Где она, милая девушка Салли?
Шрифт:
— Делаешь глупости, — сказал я себе и себе же ответил:
— А кто их не делает?
На площадке третьего этажа я остановился передохнуть. Меня обволакивал густой, неистребимый дух стряпни, полумрак гудел от рева телевизоров и детского плача, и тут у меня возникло чувство, что надо бы спуститься и уйти из этого дома, пока не поздно.
— Но ты уже почти на месте, — сказал я себе. — Давай-ка дальше, остался всего-то один этаж.
Медленно одолев последний пролет, я остановился перед некрашеной дверью. Из-за нее доносились шаги и детские голоса. Меня охватила нерешительность. Что я ей скажу? Привет, Салли, помнишь, мы катались на лодке в парке, кругом зеленые деревья, а ты стройная, как тростинка. Помнишь, как… ладно, замнем.
Я поднял руку.
Постучал.
Дверь открыла какая-то женщина, по виду лет на десять-пятнадцать старше меня. На ней было уцененное платье за два доллара, совсем не ее размера; в волосах кое-где пробивалась седина. Фигура раздалась не там, где надо, кожа вокруг рта покрылась сеткой морщин. Я чуть было не сказал: «Простите, я не туда попал, мне нужна Салли Маретти». Но промолчал. Салли была младше меня на добрых пять лет. Но это именно она выглядывала сейчас из-за двери, освещенная тусклой лестничной лампочкой. За ее спиной виднелась комната: ветхий абажур, линолеум на полу, единственный стол и убогие коричневые стулья, заваленные чем попало.
Мы стояли, глядя друг на друга через пространство в четверть века. Что было говорить? Привет, Салли, вот он я: преуспевающий бизнесмен, владелец фирмы, живу теперь на другом конце города, у меня отличная машина, дом, жена, дети окончили школу; вышла бы за меня — жила бы сейчас совсем по-другому. Она перевела глаза на массивное кольцо у меня на пальце, разглядела цветок в петлице, потом чистый ободок новой шляпы, которую я держал в руке, отметила перчатки, начищенные ботинки, флоридский загар, галстук от Бронзини. Наконец ее взгляд задержался на моем лице. Она ждала, как я поступлю: либо-либо. Я сделал самый разумный ход.
— Прошу прощения, — сказал я, — вас беспокоит страховое агентство.
— Не трудитесь, — раздался ответ, — нам страховка без надобности.
Она держала дверь открытой буквально одно мгновение, как будто опасаясь, что в любой момент может внезапно закричать от радости.
— Извините, что потревожил, — сказал я.
— Ничего страшного.
Я успел бросить еще один взгляд в комнату. Оказалось, я ошибался в своих предположениях. За столом сидели не пятеро, а шестеро детей, а также муж, смуглый, с недовольной миной, которая, вероятно, никогда его не покидала.
— Закрой дверь! — потребовал он. — Дует.
— Всего хорошего, — сказал я.
— До свидания, — ответила она.
Я отступил, и она закрыла дверь, не сводя глаз с моего лица; развернувшись, я пошел восвояси, но не успел спуститься с бурых каменных ступенек, как сзади меня окликнули. Голос был женский. Я сделал вид, что не слышал. Оклик повторился, и я замедлил шаги, но поворачиваться не стал. Через секунду кто-то взял меня за локоть, и только тогда я остановился и посмотрел через плечо.
Это была женщина из четыреста седьмой квартиры: ее глаза смотрели почти безумно, она тяжело дышала и чуть не плакала.
— Простите, — начала она, потом отшатнулась, но тут же взяла себя в руки. — Вы не подумайте, что я сумасшедшая. Скажите, вы случайно не…? Наверняка я ошиблась, но вы случайно не Чарли Макгро?
Я пришел в замешательство, а она, пристально вглядываясь в мое постаревшее лицо, пыталась отыскать хоть какую-то знакомую черточку.
От моего молчания ей стало неловко.
— Нет, я, в общем-то, была уверена, что это не вы, — сказала она.
— Что ж поделаешь, — ответил я. — А кто он такой?
— Ох, — вздохнула она, опустив глаза и подавив что-то похожее на смешок. — Не знаю, как объяснить. Мой молодой человек — так, что ли, только это было давным-давно.
Я взял ее за руку и немного задержал в своей.
— Жаль, что это не я. Мы с вами, наверно, многое смогли бы вспомнить.
— Может быть, даже слишком. — У нее по щеке проползла слеза, и она отстранилась. — Ну, нельзя объять необъятное.
— Это верно — нельзя, — повторил я и бережно отпустил ее руку.
Почувствовав нежность в моем движении, она решилась на последний вопрос.
— А это точно не вы?
— Хороший, видно, парень был этот Чарли.
— Лучше всех, — ответила она.
— Ну что ж, — проговорил я, помолчав, — прощайте.
— Нет, до свидания.
Развернувшись, она побежала наверх и с такой скоростью взлетела по лестнице, что едва не упала. На площадке она внезапно обернулась — глаза у нее сияли — и помахала. Я не собирался отвечать, но рука сама взмыла вверх.
Потом я целых полминуты стоял на месте и не мог пошевелиться, будто прирос к тротуару. С ума сойти, подумал я, угораздило же меня сломать то хорошее, что было в жизни.
В бар я вернулся уже перед закрытием. Почему-то пианист еще не ушел; видно, его не слишком тянуло домой.
После двойного бренди, сидя за кружкой пива, я сказал ему:
— Играйте что угодно, только не это: «Но если она осталась нынче одна, пусть ей Судьба укажет путь ко мне».
— Что это за песня? — спросил пианист, не снимая рук с клавиш.
— Точно не помню, — ответил я. — Что-то там… про эту… как же ее? Ах, да. Салли.