Где ты, маленький "Птиль"
Шрифт:
— Не пора нам лететь, а? Или мы заночуем в лесу? Развяжи меня, все тело затекло, — сказал я. — Слышишь?
— Вот спущусь по нужде на землю, вернусь и развяжу!
— А я что, не хочу, что ли? — плаксиво сказал я. — Терпеть, что ли?! А?!
— Не хнычь, — грубо сказал он, развязывая на мне веревку. — Давай быстро вместе со мной, и летим.
Ночь пришла абсолютно темной, без единой звезды на небе. Кругом нас была сплошная тьма, кроме слабого свечения приборов на приборной доске винтокрыла. В какое-то мгновение я почувствовал себя пружиной, точным хронометром, хотя и не думал о себе этими, да и другими словами. Чисто интуитивно я дал а, Урку спрыгнуть первым, и только после, но сразу же спрыгнул сам — веревка, которой я был привязан, и мой легкий рюкзачок (я схватил его за лямки, не завязывая) «приземлились» вместе со мной в полной темноте, и а, Урк этого не видел. Сразу же я залепил громкую фразу незамысловатей (тоже чисто интуитивно), рассчитывая на характер этого гада.
— Как ты взлетишь в этой темнотище? — сказал я. — Поляна маленькая, ничего у тебя не выйдет, понял?! — грубовато добавил я и хохотнул. Я сердцем чувствовал, что именно в длине его ответа все и заключено, сказать вторую фразу я уже не смогу, не буду иметь права, если создал нужную ситуацию.
— Ты что, обалдел малость?! — рявкнул он. — Или я тебя сильновато пристукнул по башке?! Темнота, видите ли! Взлет-то вертикальный!
Да, я выиграл, пока выиграл: фраза его, громкая ругань и мерзкий смех — все было длинным и громким; большими мягкими шагами я отступал куда-то назад… шаг, шаг, шаг, еще шаг, еще, еще, лишь бы не грохнуться, лишь бы скорее «пройти» поляну и упереться ногой, рукой, спиной в дерево, лишь бы побыстрее оказаться в лесу.
— Унюхал, что такое хороший винтокрыл, а? И если пилот хороший. Такой, как я. Учуял? — продолжал он.
И этого хватило, чтобы я действительно наткнулся наконец на дерево, сделал шаг в сторону, еще отступил в глубь леса, еще, еще…
— Ты готов? Чего ты молчишь?! — рявкнул он, и я, продолжая большими шагами (вроде «гусиного», но назад) отступать в лес, услышал, как он взгромоздился в кабину, плюхнулся в кресло… потом пауза, и тут он заорал:
— Что ты там возишься, эй?! В штанах запутался?
Но я молчал, застывая и снова пользуясь его вскриками, и все дальше спиной уходил в лес, натыкаясь на деревья и обходя их.
— Сдох ты, что ли?! — заорал он. Потом пауза. И потом, вероятно, увидев, что рюкзака моего нет, он взревел как бешеный:
— Где ты, грязный кабан?! Тварь! Ты где, поганая тутта?!
Отступая и отступая назад, легонечко, чтобы ветка не хрустнула, я слышал, как он, мерзко ругаясь, вывалился на землю из кабины, тут же перестал орать и остановился (шагов его не было слышно); его окружала полная тьма и он сообразил, что, куда ему броситься за мной, он не знает, потому что ни черта не видит. Потом он снова начал орать, призывая меня вернуться, крича о непроходимости леса и о диких зверях, а я все отступал и отступал назад, в полный и дикий мрак, останавливаясь только тогда, когда он делал в своем мерзком крике маленькие паузы. Продолжая гадко ругаться, он вновь залез в машину (я подумал — за фонарем), голос его из машины звучал тише, да и он еще с меньшей вероятностью мог из кабины услышать меня, и я все отступал, отступал, отступал…
Он, сообразив видно, что я не такой дурак и что вряд ли пошел в ту сторону, куда он может направить свой сильный прожектор, все-таки врубил его и снова выскочил из машины, вопя, что фонаря нет, а меня сожрут дикие звери. По тому, куда ярко светил его прожектор, я понял, как все-таки далеко в лес сумел я отступить, и теперь уже а, Урк ничего не сможет со мной поделать. Я догадался, что в дикой злобе, когда он все же взлетит без меня, он покружит в этом районе, «глядя» прожектором вниз, но я уже не боялся этого: деревья стояли плотно, были высоки и кроны их были густыми — ничего он не увидит. Я уже отступал назад смелее, не боясь нарушить тишину, его вопли скоро стали тише, еще тише, и наконец винтокрыл заработал и рванул в воздух. Прижавшись к дереву, я видел в сплошном мраке едва пробивающий листву его прожектор, он летал над лесом кругами, взяв за центр поляну, на которой мы сели, он все увеличивал круги, и вдруг я, обмерев, услышал, как заработал пулемет винтокрыла и редкие постукивания пуль по листве. Это он уже делал зря: он рассчитывал добраться до Тарнфила, но заранее подписывал свою смерть, если бы потом меня нашли мертвым: уже сейчас было известно, кто именно находится в винтокрыле под номером таким-то а, Урк и я.
Наконец он улетел, шум двигателя замер вдали, и я остался один в абсолютно полной темноте. Я сел в невысокую траву, прислонясь спиной к дереву и напряженно вслушиваясь в шорохи дикого леса, попробовал думать. Потом почти сразу же встал, поняв, что первым делом мне следует «покинуть» землю. В темноте это было сложно. Завязав и надев на себя рюкзак и спрятав веревку в его кармашек, я стал ходить от дерева к дереву, щупая ствол каждого и убеждаясь, что он толст для того, чтобы влезть по нему наверх. При этом все еще «помня» лицом направление, по которому я удалялся от поляны, я старался не утратить этого ощущения. Конечно, все это было до чертиков глупо, но когда я нашел ствол потоньше, я подпрыгнул вверх, обхватил дерево руками и, опираясь подошвами полукед в его кору, медленно «пополз» вверх. Я лез вверх упорно и вдруг почувствовал, что ствол слегка наклоняется все больше и больше к земле, согнут, кривой; я чувствовал, что наклон ствола увеличивается и что он тянется почти параллельно земле, и в тот момент, когда я сообразил, что сидеть на нем, балансируя, всю ночь — тоже не сахар, я нащупал руками одну ветку, другую, третью, они росли и вверх, и вниз, и тех, которые росли вверх, торчком, было несколько, и все они были вполне прочными. Если лечь вдоль ствола, то слева и справа меня от падения на землю защищали бы ветки, и я так и сделал, привязал веревку к рюкзаку, закрепил его на стволе так, будто это подушка, а потом уже и сам лег, привязав веревкой к основному стволу и себя. Лежать было, прямо скажем, — паршиво, жестко, но лежать было можно, и я был не на земле.
Только улегшись таким образом, ерзая и ища наиболее удобное положение тела, я и начал думать, постаравшись забыть, что если здесь есть крупные кольво, то дерево для меня не защита. Но эта мысль не лезла у меня из головы, я снова отвязал себя и рюкзак от дерева, достал пистолет, прицепил его к руке и снова лег, привязавшись к стволу. Коммуникатор (я достал и его) работал из рук вон плохо: треск, шумы, хрипы, и ни с кем из своих я связаться не сумел. Будем надеяться, что ночь, похоже, мучительная, кончится без страшных хищников; поляну я найду; как именно а, Урк сел на нее относительно курса на Тарнфил, я определю курс на Тарнфил, пусть без гарантий, что выйду прямо на него, но грохот и гул сражения мне подскажут. Ну а дальше? Что же дальше? В лесу ближе к Тарнфилу я наткнусь на повстанцев — отлично. А если на отступающих бойцов квистории? Вряд ли они меня кокнут, они меня знают, видели по телеку, я для них тоже гость, — не кокнут. Да, может, я и от них опять сбегу. А папа?! Может, он мчится в Тарнфил спасать меня. Кажется, я «прилежался» на этом дереве, чуть расслабился, почувствовав, как одни мышцы моего тела нашли удобные точечки, а другие, найдя неудобные, смирились, даже привыкли, адаптировались. «Неужели я засыпаю?» — подумал я в полусне. Потом все спуталось: этот полусон, сами кусочки чистого сознания (кольво), какой-то еще полубред (черные волны моря, счастливое лицо Оли), потом — сцены кулачных боев, рыбы, рыбы, морские, яркие, «цветики степные», — замелькали на темном фоне за прикрытыми веками глаз. Вдруг — лицо мамы, мягкое, улыбающееся, грозит мне пальцем, разгоняя им цветастых рыб… Вспышка! Потом провал, темнота — я уснул.
4
Поразительно: мое застывшее тело проснулось, вопреки неудобствам и мыслям о кольво, вовсе не рано утром, скорее днем.
Отвязался и слез я довольно быстро и стал «тянуть» все мышцы: шеи, ног, рук, спины — этакая зарядочка, которую я не очень-то любил в обычной жизни. Первым делом после зарядки я занялся коммуникатором — и опять никакого результата. Спрятав в рюкзак веревку, а его закинув за спину, я добрел до поляны, она оказалась метрах в семидесяти от моего «спального» дерева. Вот здесь стоял винтокрыл (следы в траве), вот там мы садились, и стало быть ощущая заход на посадку, можно было предположить: скорее всего путь на Тарнфил — такой. Было еще не жарко, есть вдруг захотелось жутко, и я, побаиваясь, не испортилась ли рыба, решил, идя по выбранному направлению и все время делая поправку на движение солнца, — решил найти в лесу воду. Я брел по лесу, очень густому наверху и довольно просторному внизу (толстые стволы, трава и никаких колючих зарослей и лиан), и все думал, как выгоднее идти: медленно, сберегая силы (а тогда, может, и еще одна ночь впереди), или все же быстро. Проснувшиеся птицы порхали на разных «этажах» леса, кричали, чирикали, пели. Никаких зверей я не видел. Но все же стал повнимательней, когда услышал впереди себя журчание воды: наконец-то я мог попить, но, возможно, и звери здесь, а то и криспы-тутты. Метров через сто я вышел к неширокой речке, скинул рюкзак, разделся, быстро выкупался, напился вволю и только тогда достал из рюкзака свою рыбину. Обнюхав ее со всех сторон, я понял, что она свежая, не испортилась (может, из-за травы?), достал свой перочинный ножик, вскрыл рыбу и еще раз внимательно «понюхал» ее — свежая. Войдя в речку, я стал чистить рыбу, вырывая из нее и выбрасывая в воду куски и ошметки ее внутренностей. Куски эти быстро «сплавлялись» по струе, и метров через пятнадцать, на перекате (я даже обомлел), кто-то снизу, сделав резкий бурун на поверхности воды, хватал их. Подумав, я часть внутренностей оставил на берегу, промыл рыбу, понюхал, отрезал кусок и приготовился есть скорее всего гадость — соли-то не было. Не знаю, инстинкт, что ли, но я сполоснул в реке кустик травы, ну, этой красной, и засунул ее в рот. Да-а, тут мне крупно повезло, трава была ароматной, не жесткой и чуть солоноватой на вкус — ну, просто находка для гарнира к несоленой рыбе. Я съел с травой куска три, засунул остатки поглубже в траву в рюкзаке, в пузо ей тоже сунул травки и, зная, что время дорого, рискнул-таки произвести опыт. Всегда в моей рубашке или куртке торчала булавка (папа приучил), я отстегнул ее и перочинным ножом согнул ее острие; еще раньше этой «операции» я отплел от веревки одно волокно, оно оказалось крепким, я соединил четыре таких, привязал за колечко булавку — получилась грубая и нелепая снасть метров двенадцать длиной. Я насадил на булавку приличный шмат рыбьих внутренностей, взял покрепче в руку другой конец этой дикой «жилки» и, присев у воды и подкравшись чуть ближе к перекату, забросил свою могучую снасть на струю. Насадка двинулась быстро вниз по течению, достигла переката, и в тот момент, когда снасть натянулась — возле нее вскипел бурун, я почувствовал резкий удар в руку и, не давая снасти слабины, скоро выволок к своим ногам отличную рыбину, граммов на шестьсот весом. Быстро я изловил вторую, почистил обеих, выбросив внутренности в воду и накормив оставшихся на перекате рыб. Свою рыбу промыл, протер краем рубашки, уложил в траву в рюкзаке, рюкзак — за плечи, снасть, намотав на веточку, — в карман, и двинул по лесу дальше: едой теперь я был обеспечен. Солнце стало еще более отклоняться от моего пути, поднимаясь все выше и выше; стало жарко в лесу, душно, влажновато, и я снял куртку. Днем, сейчас, я куда меньше боялся зверей, тем более что город был не так уж далеко, это звери должны были его бояться, а не я их, — но где же тогда взрывы и пальба, почему их не слышно, почему? Но выбора не было — я придерживался по ощущению курса винтокрыла: думаю, тогда а, Урку не было смысла идти на Тарнфил какими-то финтами. И еще речки. Их я, шагая по лесу, перешел вброд, наверное, четыре или пять, и все они текли в сторону моря: все, я надеялся, было верно, хотя бы в смысле общего направления. Я шел уже часа два, солнце близилось к зениту, правда, я не знал точно, где у них зенит в это время года. Еще через час возле маленького ручья я перекусил, отдохнул немного и двинул дальше, сообразив, что ручьев и речушек стало побольше на моем пути, появились густые заросли растений, несколько похожих на папоротники; полукеды мои давно промокли и через речки я шагал, уже не снимая их. Вдруг, поглядев наверх, я увидел странное существо, зверя, скорее зверька (но я успел вздрогнуть). Он сидел высоко на ветке и глядел на меня. Если сравнить его с нашими, земными, то получалось, что зверь он — «комплексный». Хвост его, большой и пушистый, был как у лайки, только закручен чуть ли не в три витка, да и сам зверь был очень пушистый, коричнево-золотого цвета, в полоску, глаза у него были блюдечками, огромные, как у лемура, но он был с ушами, широкими и тоже пушистыми, но и длинными, как у зайца. Пожалуй, он был все-таки не зверек, но и не зверь, не зверище, — размером с крупного молодого поросенка. Он глядел на меня, помахивая хвостом, с огромным любопытством, просто глаза у него были такие, изумленные. Я сделал шаг вперед, он не испугался, не убежал, просто кашлянул или крякнул — что-то среднее. Я поднял руку — и он снова крякнул. Тогда я сделал два шага в его сторону, а он аккуратненько продвинулся по ветке шажка на два к стволу дерева. Он похоже не собирался на меня прыгать или удирать, и тогда я сделал вперед целых четыре более быстрых шага, — тут уж он не выдержал и быстро «взлетел» по основному стволу вверх, но выше не полез, а повернул голову в мою сторону и пару раз снова крякнул. Я, как умел, крякнул тоже, а он — вроде как бы чихнул, я не быстро пошел к его дереву, и тут он жалобно и плаксиво завопил, бросился вверх по дереву и исчез в густой кроне. Славный был зверь. Я пошел дальше, повеселев, даже насвистывая что-то. Вскоре я почувствовал под ногами нечто мягкое, поглядел — вроде мох какой-то, и действительно, лес вскоре поредел, и я вышел на болото. Осторожно я сделал несколько шагов в глубь его и, чувствуя, как меня затягивает, вернулся на менее топкое место, испугавшись, что болото может быть длинным в обе стороны. Я пошел вправо, сделал, должно быть, шагов шестьсот, и мне показалось, что болото стало уже, а может быть, и менее топким. Я вновь вошел в него: действительно, меня уже почти не затягивало, и осторожненько я пересек его и пошел обратно налево, среди каких-то папоротников, но не зеленых, а почти черных, и, пройдя свои шестьсот шагов, вновь повернул в сторону предполагаемого Тарнфила. А что, если снова болото, и не одно, и тем более неизвестно какой длины? Я приуныл. Тропический лес — не лужайка на берегу тихого пруда, даже постоянное перешагивание через упавшие стволы показалось мне ерундой рядом с воображаемыми болотами.
Я продолжал идти, лес был такой же однообразный, разве что стал пониже, посветлее, по-прежнему я перешагивал через павшие стволы и ручьи, переходил вброд речки, но болота долго не попадались. Через час я так устал, но так тем не менее втянулся в эту однообразную ходьбу, что без особой охоты остановился быстро перекусить и снова зашагал по лесу: новая ночевка в лесу? — нет, это было сильнее усталости, хотя кто, в сущности, мог сказать, в каких условиях я буду ночевать в Тарнфиле, если доберусь до него.