгляд удивленный, И вдруг по стене он сползает на пол, Сырой, непокрытый, бетонный. — Оставь меня, брат, я смертельно устал, Во рту вкус цветного металла, Знать, злая горилка завода “Кристалл” Меня наконец доконала. Раствора я больше не в силах мешать, — Успел прошептать он бригаде. — Лопату в руках мне уж не удержать, Простите меня, Бога ради. Последняя судорога резко свела Его бездыханное тело, Как птицу ту, что к середине Днепра Летела да не долетела. Не пел панихиду раскормленный поп, Не тлел росный ладан в кадиле, Запаянный наглухо цинковый гроб В товарный вагон погрузили. В могилу унес он ответ мне. Увы… Открыли объект к юбилею Москвы. Все было как надо — Фуршет, торжество. Там фирма “Гренада” Теперь, ТОО. У входа охрана Взошла на посты. Шуршат бизнес-планы, Блестят прайс-листы. И принтер жужжит На зеркальном столе, Не надо тужить О несчастном хохле. Не надо, не надо, Не надо, друзья. Гренада, Гренада, Гренада моя… …И только ночами, Когда кабаки В безбрежной печали Зажгут маяки, И сумрак угарный Висит над Москвой, Украинки гарны Встают вдоль Тверской, Охранник суровый Отложит свой ствол, Из тьмы коридором Выходит хохол. Суров он и мрачен, И страшен на вид, Он — полупрозрачен, Проводкой искрит. Он хладен, как лед, Бледен, как серебро, И песню поет Про широкий Днипро, И фосфором светит. И пахнет озон. Пугает до смерти Секьюрити он.

Лето Олигарха

— Еврей в России больше, чем еврей, — И сразу став как будто выше ростом, Он так сказал и вышел из дверей. Вдали маячил призрак Холокоста. Но на раввина поднялся раввин, Разодралась священная завеса. Он бросил взгляд вниз, по теченью спин, И хлопнул дверцей “мерседеса”. Вослед ему неслося слово “Вор”, Шуршал священный свиток Торы, И дело шил швейцарский прокурор, И наезжали кредиторы. В Кремле бесчинствовал полковник КГБ, Тобой посаженный на троне, Но закрутил он вентиль на трубе И гласность с демократией хоронит. Застыла нефть густа, как криминал, В глухом урочище Сибири, И тихо гаснет НТВ-канал, Сказавший правду в скорбном мире. Все перепуталось: Рублево, Гибралтар, Чечня, Женева, Дума, Ассамблея, На телебашне знаковый пожар… Россия, лето, два еврея!

2001

Баллада о белокурой пряди и автобусном круге

Из цикла “Смерти героев”

За пустынной промзоной, Где лишь пух в тополях, Рос парнишка смышленый В белокурых кудрях. Со шпаной на задворках Не курил он траву, Получал он пятерки У себя в ПТУ. Он в компании скверной Горькой водки не пил. Рядом с девушкой верной Вечера проводил, С той, что под тополями Так любила ласкать, Забавляясь кудрями, Белокурую прядь. Над автобусным кругом Расцветала весна, На свидание с другом Торопилась она. Ждет в назначенный час он, А кудрей-то и нет. За арийскую расу Стал парнишка скинхед. И, предчувствуя беды, Сердце сжалось в груди — Если парень в скинхедах, Значит, счастья не жди. И последние силы Все собрав изнутри, Она тихо спросила: — Где же кудри твои? И ответил ей парень, Пряча горькую грусть: — Да мы тут с пацанами Поднялися за Русь, Разогнули колена, Мы готовы на смерть. В своем доме нацменов Сил нет больше терпеть. Все купили за взятки. Посмотри: у кого Все ларьки и палатки, АЗС, СТО? Но они пожалеют, Что обидели нас. И запомнят евреи, И узнает Кавказ. Есть и в русском народе Кровь, и почва, и честь, Blood and Honour und Boden, И White Power есть. И в глазах у подруги Почернел белый свет. Стиснув тонкие руки, Прошептала в ответ: — Зачем белая сила Мне такой молодой? Не хочу за Россию Оставаться вдовой. Если я надоела, Так иди умирай За арийское дело, За нордический край. И парнишка все понял И, идя умирать, Протянул ей в ладони Белокурую прядь. А как тверже металла Он ступил за порог, Вслед она прошептала: — Береги тебя Бог. А сама позабыла Своего паренька, Вышла за Исмаила, За владельца ларька. Над автобусным кругом Ветер плачет по ком? Вся прощалась округа С молодым пареньком. В роковую минуту Бог его не сберег. Сталью в сердце проткнутый На асфальт он полег. В башмаках со шнуровкой Вот лежит он в гробу В кельтских татуировках И с молитвой на лбу. А тихонько в сторонке, Словно саван бледна, Пряча слезы, девчонка С ним прощалась одна. От людей она знала, Что парнишку убил, Размахнувшись кинжалом, Ее муж Исмаил. И глядела в могилу, Дрожь не в силах унять, А в руках теребила Белокурую прядь. Над автобусным кругом Собрались облака. Добралася подруга До родного ларька. Голос слышала мужа, Не спросила: — Открой. А приперла снаружи Дверь стальною трубой. И минут через десять, Как соломенный стог, Запылал зло и весело Промтоварный ларек. Заливать было поздно, А рассеялся дым — Исмаил был опознан По зубам золотым. Ветер тайн не просвищет, След собакам не взять, Но нашли на кострище Белокурую прядь. Увозили девчонку, Все рыдали ей вслед. На запястьях защелкнут Белой стали браслет. Снятый предохранитель Да платочек по лоб. Никогда не увидеть Ей родимых хрущоб… Сколько лет миновало, Парни водят подруг, Как ни в чем не бывало, На автобусный круг. И смеются ребята, Им совсем невдомек, Что стоял здесь когда-то Промтоварный ларек.

Götterdämmerung

Из цикла “Смерти героев”

А.О. Шеннону

Канонады раскаты, На передний наш край Сорок пятый — проклятый Надвигается май. Окружили наш бункер, Сыплют мины на нас… Что ж, разлейте по рюмкам Остающийся шнапс. Застегните свой китель, Штурмбанфюрер СС, Фрау Шульц отпустите, Ее муж уже здесь. Выдать фауст-патроны, Пьем под “Гибель богов” За витые погоны, За штандарты полков. За двойные зиг руны, За здоровье коллег. Не грусти, Кальтенбруннер, Выше нос, Шелленберг. До свиданья, мой фюрер, Мой рейхсфюрер, прощай Видерзейн, фатер Мюллер, Майн геноссе партай. За последний пьем выстрел, За неведомый страх, За дубовые листья На железных крестах, За Париж и Варшаву, За оружия звон, За бессмертную славу Всех германских племен. Может, через минуту Наш окончится бой. Ах, Германия муттер, Что же станет с тобой? Твои нивы измяты, Твои вдовы в слезах, Тебя топчет пархатый Большевистский казак. И заносит заразу Твоим девушкам гунн, И киргиз косоглазый Гонит в кирху табун. Смерть стоит на пороге, И, вошедший в кураж, Маршал их кривоногий Тычет пальцем в Ла-Манш. И, как ужас Европы, На горящий Рейхстаг Забрался черножопый И воткнул красный флаг. И в холодное утро, Хохоча и грубя, В комиссарскую юрту Приведут и тебя. Тебя встретит лежащий На кошме замполит, Пучеглазый, как ящер, Толстогубый семит. Он в предчувствии ласки Ухмыльнется сквозь сон И распустит завязки Своих ватных кальсон… Им не взять меня целым Пока шнапс на столе, Пока есть парабеллум С одной пулей в стволе. Для немецкого воина Лучше гибель, чем плен. На секундочку, фройляйн, С моих встаньте колен. Упирается дуло В поседевший висок, Сердце сладко кольнуло, Палец жмет на курок. Пусть забрызгал я скатерть, И пропала еда, Но меня не достать им Никогда, никогда…

Баллада о большой любви

В центре Москвы историческом Ветер рыдает навзрыд. Вуз непрестижный, технический Там в переулке стоит. Рядом стоит общежитие, В окнах негаснущий свет. И его местные жители Обходят за километр. В общем, на горе Америке И познакомились там Соня Гольдфинкель из Жмеринки И иорданец Хасан. Преодолевши различия Наций, религий, полов, Вспыхнула, как электричество, Сразу меж ними любовь. Сын бедуинского племени Был благороден и мил, Ей на динары последние Джинсы в “Березке” купил. Каждой ненастною полночью, Словно Шекспира герой, Он к своей девушке в форточку Лез водосточной трубой. Утром дремали на лекциях, Белого снега бледней. Нет такой сильной эрекции У пьющих русских парней. Крик не заглушишь подушкою, Губы и ногти в крови. Все общежитие слушало Музыку ихней любви. Фрикции, эякуляции Раз по семнадцать подряд. Вдруг среди ночи ворвался к ним В комнату оперотряд. Если кто не жил при Брежневе, Тот никогда не поймет Время проклятое прежнее, Полное горя, невзгод. Как описать их страдания, Как разбирали, глумясь, На комсомольском собрании Их аморальную связь. Шли выступления, прения, Все, как положено встарь. Подали их к отчислению, Джинсы унес секретарь. Вышел Хасан, как оплеванный, Горем разлуки убит, Но он за кайф свой поломанный Ох как еще отомстит. И когда армия Красная Двинулась в Афганистан, “Стингером”, пулей, фугасами Там ее встретил Хасан. Русских валил он немерено В Первой чеченской войне, Чтобы к возлюбленной в Жмеринку Въехать на белом коне. Сколько он глаз перевыколол, Сколько отрезал голов, Чтоб сделать яркой и выпуклой Эту большую любовь. В поисках Сони по жизни Перевернул он весь мир, Бил он неверных в Алжире, В Косово, в штате Кашмир. Так и метался по свету бы, А результатов-то — хрен. Дело ему посоветовал Сам Усама бен Ладен. В царстве безбожья и хаоса, Где торжествует разврат, Два призматических фаллоса В низкое небо стоят. Там ее злобные брокеры Спрятали, словно в тюрьму, Но в эти сакли высокие Хода нема никому. Екнуло сердце Хасаново, Хитрый придумал он план И в путь отправился заново, Взяв с собой только Коран. Ну, а в далекой Америке Тужит лет десять уже Соня на грани истерики На сто втором этаже. Пусть уже больше ста тысяч Личный доход годовой, Пальчиком в клавиши тычет, Грудь ее полна тоской. Счастье ее, на востоке ты, Степи, березы, простор… Здесь только жадные брокеры Пялят глаза в монитор. Горькая жизнь, невеселая, Близятся старость и мрак. Знай, запивай кока-колою Осточертевший Биг-Мак. Вдруг задрожало все здание, Кинулись к окнам, а там — Нос самолета оскаленный, А за штурвалом — Хасан. Каждый, готовый на подвиги, Может поспорить с судьбой. Вот он влетает на “Боинге” В офис своей дорогой. “Здравствуй, любимая!” — в ухо ей Крикнул он, выбив стекло. Оба термитника рухнули, Эхо весь свет потрясло. Встречу последнюю вымолив, Мир бессердечный кляня, За руки взялись любимые, Бросились в море огня. Как вас схоронят, любимые? Нету от тел ни куска. Только в цепочки незримые Сплавились их ДНК. Мы же помянем, как водится, Сгинувших в этот кошмар. Господу Богу помолимся… И да Аллаху Акбар!

Судьба моей жизни

Автобиографическая поэма

Заметает метелью Пустыри и столбы, Наступает похмелье От вчерашней гульбы. Заметает равнины, Заметает гробы, Заметает руины Моей горькой судьбы. Жил парнишка фабричный С затаенной тоской, Хоть и в школе отличник, Все равно в доску свой. Рос не в доме с охраной На престижной Тверской, На рабочей окраине Под гудок заводской. Под свисток паровоза, Меж обшарпанных стен Обонял я не розы, А пары ГСМ. И в кустах у калитки Тешил сердце мое Не изысканный Шнитке, А ансамбль соловьев. В светлой роще весенней Пил березовый сок, Как Сережа Есенин Или Коля Рубцов. Часто думал о чем-то, Прятал в сердце печаль И с соседской девчонкой Все рассветы встречал. В детстве был пионером, Выпивал иногда. Мог бы стать инженером, Да случилась беда. А попались парнишке, Став дорогою в ад, Неприметные книжки Тамиздат, самиздат. В них на серой бумаге Мне прочесть довелось Про тюрьму и про лагерь, Про еврейский вопрос, Про поэтов на нарах, Про убийство царя, И об крымских татарах, Что страдают зазря. Нет, не спрятать цензуре Вольной мысли огня, Всего перевернули Эти книжки меня. Стал я горд и бесстрашен, И пошел я на бой За их, вашу и нашу За свободу горой. Материл без оглядки Я ЦК, КГБ. Мать-старушка украдкой Хоронилась в избе. Приколол на жилетку Я трехцветный флажок, Слезы лила соседка В оренбургский платок. Делал в темном подвале Ксерокопии я, А вокруг засновали Сразу псевдодрузья. Зазывали в квартиры Посидеть, поболтать, Так меня окрутила Диссидентская рать. В тех квартирах был, братцы, Удивительный вид: То висит инсталляция, То перформанс стоит. И, блестящий очками, Там наук кандидат О разрушенном храме Делал длинный доклад, О невидимой Церкви, О бессмертьи души. А чернявые девки Ох, как там хороши! Пили тоже не мало, И из собственных рук Мне вино подливала Кандидатша наук. Подливали мне виски, Ну, такая херня! И взасос сионистки Целовали меня. Я простых был профессий, Знал пилу да топор. А здесь кто-то профессор, Кто-то член, кто-то корр. Мои мозги свихнулись, Разберешься в них хрен — Клайв Стейплз (чтоб его!) Льюис, Пьер Тейар де Шарден, И еще эти, как их, Позабыл, как на грех, Гершензон, бля, Булгаков, В общем авторы “Вех”. Я сидел там уродом, Не поняв ни шиша, Человек из народа, Как лесковский Левша. Их слова вспоминая, Перепутать боюсь, Ах, святая-сякая, Прикровенная Русь. Не положишь им палец В несмолкающий рот. Ах, великий страдалец, Иудейский народ. И с иконы Распятый Видел, полон тоски, Как народ до заката Все чесал языки… Так на этих, на кухнях Я б глядишь и прожил, Только взял да и рухнул Тот кровавый режим. Все, с кем был я повязан В этой трудной борьбе, Вдруг уехали разом В США, в ФРГ. Получили грин-карты Умных слов мастера, Платит Сорос им гранты, Ну а мне ни хера. Средь свободной Рассеи Я стою на снегу, Никого не имею, Ничего не могу. Весь седой, малахольный, Гложет алкоголизм, И мучительно больно За неспетую жизнь… Но одно только греет — Есть в Москве уголок, Где, тягая гантели, Подрастает сынок. Его вид даже страшен, Череп гладко побрит. Он еще за папашу Кой-кому отомстит.

Судьбы людские

Гаврила был.

Н. Ляпис-Трубецкой

Постойте, господин хороший, Спросил бездомный инвалид, Подайте мелочи немножко, Моя душа полна обид. Я в жизни претерпел немало, Мои немотствуют уста, Отец мой пил, а мать гуляла, Я из Сибири, сирота. Я с детства слышал, как кряхтела, Шипела сладострастно мать, Под гарнизонным офицером Скрипела шаткая кровать. Но как-то ночью пьяный тятя, Вломившись в избу со двора, Пресек навеки скрип кровати Одним ударом топора. Убив маманю с офицером, Тела их расчленив с трудом, Сосватал высшую он меру, Меня отправили в детдом. И вот я, маленькая крошка, В рубашку грубую одет. Кормили мерзлою картошкой, Макали носом в туалет. Там били шваброй и указкой, Там не топили в холода, Там я совсем не видел ласки, А только горестно страдал. Там лишь в сатиновом халате К нам в спальню ночью заходил Заслуженный преподаватель, Садист и гомопедофил. Так проходили дни за днями, Мне стукнуло шестнадцать лет, Казенную рубаху сняли И выгнали на Божий свет. Лишь пацаны мне помогали, Когда я вышел налегке, Нашли работу на вокзале, Пристроили на чердаке. Но кто-то не платил кому-то, И, вдруг, ворвавшись на вокзал, Где я работал проститутом, Наряд ментов меня забрал. И врач сказал в военкомате, Куда привел меня конвой: — Дистрофик, гепатит, астматик. И вывод — годен к строевой. И вот в Чечню нас отправляет Российский Генеральный штаб. Дрожи, Басаев и Гелаев, Беги, Масхадов и Хаттаб. Но там в горах за двадцать баксов, Не вынеся мой скорбный вид, Меня к чеченам продал в рабство Герой России, замполит. Я рыл для пленников зинданы, Сбирал на склонах черемшу, Я фасовал марихуану, Сушил на солнце анашу. Но что возьмешь с меня, придурка. Раз обкурившись через край От непогасшего окурка, Я им спалил весь урожай. Ломали об меня приклады, Ногами били по зубам, Но в честь приезда лорда Джадда Решили обратить в ислам. В святой мечети приковали Меня к специальному столу, Штаны спустили, в морду дали И стали нервно ждать муллу. Вошел мулла в своем тюрбане, Взглянул и выскочил опять, Крича: — Аллах, отец созданий! Смотри, да что там обрезать? Нога чечен пинать устала. Так и пропала конопля. Меня прогнали к федералам Прям через минные поля. Вокруг меня рвалось, я падал, Потом уже издалека По мне ударили из “Града” Родные русские войска. А я все полз, все полз сквозь взрывы И, лишь услышав громкий крик: “Стой, бля! Стреляю! В землю рылом!” Я понял, что среди своих. Неделю мучался со мной Из контрразведки дознаватель. Сперва подумали — герой, Потом решили, что предатель. Уже вовсю мне шили дело, Готовил ордер прокурор. Меня в санчасти пожалела Простая женщина-майор. Анализ взяв мочи и кала, И кровь из пальца и из вен, Она меня комиссовала С диагнозом — олигофрен. Вот полузанесен порошей, Сижу, бездомный инвалид. — Подайте, господин хороший, В моей груди огонь горит. Но господин в английской шляпе И кашемировом пальто Ответил бедному растяпе: — Ты говоришь щас не про то. Я — состоятельный мужчина, А ты сидишь и ноешь тут. А в чем по-твоему причина? Всему причина — честный труд. Я тоже видел в детстве горе. Я не гонял, как все, собак. Учился я в английской школе, Чтоб в жизни сделать первый шаг. И от отца мне доставалось, Он не миндальничал со мной. Из-за графы — национальность Он был тогда невыездной. Как трудно с пятым пунктом этим, Пройдя сквозь множество препон, Мне было в университете Быть комсомольским вожаком. И оказаться в моей шкуре Никто б, уверен, не был рад, Когда писал в аспирантуре Я ночью к празднику доклад. С таким балластом бесполезным Тебе подобных чудаков Нам поднимать страну из бездны Сейчас, ты думаешь, легко? Нам всем и каждому награда За труд даруется судьбой. Кончай дурить! Работать надо! Работать надо над собой! Служу я в фонде “Трубный голос”, И мне выплачивает грант Миллиардер известный Сорос, Когда-то нищий эмигрант. Не уповал на чью-то милость И не бросал на ветер слов, А взял да и придумал “Windows” Билл Гейтс — владелец “Microsoft”. А разве нет у нас примеров? Примеры есть, и не один. Вагит, к примеру, Алекперов, Да тот же Павел Бородин. Чем здесь сидеть, словно придурок, Перебирать гроши в горсти, Попробуй что-нибудь придумать, Чего-нибудь изобрести. От денег толку будет мало, Но я даю тебе совет, А также книгу для начала: “Как мне освоить Интернет”. Тут господин взглянул на “Ролекс” И заспешил своим путем, Чтобы успеть с обеда в офис, Поправив папку под локтем. Бродяга подоткнул пальтишко, Припрятал собранную медь, Открыл подаренную книжку И стал “Введение” смотреть. Так разошлись на перекрестке. А кто был прав? Поди пойми. Такие хитрые загвоздки Жизнь часто ставит пред людьми.

Песня об 11 сентября

Есть в Нью-Йорке 2 офисных центра, Что стоят на обрыве крутом Высотой по 400 метров, Из них видно далеко кругом. Но ужасное дело случилось — В каждый билдинг влетел самолет. Они вспыхнули, как две лучины. Шел 2001 год. Заливало счета керосином, Как спагетти, сгибался металл. Программист из далекой России У компьютера пост не бросал. Приближалось багровое пламя, Персонал, обезумев, ревел. Он в Малаховку старенькой маме Посылал этот текст на е-mаil. Не убит я в сражении пулей, Не тону я средь бурных морей, Как пчела в загоревшемся улье, Жду я смерти в ячейке своей. Я имел здесь хорошие виды, Я РR и маркетинг учил. Отчего ж злой пилот Аль-Каиды Нас с тобой навсегда разлучил? Я умел зарабатывать баксы, Я бы мог даже выйти в мидлл-класс. Из-за спорной мечети Аль-Акса Замочили в сортире всех нас. Через месяц мне б дали грин-карту, Сразу в гору пошли бы дела. Сколько сил, сколько нервов насмарку, Ах, зачем ты меня родила? Не побрившись, не сосредоточась, Даже рук вымыть некогда мне, Ухожу я в неведомый офис, Где не спросит никто резюме. Так прощай навсегда, моя прелесть, Никогда уж не встретиться нам. Вот уж ноги мои загорелись, Подбирается пламя к рукам. Вспоминай своего ты сыночка, Дорогая, любимая мать… Не успел тут поставить он точку, Начал вдруг небоскреб проседать. Словно лифт, опустившийся в шахту, Как в бездонный колодец ведро, Небоскреб вдруг сложился и ахнул, Сверху сделалась зона зеро. Тучи пыли вставали в эфире, Репортеры срывались на крик. А народ ликовал во всем мире, Что Америке вышел кирдык!