Где ни был бы ты
Шрифт:
— Где наша грамота, — заорал на нее Рудокоп, — я хочу ее посмотреть.
Жена в ответ не издала ни звука. Он хотел вновь заорать на нее, но вдруг обнаружил, что она не дышит. Он заметался по комнате, швыряя на пол все, что попадалось под руку. Так он метался, пока взгляд его не наткнулся на грамоту, лежащую на полу у ног умершей жены.
Он схватил ее, но, сколько не вглядывался, прочесть ее не мог. Буквы, словно ожив, разбегались перед его глазами, и только слова «железная руда» оставались на месте, становясь все ярче и ярче. Тогда он, взвыв, начал рвать грамоту, топча ногами упавшие обрывки.
Внезапно он остановился, взгляд его приобрел некое подобие осмысленности.
— Ну как же, — вскричал он, — ведь с самого начала Он говорил мне, что я ему не нравлюсь и еще насмехался над тем, что станет с этими деньгами. Ну, ничего же, ничего, мы еще посмотрим, кто будет смеяться последним. Ты еще вернешь мне все мои денежки, да еще и больше отвалишь.
Выкрикнув все это, он побежал в подвал, где хранился всевозможный хлам, не нужный в повседневной жизни, и, покопавшись, нашел сеть.
Взяв сеть, он перебросил ее через плечо и пошел к оврагу. Встречные прохожие шарахались в стороны, видя его горящий взгляд и совершенно безумный вид.
— Вот с тех самых пор этот придурок с сетью и не дает мне жить спокойно, — сказал коротышка в огромной шляпе, — а если вдуматься, — с чего бы?
Он глубоко затянулся, выпустил клуб густого дыма и продолжил:
— Вбил почему-то себе в голову, что я распоряжаюсь залеганием руд в земле, да еще разбрасываю сокровища направо и налево. А я просто очень долго пребываю здесь и видел порой, где люди спрятали то или иное. Да еще этот дурацкий обычай — вознаграждать каждого, кто пожелал мне здоровья на мой чих.
— Неужели все объясняется так просто? — спросил я.
— Ну, может, все и не так просто, но насчет сокровищ истинная правда. К тому же я не единственный, кто имеет к ним отношение. Вот наша госпожа в белом, она тоже весть о сокровищах приносит, хотя, уверяю вас, ни одно из них не прятала, — коротышка обернулся к женщине, — ведь я правду говорю.
— Пожалуй, так, — легко согласилась она, — правда, мне давно уже не доводилось сообщать никому ни о каких сокровищах. Но рассказать, как все бывает, могу. Если вам интересно слушать…
— Конечно, конечно, — согласился я.
Свое детство и юность она провела в небольшом замке в стороне от каких бы то ни было дорог. Причины, по которым ее предки решили обосноваться в этой глуши, стерлись в памяти людской. Случайно забредший сюда спутник мог считаться частым гостем. Некогда выстроенная с размахом каменная крепость, толщина стен которой была не менее метра, постепенно ветшала.
Оставшись рано без родителей, единственная наследница рода, она росла под опекой верного оруженосца отца и старых служанок, живших здесь же в крепости, которую все упрямо называли замком.
Род ее, судя по размахам построек и оставшимся роскошным предметам обихода, некогда знавал лучшие времена.
Жизнь в этом замкнутом мирке тянулась однообразно, без волнений и потрясений. Если бы не смена времен года, всем бы казалось, что они живут один и тот же день.
Так продолжалось до тех пор, пока однажды в замке не появился монах.
Я повернулся и посмотрел на монаха, сидящего за столом.
— Уверяю вас, это был не я. К этой истории я не имею совершенно никакого отношения. Я расскажу о себе чуть позже, а сейчас я оставляю слово нашей госпоже. Она не великая охотница рассказывать, и, признаюсь честно, я сам ни разу не слышал ее историю.
Он умолк и, уже никем не прерываемое, зазвучало продолжение истории.
Монах не торопился уходить и как-то незаметно влился в их маленький мирок. Он старательно помогал в ведении хозяйства, добровольно приняв на себя часть обязанностей, с готовностью откликался на любую просьбу о помощи, однако молодую хозяйку не оставляло впечатление, что монах приглядывается к ней, пытаясь выведать нечто сокровенное, узнать какую-то тайну. Тайн же она не знала, а жизнь в замкнутом мирке не оставляла места для секретов и потому бесконечно отгоняла прочь мысли обо всем этом, когда они посещали ее.
Однажды дождливым осенним вечером, когда лишь потрескивающий огонь камина способен разогнать тоску, к ней подошел монах, обычно посвящавший это время вечерней молитве. Присев рядом, он долго молчал, глядя на огонь в камине, а затем сказал:
— Дитя мое, я много времени посвятил осознанию пути, ожидающему тебя, но мне не дано понять его. Не помогли мне в этом и науки, открывающие суть вещей и явлений этого мира. В своем стремлении постичь ускользающую от меня истину, я прибег даже к каббалистическим заклинаниям, но и они не дали мне понимания.
Пришло мне время уходить. Хотя здесь, где каждый из вас был добр ко мне, было очень уютно жить. Так вот, перед расставанием, мне хотелось бы дать тебе напутствия на ожидающие тебя испытания.
Он помолчал, как будто молясь в душе.
— Укрепи свое сердце и дух. Изменить себя ты не сможешь и другой ты не станешь. Все, что ожидает тебя, определено твоими особенностями, а потому не кляни судьбу и помни, что на любых дорогах есть то, что дарует идущему радость и отдохновение. Нужно только быть готовым их принять.
Он снова помолчал.
— А теперь прости меня, я должен вернуться к вечерней молитве. Но перед этим я хочу попрощаться с тобой, потому что рано утром я уйду.
Не зная, что сказать в ответ, она молча смотрела в огонь. Монах же, поклонившись, ушел.
После того, как монах покинул замок, ничего не происходило. Жизнь шла все так же неспешно и размеренно, и казалось, что ничего не предвещает ее изменений.
Заканчивалось второе лето после ухода монаха, когда вернувшийся с ярмарки оруженосец привез плохие вести.