Где сидит фазан
Шрифт:
Воспоминания о Самаре требуют усилий. Она — сундук мертвеца, тяжёлый от юношеских глупостей, низостей, комплексов и драм. Или роман о подростках с обычным набором клише. Тощий, незаметный мальчик. Война с родителями. Война с учителями и шпаной. Опасные друзья как средство выживания. Плохие девочки как средство тренировки. Избыточный уличный сленг, хэви-метал, гитара, фарцовка, качалка. Вино как средство от тревог. Желание достать себя за волосы из этого болота.
Желание постепенно исполняется, а волосы редеют. Уходят поколения чемоданов. Зола сгоревших кораблей обращается в пыль,
С Наташей мы расстались через год. Произошло это обыденно и вяло. Несостоявшееся свидание, потом второе, звонки без ответа, дела… Вскоре мне сказали, что у Наташи кто-то есть. Или был — параллельно со мной, даже раньше. Меня беспокоило отсутствие логики. Если бы её взбесил автобус, — думал я, — то это хоть понятно. В этом хоть какой-то смысл. Но почему сейчас? Зачем так долго ждать? Тогда я — повторюсь — ещё не знал, что смысл — обычно фикция, плод воображения. Гораздо подозрительнее, когда он есть, чем когда его нет.
* * *
А славно бы увидеть Москву глазами иностранного туриста, какого-нибудь доброго, рассеянного шведа. Без провинциальных комплексов, без эмигрантской оглядки. Или глазами местного долгожителя, наблюдателя, созерцателя. Чуть не сказал «коренного москвича» — тухлая фраза, даже слово «прописка» звучит веселее. Я всегда был здесь по делам, жил здесь по делам. Первый вагон из центра и сразу налево. Бег с препятствиями из ненужных людей, чтобы отловить искомых. Людей вокруг меня образовалось чересчур. Некоторым я был что-то должен, остальные — должны мне, и требовалось срочно с них это получить.
Думал: получу своё, выдохну и осмотрюсь. Москва лет восемь оставалась функцией, ступенькой. Перешагнул и осмотрелся — но уже в другом месте. Жаль, а что поделаешь? Столица понаехавшим не друг. Явился завоёвывать Париж — оперируй шпагой, а не глазей по сторонам. Нет, кремль я видел. И мавзолей, включая содержимое. И большой театр, включая изнутри. Регулярно эскортировал туда заморских гостей. У меня был лучший и единственный на кафедре английский. А также, по мнению начальства, избыток свободного времени. Как сказано гением, балеты долго я терпел.
Я не люблю работать вообще, и с людьми — особенно. Такая работа помимо других неудобств выключает меня из контекста. Посетив десятки интересных мест, я ни черта не видел, кроме лиц в аудитории и бухгалтерии. В Москве есть нюанс: сложное, не всегда уловимое ощущение, что ты здесь шпион. Из него потом вырастает мысль об эмиграции.
Москва — вэдээнха эпохи эсэсэра. Город — сноб, витрина, китч. Улицы имперской ширины, архитектура в стиле «поздний Джугашвили». В тёплом бензиновом смоге на десяти полосах звереют авто. Сверху давит угрюмое небо. В пространство въелся запах фанты, горячих собак, хрустящих денег. Можно притвориться, что это твоя жизнь. Можно даже часть её купить и заблеять от самодовольства. Только этот город избалован, капризен. Он не любит выскочек. У него другие планы. Засунь под хвост свои купюры и амбиции. Ты сюда не принадлежишь. Тебя пустили посмотреть.
Дорогие москвичи и гости столицы… Не друзья, товарищи, сограждане, а гости и хозяева. Москве важна определённость. Потому что отдельные шустрые гости норовят задержаться. Праздник кончился, а они все ещё тут. И уже неясно, в качестве кого. Цветные штаны не прокатят, штаны сейчас у всех одинаковые. И остальное тоже: лица, походка, речь. Вместе толкаемся в разные стороны, шмыгаем под землю и обратно. Но если у метро проверят документы, выявляется существенная разница. Многие уедут дальше. А тебя уведут куда следует. Трудно остаться собой. Лицо, одежда — ерунда, главное — беспечный взгляд. Именно его читают физиономисты у метро. Взгляд обязан излучать уверенность в том, что ты поедешь дальше. И слово «обезьянник» знаешь только по кино.
Про обезьянник расскажу. Но вначале о достоинстве самарской прописки. У неё, как выяснилось, есть одно достоинство. Однажды меня взяли на гоп-стоп. Дело было на автовокзале, ст. м. Щёлковская, первый вагон из центра, из стеклянных дверей налево. На мне стандарт: кожаный верх, джинсовый низ, сумка adidas — типичный фраер ушастый. Купил билет, закурил, углубился в себя… Чувствую движение сбоку. Слышу:
— Брат, угости сигареткой.
Сунул руку в карман, а вынуть не могу, перехватили. И вторую ломят за спину. Я даже испугаться не успел. Только что был один, и уже нас трое.
— Давай-ка отойдём, поговорим.
Утолкали за ларёк, там ещё двое без особых примет. Среднего роста, плечистые, крепкие. Нежно извлекают паспорт, кошелёк. Граждане озабоченно спешат мимо. Вокзальный секьюрити нам кивнул.
Кошелёк должен был их огорчить, а паспорт — наоборот. За обложкой — сложенная вдвое купюра с Эндрю Джексоном. Дяденька полицейский, возьми меня. Этим маловато, но шанс уйти здоровым.
— Паспорт хоть отдайте, — говорю.
Старший полистал мою книжицу.
— Ты из Самары, что ли?
— Ну.
— Держи.
Отдают имущество, хлопают по спине.
— Вали, братан. Повезло тебе сегодня.
Запоздалый потный страх, мягкость в ногах, тошнота. Реакции организма, не успевшего за темпом событий. Меня грабили. Что-то пошло не так. Дважды проверил — всё на месте. Кошелёк, билет, сигареты, паспорт. Эндрю с удивлённой половиной лица. Что это был за сюр? Что за полёт шмеля вокруг гранаты? Вечером звоню сообразительному другу.
— Это наши, казанские гопники, — объяснил друг, — их территория.
— Ты-то откуда знаешь?
— Бывшие ученики, восьмой «г». Видел их там пару раз. У них правило: земляков не трогать.
Двадцать баксов из паспорта могли взять трижды. Следующим был мент в переходе у вокзалов. Сытый, добродушный, непохожий на мента. Почему из сотен людей он выбрал меня? Этот вопрос не даёт мне покоя. Что во мне не так? Обычное лицо славянской национальности. Финский пуховик, сделанный в Китае. Норковая шапка из котика. Сумка большевата, так вокзалы же. Каждый второй с баулом.