Где дом и дым глубин и алый

Зайцева Александра

– Вы к кому?

Лена подняла глаза. Тётка стояла шагах в пяти и сверлила взглядом Марину.

– К вам, – бесстрастно ответила та.

– Я гостей не приглашала.

– Мы не гости. Нам нужна помощь, и вы не можете отказать.

– Да ну? – тётка вздёрнула подбородок. – Почему это?

– По родству. Я ваша племянница и прошу нас впустить, – но, судя по голосу, Марина не просила, а требовала. Лена ещё не видела её такой – внешне

спокойной, но ощутимо опасной. Если бы Марина была кошкой, шерсть у неё на загривке стояла бы дыбом.

Тётка улыбнулась, и улыбка эта потекла ядовитой патокой:

– У меня нет родственников.

– Есть.

– Нет, – отрезала тётка. Скользнула взглядом по Лене, опустила глаза на Диника, который проснулся и теперь сидел на сумке, слушая взрослый разговор.

– Здравствуйте, – сказал Диник тётке.

Обычно с ним тоже здоровались, улыбались, хвалили за вежливость, но не в этот раз. Тётка поджала и без того тонкие губы и сказала Марине:

– Не в нашу породу ты пошла, больно русая, но теперь вижу, что её дочь. Тоже воровка.

Диник потянул Марину за рукав, а когда та чуть наклонилась, громко прошептал:

– Почему она обзывается? Она злая? У неё усы?

И сразу:

– Мне надо в кустики. Срочно.

Марина выпрямилась:

– Я не воровка. Нам нужен дом, мне и моим детям.

– Твоим детям?

– Да. – Лена обещала не вмешиваться, но сейчас не могла промолчать: тётка знала, откуда-то знала! – Её детям!

– Интересно, – протянула тётка.

– Им тоже, – понизила голос Марина и кивнула на галерею.

На галерее стояли люди. Не много – двое, один, ещё один. Лена быстро огляделась по сторонам, обернулась назад. Они стояли – тени в сумерках – по всему периметру, молчали, но не равнодушно, а выжидающе. Настороженная тишина делала воздух густым – так небо прижимается к земле, сдавливает пространство перед грозой. Тётка тоже повела головой, медленно, со значением оглядела дом – этаж за этажом. Недовольно цокнула языком.

– Что ж… – тихо сказала она. – Потом разберёмся. Заходите.

На самый верх по лестнице с резными перилами, мимо ряда маленьких окошек, забранных решёткой из ромбиков, в узкую дверь, по тёмному гулкому коридору, снова ступенька – жалобный скрип под подошвой, земляной запах сырых овощей, поворот, чулан или кладовка с полками, хлам, пыль и ещё одна дверь.

– Уборная там, иди, мальчик, – тётка показала налево, и ладошка Диника сразу выскользнула из Лениной руки. – Не напачкай мне! Цепочку на бачке сильно не дёргай!

– Я большой, – крикнул Диник.

– Большой, а не разулся. Так, а вы сюда.

Тётка повела Лену и Марину в другую сторону.

Тускло, холодно, голо. Но они так устали, что были рады любой комнате, лишь бы не стоять. Собрали последние силы, чтобы помыться над тазиком, торопливо съели что-то чёрствое, легли. Лена с Диником на разложенном диване, для Марины – раскладушка. А больше здесь ничего не было.

Диник уснул быстро, а Лена никак не могла. Думала, что отключится сразу, но глаза бездумно таращились на высокий серый потолок и лепной бортик, что тянулся по верхней границе стены. Поскорее бы Марина пришла. Говорят и говорят с тёткой в кухне, никак не успокоятся.

– Одеяла вот. Больше нет. Отопление только через месяц дадут, сыро у нас. Куртками их накрой… – проворчала тётка.

– Хорошо, – согласилась Марина.

– От меня ничего не жди, тут тебе не гостиница.

– Хорошо.

– Воду в кастрюле согрей, если тоже помыться хочешь.

– Хорошо.

– А это что у тебя?

– Обожглась.

– Ну да, конечно. А бровь разбила, когда упала. И у девчонки руки в синяках. Не юли, отвечай как есть, раз пришла. Его работа? Мужа твоего?

– Нет. То есть он – не муж. В смысле, по документам я не замужем.

– Ещё лучше. И говоришь, что не воровка. Ты хоть сама понимаешь, что натворила?

– Да, понимаю. Это ненадолго. Мне просто надо подумать, неделю или две, не больше. Выход же есть всегда.

– Нет. Не всегда. Вот, помажь, и с утра тоже. Быстрее заживёт.

– Спасибо.

– Очень мне надо твоё спасибо…

Потолок пошёл рябью, расплылся, превратился в тёмное беззвёздное облако, опустился и придавил Ленины веки. Голоса не голоса, гул, шелест, тишина.

Лена проснулась, но вида не подала, только притянула колени к груди и сжалась сильнее, чтобы сохранить тепло. «Умм, умм», – где-то рядом негромко тянул Диник. Значит, рисует. В его рюкзачке полно всякого барахла. Диник может часами вот так лепить или рисовать, повторяя задумчивое «умм» на одной ноте. Было время, когда Марина опасалась, что это признак аутизма, но быстро успокоилась. Всё у Диника нормально, нечего надумывать.

– Ты чего мычишь? – недовольно поинтересовался тёткин голос.

Конец ознакомительного фрагмента.